— Вы что, хотите оставить его здесь?!
— Если наряд уже выехал...
— Нет, вы только подумайте! Я сделал за вас всю работу, а вам даже лень
его забрать! Нет, знаете ли! Я и так уже опаздываю на встречу. И больше ни
секунды не намерен терпеть эту мразь у себя в доме. Что до полиции — она так
озабочена поимкой какого-то там бенгальского хиропрактика, повадившегося
грабить банки...
— Прошу прощения — английского философа, — возмутился я.
— Не надо! Я сам слышал утром по радио — бенгальский хиропрактик! Все,
я должен идти. Получайте этого заморыша и ждите, пока приедут ваши приятели.
Заявление я напишу потом. — Он сунул мне свою визитку. Если вы изображаете
из себя полицейского, у вас в общем-то нет оснований винить людей, что они и
впрямь принимают вас за стража порядка. В данном случае, подумалось мне,
проще уступить и не качать права.
Я погрузил скинхеда в машину и отъехал за угол.
— Ну что ж, — начал я, остановившись у тротуара. — Сегодня утром ты
совершил глупость. Большую глупость. Но, похоже, в глубине души ты не такой
уж плохой малый. Я бы не должен этого делать, но если ты пообещаешь мне, что
подобное больше не повторится, можешь выйти и идти своей дорогой.
— Тебе бы этого хотелось? — набычился парень. — Я, значит, выйду, да? Я
похож на идиота? Я выхожу из машины, ты достаешь из кобуры пушку: пиф-паф! -
сопротивление при аресте. Можешь вести меня в участок. Знаю я вас, копов.
Я сделал попытку его переубедить, но он не слушал. Я даже разрядил на
его глазах пистолет и высыпал патроны на сиденье машины. Он не
пошевельнулся. Я еще немного поразглагольствовал, но в конце концов мне
хватало собственной головной боли.
Я погнал машину по направлению к Ницце, а мой пленник периодически
бормотал у меня над ухом:
— Не знаю, что ты там затеял, только со мной это не выйдет — я фишку
пасу.
Перед штурмом «дома под оливами»
Машину я припарковал ярдов за двадцать от «Афинских
оливок». Вывеска гласила, что здесь находится их офис, но никаких
признаков деловой активности я что-то не заметил.
Метродор Эпикуреец давно разъяснил, в чем тут дело. Какая разница,
знает человек, кто такой Гектор, или нет? Это совершенно не важно. Он что,
стал от этого богаче? Хрен у него стал толще? Ужин у него, что ли, оказался
вкуснее? С классикой спорили еще в классическую эпоху (хотя, на мой взгляд,
жизнь без Гомера — это уже что-то не то: если, конечно, вы не слишком на
Гомере зацикливаетесь; но ведь нужно на чем-то оттачивать разум).
Всему свое место. Знание аористных инфинитивов, фрагментов досократиков
по изданию Дильса-Кранца и латинских трудов Декарта неоценимо, если вы
собирались читать курс истории философии, однако что толку от этих знаний,
когда у вас похитили друга и он находится в лапах на редкость жестоких
негодяев. Я трясся от страха, я едва в штаны не напустил, но мне не
улыбалось быть застреленным каким-то недоумком, который не способен
сформулировать и двух парадоксов Зенона.
Я в третий раз проверил, заряжен ли пистолет, который я таки оттер от
капель меда, решив, что оружие — аргумент, идущий в дело после медоточивых
речей. Главное, всегда помнить: забудешь пошевелить извилинами — получишь по
мозгам гаечным ключом, забудешь взвести затвор — получишь молотком по крышке
гроба.
— Можешь сидеть тут хоть до захода солнца, — нудел сидящий в машине
скинхед. — Я фишку пасу, меня не проведешь.
Олива
Лавры героев. В честь Афины город назван потому, что именно ее щедрому
дару Аттика обязана своими оливками. Фалес, кому мы обязаны философией -
именно он был первым банкометом за тем столом, от которого все мы кормимся и
поныне, — ухитрился сделать на этих оливках бешеные бабки, монополизировав
на родине все маслодавильни.
Итак, моя смерть — может, она окажется всего лишь досадной нелепостью,
на мгновение врывающейся в заведенный распорядок жизни, вроде глупого
телефонного звонка или не вам адресованного письма в почтовом ящике?
Я боялся. То был не столько страх за себя, сколько страх подвести Юппа.
Худшее из состояний — чувство ответственности. Внезапно меня осенило, что по
сравнению с этим все остальное: коротание времени в постели за сочинением
зуйхитцу [Зуйхитцу, или дзуйхитцу — жанр «заметок на полях» в
Японии] на полях редких изданий XV века, отпечатанных господами Зельбом,
Зилетом и Зволлем, руководство прыщавыми студентиками, домашняя уборка, -
все это кажется блаженством. Я бы сделал что угодно (хотите — даже разгромил
бы какой-нибудь оливковый склад), лишь бы мне не штурмовать этот «дом
под оливами».
Я сидел и таращился на дом: вдруг что-нибудь произойдет, мне будет дан
какой-нибудь намек. Кто-нибудь выйдет на крыльцо и объявит:
— Эдди, у нас двадцать вопросов по досократикам. Двадцать правильных
ответов — и Юбер твой.
Истина сурова
Истина не всегда такова, как хотелось бы. Но ложная надежда — не
следует забывать об этом — все же остается надеждой. А надежда спасает и
невежду.
Я пытался придумать какой-нибудь разумный план действий. Безуспешно.
Прошло полчаса — а я все так же сидел в машине, оттягивая время, занимаясь
феноменологией в духе Платона и иже с ним, тогда как единственный феномен, с
которым надо было разобраться, маячил у меня перед глазами: пыльный дом и
тянущаяся вниз безлюдная улица. Чем дальше, тем яснее становилось: глупо
просто так сидеть в машине. Будь Юберу от того хоть малейшая польза, я готов
был бы просидеть здесь до конца своих дней, но...
Перспектива быть поднятым на смех или сморозить какую-нибудь глупость
беспокоила меня не меньше, чем шанс получить пулю в лоб. Что, если я ворвусь
в дом, начну требовать, чтобы мне немедленно выдали Юппа, а в ответ услышу:
«Кого-кого?» — и поди разберись, они вправду впервые слышат его
имя или просто делают вид?
Не придумав ничего умного, я решился на глупость.
Рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда надо выйти из
машины, в которой остается сидеть прилипчивый, как банный лист, урка, потом,
сверкая позументами нелепой униформы, пересечь улицу и заставить себя войти
под мирную сень олив, ибо перед вами стоит задача — вызволить одного
незадачливого грабителя и получить пулю в лоб.
О проблемах долголетия
Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы
я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще
живчиками — до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и
унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать
желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих
деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними
сравниться могут только пони-земайтуко).
У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая
дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в
военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей
сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности
противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание
военнопленных.
Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил
строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно
сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история
стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим
— настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной
муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь
захотел бы воспользоваться его именем).
Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры
родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в
должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг
неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не
расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был
превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел
(прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед
зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом
даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель. «Зачем
засорять голову ненужными фактами?» К нему вернулась врожденная
дородность, и он взял фамилию Черчилль. Американским туристкам дед намекал,
что премьер-министр его не такой уж дальний родственник. «Они были
рады услышать байку, которую можно пересказать по возвращении, а я был рад
получить от них весьма весомое вознаграждение за труды». Зарабатывал
он весьма неплохо — хватало, чтобы назюзюкаться до смерти превосходнейшей
местной граппой.
Бабушка поехала было во Флоренцию, чтобы вразумить его — и вернуть на
путь истинный. Вернулась она одна: «Не лучше ли оставить его там — в
этом-то состоянии? Только представьте, сколько женщин потеряли мужей во
время войны. Мне ли винить судьбу?! Он потерян — но я хоть знаю, где мне его
искать».
Услышав это, мама решила, что теперь — ее очередь. «Знаешь ли,
думаю, что лучше вам обойтись без меня. Я умерла. Самоустранилась.
Разбирайтесь-ка теперь без меня!»
Деда по материнской линии я никогда не видел, зато дед со стороны отца
жил с нами. Будучи кадровым военным, дед ожидал, когда подойдет срок выйти в
отставку. Срок подходил в конце сентября 1939 года. Как раз незадолго до
этого дед попал в плен — в первые же часы боев, когда английский корпус
столкнулся с вермахтом во Франции.
Дед был настоящим полиглотом. Член армейской сборной по бобслею
(идеальный спорт для человека, комплекцией своей более всего напоминающего
шар), он немало времени провел в Австрии и в горах под Цугом и разговорным
немецким бегло владел задолго до своей пятилетней отсидки в лагере для
военнопленных.
Время от времени его «заносило», но вместо того чтобы
пускаться во все тяжкие, переселившись во Флоренцию, он просто брал стул и
поднимался с ним в свою комнату, бросив нам: «Хочу минут пять
поразвлечься». Это желание охватывало его примерно так раз в года
полтора. Он закрывал дверь на задвижку, после чего разносил стул в щепки,
тщательно наводил порядок в комнате, выносил на помойку щепки, а потом шел и
покупал какой-нибудь подержанный стул, который тоже со временем ждало
уничтожение.
Деда ничего не стоило вывести из себя (чем пользовались кузены) -
достаточно было оставить что-нибудь недоеденным на тарелке: корку хлеба,
очистки яблока, одинокую головку брюссельской капусты — что угодно. Вид
отвергнутой еды подстегивал его раздражение — как и перекрученное полотенце
на крючке в ванной. Своим маниакальным стремлением к сверкающим чистотой
тарелкам дед был обязан не только воспоминаниям о пребывании в лагере, но и
тому факту, что за пять лет, проведенных в заключении, он опруссачился,
заразившись усердием и основательностью своих тюремщиков.
Страстный собиратель изданий Шиллера и Гельдерлина (и антикварных, и
современных), зимой он любил растопить камин парой-тройкой экспонатов из
своей коллекции. Пенсии, которую он получал, хватало ровно на то, чтобы
свести концы с концами, но Гельдерлина и Шиллера дед скупал везде, где
только мог найти, не считаясь с затратами (хотя как-то он мне намекнул, что
миниатюрные издания вынесены из библиотек и дорогих магазинов). Шиллер и
Гельдерлин были единственными авторами, представлеными в библиотеке Шталага.
В возрасте лет десяти, когда я только-только принялся развивать
присущие человеку рудименты разума, мной был задан вопрос: «Но ведь не
Шиллер и Гельдерлин виноваты в том, что, кроме них, тебе нечего было
читать?»
«Они, именно они, — ответил дед и в подтверждение своих слов
отправил очередного Шиллера в огонь. — Я человек не богатый, но что-то ведь
и мне по силам». Старый солдат, живущий на скромную пенсию в городишке
Маклесфилд, он, не ведая и тени страха, вступил в борьбу с двумя
прославленными поэтами, у которых при этом была еще и фора в целый век.
«Эдди, никогда не отступайся от работы лишь потому, будто кажется, что
та невыполнима. Я знаю, все против меня в этом мире, но нельзя отступаться,
если чувствуешь собственную правоту».
Доказательство своей правоты он видел в том, что мир неуклонно движется
к часу великой жатвы, когда Жнецы соберут урожай в житницы, а поэтому
прополка Шиллеров и Гельдерлинов так или иначе, но уменьшит шансы этих
поэтов перейти в вечность. Он также разделял учение, согласно которому Земле
суждено пройти через очистительный пожар, а потому в самых невообразимых
местах закапывал — во имя будущего — творения Шекспира, запаянные в
металлические контейнеры. Но, что бы ни ждало нас впереди, он был убежден:
так или иначе, нам вновь предстоит сойтись в схватке с немцами, лицом к
лицу.
— Я что, писал открытые письма, где призывал немцев напасть на
соседей?! Или, может, это я посоветовал эрцгерцогу Фердинанду совершить
автомобильную прогулку в Сараево?!
Чтобы заработать деньги на мелкие расходы, он давал уроки немецкого и
какое-то время исполнял обязанности Почетного консула Федеративной
Республики Германии в северо-западной части Англии.
История: Первая мировая война
«Одну минуточку: вы только-только хотели разобраться с ablativus
absolutus, как кто-то входит в класс и объявляет: быстро собирайте книги и
отправляйтесь в чужую страну, там вас должны убить».
Давай, давай!
Особо ревностно дед заботился о том, чтобы внушить мне: вся тварь на
земле ведет борьбу за выживание. Эти уроки и в подметки не годились его
урокам немецкого. Глупейший из дедовых уроков: как-то раз, заползая в
кровать, я обнаружил там живого аллигатора (правда, молодого), свернувшегося
клубочком под одеялом. Насколько я помню, у меня оказалась вполне здоровая
реакция: чучело земноводного я хотел сохранить на память.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51