https://wodolei.ru/catalog/mebel/Aquanet/verona/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Несколько позже Москалев в своей обычной полушутливой манере признался, что все на свете повидавшая и закаленная приемная комиссия вообще-то способна разрыдаться лишь в одном случае: если бы всех ее членов вдруг ограбили на какую-то невероятно крупную сумму, так что Галин случай из ряда вон выходящий — тронуть эти бронированные сердца могло только совершенно неподдельное, чистое искусство.
Галя же сама свой дар не ставила ни во грош. Она считала, что никаким талантом невозможно искупить ее грешную, несчастную женскую природу, которая постоянно нуждалась в сильных мужчинах.
Ее ни в коем случае нельзя было назвать безнравственной, это понимали даже самые большие насмешники в училище. Просто женщина ничего с собой поделать не могла. Те мужчины, которых она безошибочно выбирала, даже если они были на вид совсем неказисты, как правило, не могли отвечать ее душевным запросам, только физическим. Как правило, они норовили пожить за ее счет, были нечестны, мелки, неинтересны и безо всяких духовных запросов.
Поэтому Галя, удовлетворив свою бешеную страсть на какое-то время, изгоняла их, хотя мысль о том, что скоро плоть потащит ее на улицу искать очередного мужчину, всякий раз повергала черненькую в отчаяние.
Проходила неделя, другая без мужчины… Галя мрачнела, худела, переставала здороваться с однокурсниками, взрывалась по малейшему поводу, расхаживала по своей комнате как разъяренная тигрица в клетке, так что Галя-беленькая сидела тихо на своей кровати, поджимая ноги, чтобы огненная лава, по которой ступала ее соседка, не докатилась до нее.
Наконец черненькая надевала свои лучшие наряды, длинные, фантастического покроя платья, которые шила себе сама, или коротенькие плащики, показывающие во всей красе бесконечные, гладкие перламутровые ноги, цепляла на себя умопомрачительное фальшивое серебро, бренчавшее на шее, на запястьях, на поясе, стягивавшем тонкую талию, и отправлялась за дичью.
В эту ночь вахтерша, получившая загодя бутылку шампанского и торт, спала крепким сном, свесив седую голову у включенной на вахте лампы; Галя-беленькая устраивалась спать валетом у соседок, с Наташей или Жанной, а из комнаты черненькой доносились такие праздничные вопли и почти молитвенные восклицания, что проходившие мимо студенты с уважением цокали языком и невольно замедляли шаг. Но на Галю они сами не посягали, зная, что с ней способен справиться лишь тот, кого она сама отловит в толпе…
Галя-беленькая еще себя никак не проявила. Она была тиха, осторожна в словах, в выборе приятелей, никогда ни с кем не делилась присылаемыми ей из дому посылками, у нее невозможно было стрельнуть трояк до стипендии. Зато ежедневно в полупустом актовом зале она, часами отрабатывая голос, бродила равномерным шагом по периметру и голосила: «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос». Галя шлифовала «посыл звука», голосок у нее был слабенький. Она хорошо проявила себя на этюдах. Сочинять их сама не умела, зато была очень понимающим партнером, поэтому принимала участие почти во всех студенческих сценках, без нее ни одна группа не обходилась. Недостаток фантазии она искупила добросовестностью и хорошей памятью. Роли заучивала с двух-трех репетиций, скороговорки тараторила чище и быстрее всех. А еще Галя славилась своими ресницами. Она умела держать на накрашенных ресницах десять-одиннадцать спичек. Ресницы красила полтора часа: у нее была своя технология.
К этим двум замечательным девушкам и обратилась Наташа в день своей последней встречи с Виктором.
Жанна и Софья отговаривали ее. При этом думали они разное. Жанна боялась, что Наташа унизит себя объяснениями и слезами, а Софья — как бы Наташа не выцарапала своему Виктору глаза и вследствие этого не оказалась в каталажке.
Наташа им своих целей не открывала.
Она постучалась к обеим Галинам — к счастью, черненькая в этот день находилась в состоянии тихого свечения и благостного покаяния, — и произнесла:
— Девочки! Сделайте сегодня из меня Лоллобриджиду. Ты, Галя, сделай мне ресницы… и вообще отпадную морду, а ты, Галина, одень меня во что сама решишь.
Обе Гали плюхнулись на кровать и закурили.
— Ну-ка, сними свое кошмарное платье, — распорядилась черненькая.
— На сколько спичек делать ресницы? — поинтересовалась беленькая.
Наташа скинула платье и осталась в своей лучшей белой комбинации…
— М-да… и это называется нижнее белье, — процедила черненькая и своей длинной, пластичной, точно пластилиновой ногой выпихнула из-под кровати чемодан.
На кровать полетели: невесомая, вся в тончайшем кружеве комбинация, прозрачные, телесного цвета колготки, лифчик-анжелика.
Беленькая в это время, потушив сигарету, деловито раскладывала на столе тушь, разные кисточки, тени, помаду, расчески, румяна и карандаш для обвода губ.
Через час Наташа предстала перед Софьей и Жанной с ресницами, как у Спящей Красавицы. («От взмаха твоих ресниц должен подниматься легкий ветерок», — объяснила Галя-беленькая.) Косы, над которыми всегда потешалась Галя-черненькая, рассыпались крупными локонами по спине и плечам. Жемчужно-серое шелковое платье обнажало ее пышные белоснежные плечи, но целомудренно прикрывало грудь. Наташа прошлась по комнате, распахнула дверцу шкафа, чтобы рассмотреть себя в зеркало. Подол струился, шелестел, ласково обнимая колени. Из зеркала на нее глядела не девчонка-студентка, а юная обворожительная женщина.
— Шифон. Это самое скромное Галькино платье. Остальные уж слишком вычурны, — любовались ею Жанна и Галя-беленькая.
Софья где-то выпросила на вечер нитку настоящего, а не поддельного жемчуга. Беленькая тут же примерила ожерелье, а Софья вынесла ей безжалостный приговор:
— Этот жемчуг не для твоих тощих ключиц, Галка, а для царственных, мраморных Наташкиных плеч и персей. Ты очень сексуальна, Натали!
Серый шелк плотно обтягивал, делая еще стройнее, ее стан, оттенял глаза. Наталья испуганно смотрела на эту чужую женщину в зеркале, такую загадочную и манящую. А Софья уже деловито укладывала в сумочку туфельки жемчужного цвета, Галя-черненькая протягивала ей сапоги на шпильке, а беленькая набрасывала на ее плечи длинное кожаное пальто с лисьим воротником.
— Ну просто ангел небесный, — восхитилась Жанна.
— Благословите, девочки, — тихо произнесла Наташа.
— Вот тебе трояк на такси, — сурово сказала Софья. — И смотри там, не очень… живым все-таки оставь.
— И не плачь перед ним, — пролепетала Жанна.
Софья выразительно покрутила пальцем у виска.
— Как же она заплачет, когда ей Галка навела такие ресницы? Да ими можно насмерть забодать, смело идти прямо на таран.
— Все равно не плачь, — упрямо повторила Жанна.
— Она не заплачет, — с уверенностью изрекла Софья.
— Ты сегодня фантастически, невероятно хороша, — наконец произнес Виктор.
Всю дорогу в этот загородный ресторан в такси они молчали. Когда Виктор ее увидел, у него точно горло перехватило. В машине он был задумчив и все время подносил к губам то одну ее бесчувственную руку, то другую и покрывал их благоговейными поцелуями.
— Ты уже здесь бывал? — спросила Наташа.
Она знала, что сегодня у нее все получится, никакого срыва не будет. Это ее главная роль, и она обязана сыграть достойно — роль женщины, которая уверена, что любима этим прекрасным, светловолосым человеком с огромными задумчивыми глазами и что ее с ним ждет самое ослепительное будущее.
— Да, бывал. — Тень легла на его лицо, точно память коснулась какого-то больного места. — Но не спрашивай когда, с кем, ладно? Это было до тебя, до нашей эры.
На каждом столике стояли отлитые под старину подсвечники в виде трезубцев. То здесь, то там были расставлены китайские ширмы. Некоторые столики ограждали ажурные решетки, увитые цветами.
— Я хочу, чтобы наша последняя встреча была самой красивой, — объявил Виктор.
— Последняя? — как бы удивленно спросила Наташа.
— Ну да, ведь предстоит разлука… Три недели без тебя — это вечность… Но не будем думать о грустном…
— Да, — подхватила Наташа, — не будем. Будем думать о том, как я встречу тебя в аэропорту. Ты ведь хочешь, чтобы я тебя встретила?
— Мечтаю, — вздохнул Виктор. Он вытряхнул из пачки «Кэмела» сигарету, и сейчас же к нему подскочил официант с зажженной спичкой.
Судорога прошла по телу Наташи. Это было безумное, сумасшедшее чувство: ей хотелось стать сигаретой в его губах, таять с каждым его вздохом, исчезнуть, как дым, раствориться в лучах его обаяния, как Снегурочка в руках Ярилы. Стать его вещью, браслеткой часов, контрабандой проскользнуть сквозь таможню в Шереметьеве и навсегда приникнуть к кисти его руки, этой прекрасной, большой руки, которая изваяла из нее влюбленную женщину. «О нет, нет!» — крикнула она себе.
— Видишь ли, здесь нет громыхающего оркестра, — продолжал Виктор. — Вон на крохотной сцене рояль. На нем играют Скрябина, Шопена, Равеля, Прокофьева, тихую минорную музыку. Самое удивительное, только минорную. Ни одного мажорного ноктюрна Шопена или мажорной песни Мендельсона ты не услышишь. Почему? Не знаю. Печаль сочетается со свечами, с любовью, но с едой, — он улыбнулся своей замечательной белозубой улыбкой, — с разнообразной снедью… не знаю, как это совместить.
— Ты ученый, тебе виднее, — сдержанно возразила Наташа. — Возможно, при минорных вещах пища усваивается легче.
Виктор протестующе поднял обе руки:
— О нет, не будем переходить на прозу.
— Она сама нас переложит на свою тональность, — снова возразила Наташа. — Вот ты закажешь мясо, запеченное в горшочке… грибы… устрицы, если они здесь есть… и поэзия улетучится…
— Как мне нравится все, что ты говоришь. — Виктор снова взял ее руку и прижался к ней губами. — У нас есть возможность компромисса.
— Разве бывает минорная пища? — полюбопытствовала Наташа.
— Закажем просто все очень легкое: салаты, фрукты, шампанское, шоколад…
— Шопена, Шумана, туман над утренней рекой, счастье на всю жизнь, — продолжила Наташа.
Лицо его вдруг сделалось детски-изумленным, он хлопнул себя по лбу.
— Ты так поразила меня своей красотой, что я забыл самое главное! — воскликнул он. — Ведь у меня для тебя подарок.
Наташа заставила себя рассмеяться:
— Подумать только! И у меня для тебя тоже.
— Правда? — обрадовался Виктор. — Ну, давай сперва ты!
Наташа раскрыла сумочку:
— Это детская игрушка. Калейдоскоп. Я очень любила его в детстве. Прищуришь глаз — и видишь волшебный мир. На самом деле его нет, все обман, внутри трубки просто осколки стекла, сор, но благодаря зрительному эффекту хаос и беспорядок отступают и воцаряется волшебство. Смотри в этот глазок иногда. Ты будешь видеть меня. Ты будешь видеть всегда этот мир таким прекрасным, каким я хочу его видеть.
Наташа подняла на него глаза и вдруг увидела, что Виктор плачет. Он быстро закрыл глаза рукой, и по горлу его как будто прошла судорога.
— Прости, — сказал он. — Просто я очень люблю тебя. Ты мне веришь?
Так же твердо, как в этот хрупкий мир красоты внутри обмана, — вкрадчиво произнесла Наташа и, отведя его руку с глаз, сняла пальцем одну слезинку и попробовала ее на вкус. — Действительно живая, — пробормотала она.
— Соленая, ты хочешь сказать?
— Нет, настоящая.
— Так вот мой подарок. — Виктор заторопился и подтянул с пола полиэтиленовый мешок. — Это тебе.
Наташа ахнула. Но не от захватывающей роскоши подарка. Виктор, сам того не зная, в эту секунду развеял бы ее самые последние сомнения, если б они были. Сам того не подозревая, он обнаружил себя.
Это была шуба из беличьих хвостиков, с воротом-хомутом, длинная, почти до пола, с широкими рукавами, приталенная. Видимо, он сам придумал ее фасон специально для Наташи, экономя на материале заказчиков, собирая по кусочку, может, ночами сидел над нею, отрывая время у сна. Это была не просто шуба, а шубка специально для Наташи, настолько она оказалась ей к лицу, шуба, как игрушечка, легкая, с необыкновенно красивой, переливающейся перламутром подкладкой. В предчувствии вечной их разлуки он сидел над этими кусочками, собирал их, как вдребезги расколовшуюся судьбу, чтобы хоть как-нибудь сложить узор. Да, это было прощание.
Наташа вовремя вспомнила о ресницах.
Впрочем, может, все было не так, как она насочиняла? Может, какая-то заказчица отказалась принять заказ, и Витя, не зная, что делать с вещью, решил разом отделаться от нее и откупиться от Наташи. Но нет, так она не будет думать о нем!
— Где ты достал такое чудо? — наконец нашлась она.
— Раздел богатую девушку в темном переулке, — всматриваясь в нее, ответил Виктор.
— Но я не могу принять такую дорогую вещь!
— Даже от будущего мужа?
Наташа глухо ответила:
— Ты прав. От будущего мужа я могу принять все. Все могу вынести от любимого. Все.
— Ничего выносить не придется, — усмехнулся Виктор. — Она легкая как пух. И вся проникнута моей заботой…
— Может? ты ее сам и сшил? — тихо спросила Наташа.
— У нас в институте нет подопытных белок, — отшутился Виктор, — только белые мышки.
— Спасибо, родной. Я буду всегда носить ее, — пообещала Наташа.
Сжав друг другу руки, они не могли отвести глаз от свечи. Уже несколько минут играла музыка. Пианист сомнамбулически покачивался над клавиатурой.
— Что он играет? — спросила Наташа. — Что-то знакомое.
Виктор поднял на нее глаза. У него вдруг сделалось измученное и усталое лицо.
— «Грезы любви» Ференца Листа, — ответил он.
— Так я и думала, — через силу ответила Наташа, — всегда грезы, вокруг одни грезы, мир плавает в океане грез. Витя, я хочу задать тебе один вопрос, можно?
— Да, — как-то испуганно согласился Виктор.
— Вот мы с тобой поженимся, — как будто что-то перечисляла Наташа, — вот станем жить… на даче, наверное, да?
— Да.
— Вот… Мы ведь будем очень любить друг друга?
— Да, — твердо сказал Виктор.
— Никогда не ссориться, — продолжала загибать пальцы Наташа, — и у нас родится ребенок…
— Да, — опустив глаза, подтвердил Виктор.
— Как бы ты хотел его назвать? — вдруг резко и нетерпеливо бросила Наташа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30


А-П

П-Я