Тогда на Рождество счастье казалось таким вечным, таким безусловным… Не было бы этой женщины в черном, живущей по соседству, не было бы всего этого, перемешавшего всю жизнь… Еще мне хотелось бы, чтобы Мадам Мариша никогда не прилетала сюда и не открывала тех секретов, которым бы лучше остаться секретами. Хуже всего было то, что эти две женщины камня на камне не оставили от гордости, которую я испытывал за своих родителей. Сколько бы я себя не убеждал, я все равно сожалел о том, что они позволили себе свою любовь: рискуя скандалом, рискуя моей и Барта карьерой, судьбой Синди, и все только потому, что один из них не смог найти для себя достойной женщины. И все потому, что другая чувствовала свой долг помочь ему выстоять и надеяться.— Джори, — вновь заговорил папа, — время от времени я слышу от твоей матери жалобы на то, что отдельные главы из ее рукописи исчезли или перепутались. А ведь твоя мать очень аккуратна. Я подозреваю, что кто-то из вас берет украдкой готовые главы из ящика стола и читает их…Сказать ли ему правду?Барт сделал это первым. Но даже моя порядочность не удержала меня от соблазна прочитать их. Хотя до конца я еще не дочитал. Я споткнулся на том месте, где впервые брат предал свою сестру, посягнув на ее девственность. То, что человек, сидящий сейчас возле меня, мог изнасиловать собственную сестру — не помещалось у меня в голове. А ей в то время было едва пятнадцать лет. Я не мог понять этого, какие бы мотивы им не двигали, какие бы обстоятельства их ни давили. А уж она, конечно, не должна была сообщать это всему миру в своей книге.— Джори, ты не уважаешь меня?Я медленно обернулся к нему. Встретив его взгляд, полный муки, я почувствовал слабость и тошноту: мне захотелось спрятаться. Я не мог сказать ни «да» — ни «нет».— Можешь не отвечать, — продолжал папа обреченно. — Твое молчание говорит само за себя. Я люблю тебя, как своего сына, и я надеялся, что и ты любишь меня настолько, чтобы понять. Мы собирались рассказать тебе все, когда ты достигнешь того возраста, как мы рассчитывали, чтобы понимать… Кэти следовало запирать свои ящики и не доверять двум сыновьям.— Но ведь это все выдумка, правда? — с надеждой спросил я. — Конечно, выдумка. Ни одна мать не может так поступить со своими детьми… — и, не дожидаясь ответа, я открыл свою дверцу и побежал под дождем к дому.Забывшись, я уже собирался позвать маму. Но вовремя спохватился. Мне теперь было легче не видеть ее.Обычно, приехав домой, я тренировался в прыжках в саду, а в случае дождя проводил тренировку у балетной стойки. Но сегодня я упал в кресло в гостиной и включил телевизор. Надо было как-то отвлечься, пускай на пустой мыльной опере.— Кэти! — позвал папа, войдя в дом. — Ты где?Почему он, как обычно, не пропел: «Поцелуй меня, моя душечка»? Наверное, почувствовал теперь себя глупо — теперь, когда мы все знали.— Ты хотя бы поздоровался с мамой? — спросил он.— Я ее не видел.— А где Барт?— Не знаю.Он бросил на меня укоряющий взгляд и прошел в спальню, которую делил со своей «женой».— Кэти, где ты? — услышал я.Спустя минуту он уже был в кухне, но ее и там не было. Он начал носиться по комнатам и, наконец, постучал в дверь Барта:— Барт, ты здесь?Сначала была долгая тишина, потом донесся неохотный ответ:— Ага. А где мне еще быть, если дверь заперта?— Тогда открой ее и выходи.— Мама заперла меня снаружи, и я не могу выйти.Я сел, опустошенный и недоумевающий, как мне теперь жить и расти с таким несчастьем.Папа был такой человек, который ко всему имел запас ключей, поэтому вскоре Барт был выпущен и предстал перед допросом:— Признавайся, что такое ты наделал, что мама заперла тебя, а сама ушла?— Ничего я не делал!— Нет, ты что-то натворил и рассердил ее. Барт усмехнулся в ответ. Я глядел на них, охваченный странной тревогой.— Барт, если ты совершил что-то против своей матери, тебе это дорого обойдется. Так и знай.— Ничего я ей не сделал, — раздраженно огрызнулся Барт. — Это она всегда против меня делает. Она не любит меня, любит только Синди.— Синди, — вспомнил вдруг папа и пошел в комнатку Синди. Минутой позже он появился с Синди на руках.— Барт, где мама?— Откуда я знаю? Она заперла меня. Несмотря на нежелание принимать участие в разговоре, я не мог не вмешаться:— Пап, мамина машина стоит в гараже, как была поставлена несколько дней назад. Значит, далеко мама не могла уйти.— Я знаю. Она сказала, у нее неладно с тормозами. — Он еще раз пристально посмотрел на Барта:— Ты уверен, что не знаешь, куда она пошла?— Я ж не могу глядеть сквозь двери.— Она тебе ничего не сказала?— Мне никто ничего не говорит.
Тут Синди заговорила сонным голоском:— Мама понесла меня на дождь… мы с ней помокли…Барт, как ужаленный, повернулся к ней и пронзил ее взглядом. Синди замолкла и задрожала.Улыбнувшись, папа взял Синди на руки и сел, держа ее на коленях:— Синди, ты нас всех спасешь… припомни-ка: куда пошла мама?Дрожа еще больше, она глядела на Барта.— Пожалуйста, Синди, смотри на меня, а не на Барта. Я с тобой, я никому тебя не отдам. Барт не посмеет тебя ударить. Барт, прекрати пугать сестренку.— Синди сама выбежала на дождь, пап, и маме пришлось бежать за ней. Она пришла в дом вся мокрая, кашляла, и я сказал ей что-то, а она разозлилась, втолкнула меня в комнату и заперла.— Ну что, звучит правдоподобно, — сказал папа.Однако легче нам от этого не стало. Он отпустил Синди и начал обзванивать маминых знакомых. Потом позвонил мадам Марише. Она сказала, что немедленно приедет.Потом он позвонил Эмме, но та сказала, что из-за дождя приехать раньше завтрашнего утра не сможет. Я сейчас же представил себе бабушку, которая поедет по такому ливню и холоду, по опасной дороге. А она даже в хорошую погоду не слишком хорошо водила машину, так бы я сказал.— Папа, давай проверим все комнаты и чердак, — сказал я, вскакивая с места. — Она могла пойти наверх потанцевать, как она временами делает, и случайно закрыть себя на защелку; или, может быть, она заснула там на кровати… или еще что-нибудь. — Уже на середине фразы я споткнулся под его странным взглядом.Но как только папа начал взбираться по лестнице вслед за мной, Синди испустила долгий испуганный крик. Папа сбежал вниз и подхватил ее на руки. Барт вынул из кармана новый перочинный нож и начал остругивать длинный прут. Мне показалось, что он хочет сделать гладкий кнут. А Синди глаз не могла отвести от ножа и кнута.Мы с папой и Синди обшарили весь дом, смотрели даже в шкафах и под кроватями, но мамы нигде не было.— Как-то это непохоже на Кэти, — беспокойно проговорил папа. — В особенности непохоже на нее то, что она оставила Синди вместе с Бартом. Боюсь, что-то случилось.— Пап, — прошептал я ему, когда он мрачно и беспомощно смотрел на свою спальню, — отчего бы не предположить, что Барт знает, где она? Он не отличается честностью. Ты же знаешь, как дико он иногда поступает.Мы вместе ринулись на поиски Барта, опять же папа с Синди на руках. Но теперь пропал он.Мы посмотрели друг на друга. Папа покачал головой.
Я знал, что Барт должен прятаться где-то здесь: или за стульями, или в темном углу, или даже на улице изображает дикого зверя. Но дождь лил, как из ведра. И его шалаш из веток не спасет надолго. Даже Барт не станет долго оставаться на улице в такой дождь и холод.Все мои мысли и чувства были в смятении. Внутри меня бушевал такой же шторм, как и на улице. Я ничем не заслужил все эти несчастья. И все же я должен страдать, страдать вместе с папой, мамой, Синди… и, может быть, вместе с Бартом.— Ты ненавидишь меня, Джори? — спросил папа, открыто глядя на меня. — Тебе, наверное, сейчас пришла в голову мысль, что мы с мамой заслужили все эти несчастья, но они пали и на твою голову? Ты думаешь, что мы не имеем права заставлять тебя расплачиваться за наши ошибки? Если я угадал, то я с тобой совершенно согласен. Может быть, всего этого не случилось бы, если бы я оставил Кэти в доме Пола и ушел бы. Но я любил ее. Я люблю ее и сейчас, буду любить вечно. Я не представляю себе жизни без нее.Я отвернулся и ничего не сказал. Что же это за вечная, все сжигающая любовь, любовь, все разрушающая на своем пути?Я лежал на кровати в своей комнате и рыдал.Потом я опомнился: мама пропала. Мы не нашли ее!Впервые я подумал, что она может быть в опасности. Она не оставит папу. Значит, случилось что-то ужасное, иначе она уже была бы здесь, накрывала на стол, как она всегда делала в четверг вечером, когда у Эммы был выходной.Четверг всегда был у них особенным днем, и я только сейчас начал понимать, почему. По четвергам прислуга в Фоксворт Холле уходила гулять в город. По четвергам мама и папа могли вылезти в чердачное окно и лежать на крыше, разговаривая. И чем больше они разговаривали и глядели друг на друга в своем одиночестве, тем больше они бесконтрольно влюблялись друг в друга.Только теперь я понял, отчего мама так часто выходила замуж: чтобы избежать этой греховной любви, которую и она тоже чувствовала к брату.Я встал. Я принял решение. Это мне надо разыскать Барта.Когда найдется Барт, мы вместе найдем маму. ПОДАРКИ С ЧЕРДАКА В огромной кухне бабушкиного особняка Джон Эмос был полновластным хозяином. Ему подчинялись горничные и повар.— Мадам уедет рано утром, — отдал он распоряжения в этот день. — Уложите все вещи, которые понадобятся ей в путешествии на Гавайи, да побыстрее. Лотти, ты отвезешь багаж в аэропорт и сдашь его. И не пяль на меня свои глупые глаза! Ты понимаешь по-английски? Делай, что приказано!Его дурной характер был хорошо известен. Они засуетились, как вспугнутые птицы, один побежал сюда, другой — туда. Когда мы с ним остались одни, он усмехнулся, показав свои гнилые зубы:— Как там у тебя дома?Я испуганно сглотнул и поначалу не мог ничего сказать.— Они ничего не знают. Ищут маму. Обеспокоены, все время допытываются у меня.— Не обращай внимания. — Когда он говорил своим скрипучим стариковским голосом, я всегда удивлялся, почему именно его Бог выбрал для такой роли. — Я позабочусь о них, пока Бог не даст мне знать, что они прощены и спасены от Геенны Огненной. Иди домой и молчи.В моей голове роились мысли, жгли меня огнем.— Ты сказал мне, что я смогу видеться с мамой. А теперь даже не говоришь, куда ты ее отнес. Я обыскал весь чердак, но их там нет. Скажи мне, или я пойду домой и расскажу все папе. Все, что ты сделал.— Что я сделал? — переспросил он со злобной ухмылкой. — Это ты все сделал, Барт Уинслоу Шеффилд. Неужели ты думаешь, что после лечения у психиатра тебе кто-нибудь поверит, и подозрение падет не на тебя? Тебя увезут, посадят в сумасшедший дом, потому что ты опасен.Когда он увидел дикий малькольмовский гнев в моих глазах, он пошел на попятный и попробовал улыбнуться.— Ну, ну, Барт, я просто проверял тебя: не сдашься ли ты, найдешь ли мужество выполнить волю Божью. Но ты исполнен воли, как и твой великий прадед, Малькольм. У тебя есть вся воля, которой он был наделен, и вся его власть. И теперь тебе предстоит ее показать всем. Потому что ты отвечаешь за своих мать и бабушку. Ты станешь повелевать ими, будешь кормить их — если захочешь — или мучить голодом, если они осмелятся противиться. Но ты должен быть осторожен. Ты должен хранить все в секрете… помни, что брат и отец подозревают тебя. Если ты только намекнешь им, они предадут тебя.Меня всегда в чем-нибудь подозревали. Если что-то падало и разбивалось, в этом обвиняли меня. Если засорялся туалет, это оттого, что я набросал туда слишком много бумаги. Если у мамы терялась ценная вещь, то в этом опять был виноват я. Что бы ни случалось в нашем доме, вся вина ложилась на меня. Ну, ничего, теперь они пожалеют об этом.— На хлеб и воду, — прошептал я. — Хлеб и вода —подходящая пиша для женщин, неверных своим мужьям и сыновьям.— Хорошо, хорошо начинаешь, — промямлил Джон Эмос.Он вел меня все ниже и ниже по ступеням в погреб, освещая себе дорогу фонарем. По стенам плясали неверные тени, идти было неудобно. Как-то раз, когда этот дом был полностью в распоряжении моем и Джори, мы с ним исследовали каждую щель, каждый закоулок; но здесь в погребе, где темно и сыро, по нашему мнению жили привидения, поэтому я старался держаться поближе к Джону Эмосу. Мне становилось страшно, как только он на полметра удалялся от меня.— Они могут найти их здесь, — прошептал я, боясь разбудить то страшное, названия чему я сам не мог найти.— Нет, они не заглянут туда, — ответил Джон Эмос. — Твой отец будет думать, что они на чердаке. Это было бы превосходной местью. Но они никогда не найдут маленькую комнатку-клетку, которую сложили рабочие, когда они перекладывали стену винного погреба.Винный погреб. Звучит совсем не так романтично, как чердак. Холодно и темно.Джон Эмос начал отбрасывать в сторону какие-то доски, старую мебель, а потом показалась дверь, которая очень туго открывалась.— А теперь пойди и погляди через ту маленькую дверцу, которая вырезана внизу большой. Как-то раз хозяйка взяла котенка и приказала вырезать для него эту дверцу, чтобы он мог входить и выходить. Но он исчез после того, как ты стал навещать нас.Теперь при свете, падающем на него снизу от фонаря, он выглядел, как мертвец, только что откопанный из могилы. Ему нельзя доверять: как бы он не закрыл ту дверь позади меня, а то я никогда не пролезу через кошачью щель.— Нет. Теперь иди ты первый, — приказал я, как бы сделал Малькольм, твердо и резко.Некоторое время он стоял неподвижно. Может быть, он думал, что это я захлопну за ним дверь? Затем он посмотрел на меня долгим взглядом и пошел вперед. Он положил фонарь на одну из бочек и стал отпихивать другие. В конце концов они поддались. Послышался ужасный запах. Я зажал нос и пристально посмотрел в темноту. Сначала я ничего не видел, но потом Джон Эмос поднял фонарь, и я увидел две женские фигуры. Ах, как жалко было глядеть на маму, простертую на бетонном мокром полу! Ее голова лежала на бабушкиных коленях.Обе подняли руки, чтобы защитить глаза от яркого света, но я едва мог видеть их лица: так темно и пыльно было вокруг.— Кто это? — слабо проговорила мама. — Крис, это ты? Ты нашел нас?Разве она ослепла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43