Однажды днем я застала его в ярости — он бегал туда-сюда по комнате и бормотал:
— Господи! Я этого не вынесу! Просто не вынесу!
— Что, черт возьми, случилось?
— О, мне надо попасть на прием к королеве! Она дает аудиенцию по вторникам. Надо достать белый галстук и фрак.
Я не могла не расхохотаться, представив себе эту картину.
— Перестань ржать.
— Объясни все-таки, что случилось?
— Какой-то идиот написал в газете, что би-бип изобрели не негры, а белые. Чарли Паркер всего лишь третьесортный исполнитель. Это же плевок в лицо всем неграм в мире, и оскорбление нанесено белым! Этого нельзя просто так спускать. Ведь нельзя, правда!?
— Не думаю, что королева захочет вмешиваться.
— Ха, ха, ха, подожди, мне надо кое-что записать.
Он тут же бросился к столу и начал что-то строчить, а потом прочитал мне вслух статью, в которой я, честно говоря, мало что поняла. Тем не менее он был горд и счастлив. Он послал по экземпляру во все газеты, но, конечно, ее везде отвергли. Статья нашла прибежище в школьном журнале, и тогда Бенни окончательно успокоился.
Иногда он впадал в уныние и часами валялся на кровати, глядя в потолок. Тогда я ставила одну из его любимых пластинок, он тут же сбрасывал с себя грусть, вскакивал, и мы пускались в пляс. Потом он хватал трубу, а я ложилась и слушала, как он играет. «Ты же с ума сойдешь, если не получишь вовремя то, чего хочешь, »— думала я о нем с тревогой и нежностью. А он, закончив песню, ложился рядом со мной, руки его тут же забирались мне под свитер.
— Эй, сегодня ты не спрашивал разрешения, — пыталась я его поддразнить.
— Да, я просто взял то, что мне принадлежит.
— Да, ты прав. Это твое. Бери, — приходилось мне согласиться.
Кто-то скажет, что наши отношения были дикими и странными. Возможно, я ничего не могу возразить, а могу рассказать только то, как это было на самом деле. Бенни был горячим и необузданным человеком, да к тому же законченным эгоистом, но зато я не скучала с ним ни секунды. Иногда я вдруг задумывалась о нашем поведении, оно казалось мне странным и безответственным, ведь мы практически ни с кем не виделись, замкнулись друг на друге и думали только о себе.
— Это наше право, — хмурился Бенни, когда я делилась с ним своими опасениями. — Сколько у нас еще времени? Ты об этом задумывалась? Может, нам осталось жить шесть месяцев или меньше. А потом — бам! — и одни дымящиеся руины. Ну? Значит, мы не должны терять ни секунды. Я боюсь только одного — не успеть. А люди тратят массу времени на какую-то ерунду вроде чистки зубов по утрам. Черт, надо так много сделать, что одно обдумывание способно отнять годы.
— А ты никогда не думаешь о других людях?
— О людях? А обо мне кто-то подумал? Разве я для кого-нибудь что-то значу?
— Да, для меня.
— Ну хорошо — для тебя и для тети. А еще? Если я вдруг умру, ты найдешь другого парня, а трубу продадут. Хватит. Баста.
— Не говори так, Бенни. Я…
— Перестань. Не надо ничего обещать. Оставь большие обещания и всякие золотые слова политикам. Я в них не верю. Почитай газету — там одни обещания, которые каждый день нарушаются. Ложь! Единственная правда в мире — это я и ты, мы лежим на кровати. Но еще минута, и нас тут не будет.
— А во что-нибудь ты веришь?
— Да. Я верю в себя. Я верю в твои груди, твои бедра — сейчас, сию минуту. За пределами этой комнаты весь мир погружен в туман. Существует только то, что я ощущаю сейчас. Может, там нет ни сада, ни дороги, ни неба, когда я их не вижу. Понимаешь?
— Не совсем.
— Ну, не важно. Вот были бы у меня андерсеновские калоши счастья. Представляешь, сколько можно было бы узнать того, что не знают остальные!
— Да, ты бы уехал и познакомился бы с другой девчонкой.
— Нет необходимости. У меня есть ты. Ты — все девчонки мира, собранные в одной. Ну что — займемся музыкой, поиграем в шахматы или будем любить друг друга?
— Все сразу, но только в обратном порядке.
— Начнем с любви?
— Да.
— Отлично.
Я целовала его, и все начиналось сначала. Мы несколько раз пытались делать вместе уроки, но ничего не получалось. Бенни не мог усидеть на стуле. Он ходил по комнате, ложился ча кровать или усаживался на подоконник, никогда не задерживаясь на одном месте больше двух минут. Иногда мне казалось, что я смотрю кино, которое крутят слишком быстро. Естественно, я запустила школу.
— Что с вами, Хелен? — спросил как-то раз мистер Брандт. — Вы начали год так хорошо, а теперь отстали. С вами что-то происходит?
— Нет, ничего.
— В следующий раз мне придется доложить о ваших пропусках и плохих отметках директору.
Три дня я занималась старательно, а потом все вернулось на круги своя. Как я могла сосредочиться на уроках, когда чувствовала, что живу на вулкане, который вот-вот начнет извергаться?
Однажды вечером мы с Бенни отправились в городской джаз-клуб. В зале было темно и так набито, что притиснутые друг к другу танцоры едва могли двигаться. Бенни сразу направился к оркестрантам, и его позвали поиграть. Среди танцующих я заметила Берти и еще нескольких одноклассников. У всех был довольно серьезный вид. Ведь здесь не развлекались, здесь слушали джаз.
Я села в одиночестве за столик, наблюдая за Бенни, чье лицо горело от возбуждения. Он сыграл несколько соло большей частью в новоорлеанском стиле. И тут рядом со мной присел какой-то пьяноватый парень в расстегнутой рубашке и сказал:
— Ты классная сучка.
Я так опешила, что даже не нашлась, что ответить.
— Классная сучка, — повторил он, усмехаясь.
— Заткнись и оставь меня в покое, — потребовала я и отвернулась. Музыка замолчала, и я поискала глазами Бенни.
— Представляю, как с тобой неслабо трахаться, — продолжал он. — Грудь — закачаешься.
И тут я ударила его, да так сильно, что ушибла руку. У него отвисла челюсть.
— Зря ты это, — сказал он.
— Отчаливай, а то я позову своего друга. Потирая щеку, он схватил меня за руку. Я пыталась вырваться, но хватка была железной.
— Отвали, сволочь. Пусти меня! И тут появился Бенни, У него был поразительно спокойный голос.
— И что ты делаешь?
Мне надо разобраться с этой крошкой — Надо, да?
— Он говорил такое, Бенни, чего я никогда в жизни не слышала.
Тут парень отпустил меня и встал.
Пойдем выйдем, дружок, — сказал Бен ни по-прежнему спокойно.
Пойдем-пойдем, сосунок. Они начали проталкиваться сквозь толпу, а я схватила Бенни за плечо.
— Брось, Бенни. Все кончено. Оставь его в покое.
— Кончено? О, нет. Все только начинается. Мы втроем вышли на улицу. Я здорово испугалась, потому что все происходило очень спокойно и тихо.
— А теперь извинись перед ней, — потребовал Бенни.
— Ничего страшного, — вставила я. — Все забыто. Пойдем.
— Придержи язык, — бросил мне парень. Бенни не глядя протянул мне трубу, и тут парень налетел на него. Удар был таким грубым и сильным, что я даже вскрикнула. Парень ударил Бенни ниже живота, и он согнулся пополам от боли. Я в слепой ярости попыталась дать ему трубой по лицу, но он увернулся. К счастью, Бенни уже успел отдышаться и вмазал обидчику кулаком в челюсть. Потом они вдвоем покатились по земле, парень молотил Бенни по голове. От страха я не могла даже двинуться с места, чтобы позвать на помощь. Но потом мой любимый вывернулся, и они продолжили бороться.
— Дай ему, Бенни! — вскрикивала я. — Дай ему!
Оба были похожи на диких зверей, и драка разгоралась с новой силой. Потом вдруг Бенни ударил так, что парень упал на землю и замер. Я подумала, что он умер, и потащила Бенни прочь, но этот негодяй привстал на четвереньки, к нему уже бежали люди, значит, нам пора было сматываться.
Вид у Бенни был ужасный — из носа текла кровь, под глазом светился синяк, на лбу — царапина, одежда перепачкалась и порвалась.
— Надо найти воды, — сказала я. — бедный, мой бедный.
— Пойдем лучше домой, — прохрипел Бенни. Дома я умыла его. Он лег на кровать и закрыл глаза — бледный-бледный.
— Что-нибудь болит?
— Нет, ничего, только там — ниже живота. Я хотела осмотреть его, но он застонал.
— Бенни, мой бедный, храбрый Бенни, — шептала я, целуя его в щеку.
— Он получил то, что заслуживал, — ответил он, и слабая улыбка победителя тронула его губы.
— Я боялась, что ты убьешь его.
— А что он тебе говорил?
— Я не хочу повторять. Лежи спокойно.
— Ну, скажи.
— Много всего, например — классная сучка. Бенни был явно разочарован.
— Всего-то. И из-за этого я рисковал руками. Через несколько минут он заснул, а я еще долго сидела рядом, промокая носовым платком капельки крови, которые выступали из его царапины на лбу. Он казался таким маленьким и жалким, что мне очень хотелось пожалеть его, приласкать и вообще заботиться о нем. Я чувствовала себя одновременно его матерью и сестрой и вспомнила Флоренс Найтингейл, которая спала только три часа в сутки, а остальное время помогала больным и одиноким. Впрочем, я была плохой сиделкой, потому что очень скоро сама задремала. Когда я через несколько часов проснулась, то даже не сразу сообразила, где я и сколько времени.
Папа встретил меня в пижаме. У его рта залегли глубокие морщины.
— Где ты была? — сразу спросил он.
— У друзей.
— Ты понимаешь, что сейчас уже четыре утра?
— Да — почти полпятого. Спокойной ночи, папа.
— Минуточку, барышня. Я еще не закончил. Он прошел со мной в комнату и сел у письменного стола, а потом вдруг спросил:
— Сигарету хочешь?
— Нет, спасибо. Я только что курила. Он тоже не стал курить и сунул пачку обратно в карман пижамы.
— Что нам делать, Хелен? — безнадежно спросил отец.
— С чем?
— С тобой. Я могу сделать одно из двух — или немедленно отправить тебя в закрытую школу или задать хорошую трепку, будто ты десятилетний ребенок.
— Мне не подходит ни то, ни другое, — холодно сказала я.
— Да, боюсь, что ты права. Мне тоже кажется, что это не принесет пользы. Так что же мне делать, Хелен?
— Не знаю, папа. А может, не надо воспринимать все так трагически?
— Ты не представляешь, на что бы я пошел, чтобы вернуть твое доверие. Может, поможешь мне. Все-таки я твой отец.
— Знаешь, мне очень жаль, что я пришла так поздно. Прости.
— Спасибо, дорогая. Я принимаю твои извинения. Но это еще не все. У меня такое чувство, что я потерял тебя, что у меня нет дочери, а только жиличка.
В его голосе было что-то такое, что я не могла посмотреть ему в глаза. Он говорил даже не со мной, а с самим собой.
— У тебя нет ко мне вообще никаких чувств? — спросил он.
— Есть, ты ошибаешься. Но что толку?
— Что толку? В том, что люди любят друг друга?
— Папа, мы говорим на разных языках. Вот и все.
— Но я хочу тебя послушать, хочу понять твой язык.
— Ну что ж. Мы гуляли с парнем, которого я люблю. Его зовут Бенни. Он защитил меня от одного негодяя, который наговорил мне гадостей. Они подрались, и я должна была помочь Бенни.
— Это правильно. Видимо, приличный молодой человек. Мне это нравится, Хелен. Я резко встала с кровати.
— Ты говоришь так, потому что хочешь понять меня, но не можешь. Если бы ты увидел его, то решил бы, что он совершенно сумасшедший. Он играет на трубе, а ты ненавидишь трубу. Он поет американский джаз, а ты ненавидишь американцев, а особенно негров. Ты как-то сам говорил об этом. Неужели ты не видишь, что все, что тебе не нравится, меня восхищает или, по крайней мере, не раздражает? И давай не будем больше об этом.
— Я уже стар, чтобы переучиваться, — ответил он. И снова мне пришлось отвести глаза. Все казалось слишком простым.
— Не сердись, папа. Но сейчас все обстоит именно так. Может, со временем что-нибудь изменится.
Он медленно встал, собрался выйти, но в последний момент остановился у двери.
— Я скажу маме, что ты пришла в половине первого.
— Спасибо, папа. Он еще помолчал.
— Значит, у нас может быть хотя бы один общий секрет?
— Да.
— Спокойной ночи, Хелен.
— Спокойной ночи.
Глава 13
Если бы я знала, что этот короткий разговор приобретет со временем такое значение, то я бы вела его по-другому. Я не думала о том, что выиграла раунд. На самом деле мы оба были побежденными, и я часто вспоминала спину отца, выходящего из моей комнаты. Мне стало так грустно, что я чуть не побежала за ним, но было уже поздно. Следующие несколько дней папа и мама были за едой слишком молчаливыми, а по маминым глазам я видела, что ночью она плакала. В доме царила напряженная атмосфера, и виной ее было не только мое поведение — корни происходящего лежали глубже. Что мне вскоре и пришлось узнать.
Кстати, Берти вдруг решила со мной помириться. Во время большой перемены она подошла ко мне.
— Я видела тебя в джаз-клубе, — сообщила она дружеским тоном.
— Тебе нравится музыка?
— Да, очень.
— Трубач играл потрясающе. Ты его давно знаешь?
— Нет, мы едва знакомы.
— Послушай, Хелен, — она подошла ближе. — Я собираюсь на парочку потрясающих вечеринок. Можешь пойти со мной, если хочешь. Там все по-другому, чем у Астрид и на этих детских утренниках, которые устраивают наши одноклассники. У нас есть даже свой оркестр. Ну как?
— Нет, спасибо, Берти. Я не слишком интересуюсь такими вещами.
— Ну тогда мы никогда не помиримся.
— А мы и не ссорились. Ты идешь своей дорогой. Я — своей.
— Ну как хочешь.
Она вскинула голову и отошла.
20 октября, когда я днем вышла из дома, в ящике меня ждало письмо. На нем не было марки. Я узнала на конверте руку Бенни и сразу распечатала конверт.
Дорогая Хелен.
Я хочу, чтобы, ты, прочитала это письмо спокойно. Я урод и свинья — все это мне известно, но я ничего не могу поделать со своим инстинктом. Вот что произошло. Доход моей тетки неожиданно сильно уменьшился. У нас с ней был долгий разговор, и она сказала, что не может платить за мой колледж. Конечно, я могу дождаться лета и сдать экзамены, но все кончено. Очень кстати через джаз-клуб я познакомился с ребятами, которые организовали свою группу, и их даже пригласили играть во Францию — на юг, в Ниццу и в Монте-Карло. Мне предлагают место трубача. Они уезжают сегодня, и я решил не дожидаться экзаменов. Такого шанса у меня больше не будет. И что толку заканчивать школу, если все равно не сможешь учиться дальше.
В общем., я уезжаю. Когда ты, получишь письмо, то я, может быть, уже буду в пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12