Когда Алисия впервые увидела меня такой, она расхохоталась. Разумеется, и ей пришлось переодеться в мои платья, сшитые для беременности и уж, если кто и был комичным, так это — она.Конечно, она постаралась укоротить или подвернуть подолы платьев, но многие юбки просто волочились по полу. Лиф платья свисал с ее маленькой груди, а руки тонули в рукавах. Как и во время первой беременности она и на этот раз нисколько не потолстела, поэтому была похожа на ребенка в наряде взрослой женщины. Ее волосы потемнели, но мы их подстригли, и они даже не закрывали шеи.Я открыла дверь и с улыбкой на лице вошла в комнату.— С праздником тебя, Алисия.Она ничего не ответила, но жадно набросилась на корзинку, с силой вырвав ее из моих рук. Она вытащила куриную ножку, откусила кусочек и проглотила. Взяв ложку, она набросилась на все содержимое корзинки и съела все до последней крошки.— А у тебя не прибавился аппетит? — спросила она взволнованно, как школьница, которая сравнивает отметки в дневнике.— Прости? — я не поняла ее вопроса.Она продолжала презрительно посмеиваться. Я никогда не замечала, чтобы раньше она так сладострастно обжиралась.— Твой аппетит, — повторила она, — он не вырос? Иногда мне хочется есть день и ночь, меня так и подмывает подойти к окну и попросить тебя принести мне что-нибудь поесть. Я могла бы съесть все, в огромных количествах, даже плохо приготовленную пищу. Вчера ночью я мечтала о бифштексе, мороженом и печенье. Ты можешь исполнить эти желания? — спросила она, встряхнув головой и прижав к щеке указательный палец правой руки.В последнее время она была здорова, но похоже, что к ней вновь возвращается безумие.— Вряд ли Да и с какой стати? — ответила я, не зная, то ли смеяться, то ли сердиться.Она не ответила, засмеялась и продолжала есть. Мучила ли она меня или пыталась таким образом отомстить мне?— Я ем не больше и не меньше, чем обычно, — ответила я и вышла.Она смеялась за моей спиной, пока я закрывала дверь за собой.С этого дня всякий раз, когда я заходила к ней с необходимыми вещами, она ухитрялась отпустить какой-нибудь комментарий, касающийся моей беременности, как, впрочем, и ее собственной. Она игнорировала все мои замечания и относилась ко мне, как к сумасшедшей. Наконец, я решила высказать ей всю правду в глаза.— Ты, надеюсь, понимаешь, почему я это делаю? — спросила я ее на следующий день.Она сидела возле окна и вязала бесчисленные распашонки, покрывала, носочки. Она уже навязала всего на дюжину младенцев, но вязать не переставала. Самым удивительным было то, что она была так же убеждена, что родится девочка, словно вместе с семенем Малькольм оплодотворил ее своей одержимой идеей. Холодное зимнее солнце струилось сквозь оконное стекло, ярко освещая комнату, но не согревая ее. Конечно, подушки, подвязанные к моему животу, согревали меня. Я гладила себя по животу, давая понять, что я имею в виду. Она посмотрела на меня, в глазах ее заиграло веселье.— Ты делаешь это потому, что Малькольм Нил Фоксворт хочет иметь большую семью.— Но ведь это у тебя будет ребенок, Алисия. И все симптомы беременности присутствуют у тебя, а не у меня.На лице у нее заиграла улыбка.— Неужели ты все еще хочешь родить ребенка? — грубо и язвительно спросила она.— Об этом не может быть и речи, — попыталась я сразу поставить ее на место.Я не терпела ее дурацких вопросов и еще по одной причине: они заставляли меня обороняться, а этого нельзя было допустить. Я была чиста, а она согрешила. Я должна была спасти ее дитя от греха, сохранить его чистым и непорочным. Выражение ее лица не изменилось. Оно стало даже более агрессивным.— Все дело именно в этом. У тебя будет ребенок. Ты должна это испытать. Положи руку на живот и почувствуй, как дитя двигается внутри. Почувствуй, как оно придает тебе силы и помолись за него, как за свое собственное дитя, — добавила она уже с большей решительностью, чем когда-либо прежде за все время заточения.Ее глаза сузились, губы были плотно сжаты. Я попятилась. Казалось, что дышать стало невозможно.— Почему ты не откроешь здесь окно? Она встала и подошла ко мне.— Это — жизнь. Почувствуй ее.Она взяла мою руку в свою и приложила ладонь к своему животу. Некоторое время мы стояли и глядели в глаза друг другу. Она с силой прижалась ко мне. Я не отвернулась, затем вдруг ощутила толчки в ее животе и тут же толчки в своем животе. Я попыталась высвободить свою руку, но она не отпускала ее.— Нет, ты должна почувствовать это. Ребенок твой. Твой.— Ты сошла с ума, — рассердилась я и, наконец, освободилась от нее.— Я делаю это лишь для того, чтобы… отмыть грех твой и Малькольма и убедить людей в том, что этот ребенок — твой. И он будет твоим…Я отошла к двери, ощутила ручку своей спиной и, выскользнув в коридор, побежала прочь, преследуемая ее безумным взглядом.Войдя в свою спальню и закрыв за собой дверь, я не стала сразу отвязывать подушки от своего живота. Я прилегла на постели, приложив руки к животу, вспоминая, как Алисия прижималась ко мне. На кончиках моих пальцев я ощутила легкое пощипывание, которое передавалось и всей ладони. А в памяти сохранились мои ощущения от прикосновения к животу Алисии, только на сей раз я испытала нечто подобное внутри себя. Может быть, это было дыхание самого Духа? Может быть, Бог избрал меня для выполнения этой роли и придал мне новые силы? Но вдруг мне стало страшно от того, что я буду испытывать те же страдания, поэтому я соскочила с кровати и быстро отвязала от себя подушки.Глубокой ночью я проснулась от странных ощущений внутри меня. Это всего лишь бред, говорила я себе. Прошло много времени, прежде чем я снова заснула. Мне показалось, что я даже услышала крик ребенка.Мал и Джоэл остались на праздники дома, а утром я собрала их в школу. Весь следующий месяц я с растущим беспокойством ожидала рождения моего ребенка, в то время, как Кристофер проявлял все большее беспокойство. Он стал задумчивым и капризным, так непохожим на себя прежнего, радостного и улыбающегося.— Ты — теперь плохая ведьма, Оливия. А я съем твоего ребенка.В тот день, когда мы привезли домой рождественскую елку, у Алисии начались родовые схватки. Мальчики еще не приехали на каникулы, а мы с Кристофером наряжали рождественскую елку.Когда я навешивала рождественские игрушки на елку, я услышала далекий крик. У меня все упало из рук, и я бросилась в северное крыло здания, оставив Кристофера на попечение нянечки.— Алисия! — окликнула я ее, когда я влетела в комнату. — Я услышала твои крики в вестибюле. Что с тобой происходит?— Оливия, — простонала она, — помоги мне, ребенок появляется на свет.Вдруг из-за моей спины вырос Малькольм.— Оливия, теперь моя очередь командовать. Отправляйся немедленно в свою комнату, тебе ведь скоро рожать, — приказал он.Голос его был суровым и уверенным, я безукосни-тельно повиновалась, впервые за последние несколько месяцев.Двенадцать часов я пролежала в своей комнате, вскрикивая, как роженица, чтобы убедить двух слуг и Кристофера, в то время как Алисия, опекаемая Малькольмом и приглашенной акушеркой, терпеливо трудилась в северном крыле. На рассвете следующего дня Малькольм появился у дверей моей комнаты с расшитым розовым кулечком. Он подошел к моей кровати и положил ребенка рядом со мной.— Это — девочка, — с гордостью объявил он, а голос его при этом дрожал.Я развернула кулечек и в изумлении увидела самую очаровательную новорожденную в своей жизни. На лице у малышки не было красных пятен.Воистину, она была зачата без греха и родилась без мучений человеческих родов. Эту малышку можно будет легко полюбить, такой нежной и красивой она была, мое сердце сразу прониклось любовью к ней. О, я буду любить и лелеять ее, как свою собственную дочь и воспитаю ее, как свою. А она полюбит меня.— Это самый очаровательный малыш на свете, разве не так? Золотые кудрявые волосики, наиголубейшие глаза и ямочки на руках и ногах… да, наверное, моя мать была именно такой, когда появилась на свет, — залепетал он с нежностью, которой я прежде не слышала в его голосе. — Коррин, моя любимая, прекрасная доченька, Коррин!— Коррин! — Я была поражена. — Боже мой, как ты можешь называть невинное дитя именем матери, которую, по твоим словам, ты ненавидишь?— Ты ничего не понимаешь. — Он встряхнул головой и помахал рукой перед лицом, словно стряхивал паутину. — Именно это поможет мне постоянно помнить о том, как порочны и обманчивы красивые женщины, иначе я могу чересчур передовериться ей. Всю свою огромную любовь к ней я вкладываю в это имя: «Коррин». Она будет напоминать мне о предавшей матери, которая обещала любить меня всю жизнь. Никто не сможет вновь так оскорбить меня, — заключил он с той же уверенностью, с которой решал коммерческие вопросы.Это странное суждение напугало меня, и по спине побежал холодок. Как он мог так судить о невинном маленьком ангелочке? Что с ним случилось? Неужели он так и не переменится? В это мгновение я возненавидела мужа всеми клеточками своего тела и поклялась себе, что сделаю все, чтобы защитить ребенка от его извращений.Я буду холить и лелеять это дитя, как свое собственное. Может быть, она унаследовала родовые черты Фоксвортов без вкраплений моей родословной, в том числе и их безумство, но я буду воспитывать ее так, чтобы она унаследовала мой характер, а не стала бы Алисией или второй Коррин!— Выйди из комнаты, Малькольм, — холодно приказала я. —Ты болен, а я не хочу слушать твои измышления о нашей дочери.Малькольм вышел, а я с радостью разглядывала чудесное тельце малышки, стремилась понравиться ей, уверить ее в своей любви и преданности. Я пересчитала десять крошечных пальчиков на ногах и десять тоненьких, вытянутых пальчиков на руках. Да, у нее будет все, что есть и чего не было у меня. В этом ребенке я буду жить новой жизнью, которой никогда не жила, так как она будет любима всеми друзьями и знакомыми. Я стала укачивать ее в своих руках, припевая: «Засыпай, крошка, ничего не говори, папа купит тебе пересмешника». Затем я прилегла рядом с малышкой. Этот день был таким трудным и долгим.Когда я проснулась на следующее утро, зимнее солнце было уже в зените. Я раздвинула шторы. Маленькая Коррин, этот ангелочек, проспала шесть часов подряд, не издав ни единого звука. Она была так непохожа на остальных новорожденных. Вошла нянечка, чтобы покормить ее.— Позвольте мне самой сделать это, — настояла я.Я и не собиралась долго держать нянечку. Я хотела вырастить этого ребенка сама. И вдруг я вспомнила о Кристофере, я должна немедленно увидеть его и познакомить его с Коррин. Он, наверное, чувствует себя одиноким и брошенным. Ну да, я бросила его на рождественском празднике, ничего не объяснив. С неохотой я вручила Коррин нянечке и бросилась искать Кристофера.Его не было ни в спальне, ни в детской. С нарастающей тревогой я бросилась в северное крыло, открыла настежь дверь комнаты Алисии. Там было чисто, уютно и просторно. Ни Алисии, ни следов ее пребывания там не было и в помине.— Кристофер! — закричала я изо всех сил и бросилась вниз по лестнице.— Кристофер! Где ты? Пожалуйста, Кристофер, вернись к своей Оливии!Мой голос эхом отозвался в пустых и холодных залах. Я присела на диван в гостиной и заплакала так, как никогда не плакала в своей жизни. Кристофер исчез, даже не попрощавшись со мной. Алисия затребовала обратно своего сына, и Малькольм вышвырнул их, даже не дав попрощаться со мной. Тогда я поклялась, что я не допущу, чтобы подобное случилось с Коррин. Вернувшись на Рождество, Мал и Джоэль увидели то, чего никогда прежде не было в нашем доме. Малькольм решил устроить грандиознейший праздник из всех, которые когда-либо проводились в нашем доме. Он даже перещеголял Гарланда, которого сам обвинял в экстравагантности. Я сразу поняла, что в отношении Коррин обычная расчетливость уступала место расточительности.Во-первых, список приглашенных значительно увеличился по сравнению с предыдущими Рождественскими праздниками. Он включал около пятисот человек, порой даже случайных знакомых Малькольма. Почти все сколько-нибудь известные собственники, бизнесмены или профессионалы в радиусе пятидесяти миль стали гостями праздника. Чтобы подчеркнуть особую роль Коррин, он разослал гостям особые приглашения от имени Коррин Фоксворт со следующим текстом: «Коррин Фоксворт сердечно приглашает всех вас на свой первый Рождественский бал в Фоксворт Холл». Текст был отпечатан золотыми буквами на первой странице приглашения.В фойе был устроен бар, где гости могли выпить самого дорогого шампанского. Пузырящаяся жидкость в четырех огромных хрустальных сифонах, откуда ее нацеживали в огромные серебряные чаши. Шесть официантов наполняли граненые стаканы искрящимся напитком и вручали их по очереди прибывающим гостям. Куда бы ни падал взор гостей, их приветствовали официанты и официантки в черно-белой униформе, которые поминутно входили и выходили, разнося серебряные подносы с изысканными деликатесами — с маленькими кусочками хлеба, икрой, розовыми ломтиками лосося на крекерах, самыми большими креветками, которых я когда-либо видела в жизни, надетыми на позолоченные зубочистки.Вторая Рождественская елка, установленная в зале, достигала десяти метров в высоту и была украшена тысячами игрушек и разноцветных огоньков. Звезда на верхушке дерева была отлита из чистого серебра, а у самого основания Малькольм бережно сложил десятки подарков для Коррин, завернутых в золотистую фольгу. Мне пришлось напомнить ему и о подарках для Мала и Джоэля.Малькольм нанял огромное количество прислуги по этому случаю. Через каждые три шага стоял официант с подносом для использованных фужеров и тарелок. В дальнем правом углу был установлен стол длиной несколько десятков метров, а на нем были выставлены жареные индюки, ветчина, ростбифы, куропатки, ломтики лосося, тушки креветок и хвостики омаров. Все было вычурно сервировано и разложено на серебряные блюда. На каждом столе стояли цветы, а в некоторых местах возвышались огромные вазы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39