Только не потонули мы все же, а всплыли в результате, да и теплохода рядом не оказалось. Уплыл без нас теплоход. А вот голова действительно кружилась, особенно от выпитого, особенно у тебя, Ань. Ты сама помнишь, про голову?
Ну что сказать, вступление выглядело вполне романтичным, особенно про тонущий теплоход. В теплоходе Илюхе отказать было нельзя. Да ему, похоже, никто и не отказывал. Никто, кроме Ани. Потому что, по-видимому, Аня мало что поняла.
— Простите, — поинтересовалась она несколько настороженно, — а вы, собственно, кто?
— Да это я, Илюша, — признался Илюха. — Помнишь, мы с тобой на ноябрьские познакомились. Там, конечно, много народу было, на той тусовке, но я такой, который пил с тобой много.
— Илья? — спросила Аня, и в ее голосе слышалось напряжение, она пыталась припомнить, но не могла сразу. И все же припомнила: — Невысокий такой…
— Почему невысокий? Нормальный, — не согласился Илюха.
— Глаза у тебя такие странные, сумасшедшие, да еще фамилия какая-то причудливая. И еще ты говоришь все время. Смешно так и непривычно, по-особенному.
— Точно, — узнал себя Илюха, — точно попала. Тебе бы, Ань, фотороботы составлять.
Аня засмеялась, и смех у нее оказался журчащий, почти что прозрачный.
— Смотри, вспомнила все же, — прошептал я Инфанту, и не исключено, что тот кивнул мне в ответ.
— Только я про ночь не совсем поняла, — призналась девушка на противоположном конце. — Чего было ночью-то? Да и вообще, чего ты вдруг объявился через полгода?
— Да, знаешь, я думал о тебе все это время. Боялся позвонить. После всего того, что было между нами в ту сказочную ночь, после всех тех слов, которые ты мне говорила, я все это время как ошалевший ходил. Лишь недавно отошел немного.
А чего было? В какую ночь? — снова спросила Аня, и в голосе ее послышалась искренность. Видимо, она действительно ничего про ночь не знала. Или не могла вспомнить?
— Ну как же? — не менее искренне удивился Илюха. — Когда мы вдвоем с тобой одни в квартире остались. Помнишь, за окном шел медленный снег, он нес с собой спокойствие и умиротворенность. Знаешь, как будто все так и должно быть, все правильно и ничего не надо менять. Вообще ничего! Будто так было всегда и будет всегда. Будто вместе с этим ровным, плавным снегом мы с тобой приблизились к самой вечности. Неспешные снежинки блестели в свете фонарей, в комнате было темно, лишь отсветы падали на простыню, и ты прижималась ко мне и говорила, что я — самое чистое и лучшее чувство, которое когда-либо заполняло тебя. А потом шептала: «Ильюша, Ильюшенька», — и снова прижималась.
Тут из громкой связи послышался легкий девичий вздох. Но Илюху он не отвлек.
— Правда, ты, Ань, сильно пьяная тогда была, не хуже вишни. Да и воду горячую тогда, как назло, отключили. Потому мы на плите кастрюлю и нагревали. Помнишь?…
Илюха помолчал. Девушка слушала, а потом молчала вместе с ним.
— Да? Я так говорила? — наконец отозвалась она доверчивым вопросом.
В ее интонациях что-то постоянно изменялось, и я понял: они все заметнее и заметнее округлялись плавностью.
А Илюха, прикрывая дырочку громкой связи ладонью, проговорил нам шепотом в доказательство своей теории:
— Вот видите, ничего не помнит. Не понравилось ей тогда сильно, вот и позабыла все. Словно амнезия у нее.
А потом снова в трубку:
— Ты много чего тогда говорила нежного. Про любовь говорила, и еще что тебе хорошо очень, как никогда не было прежде. Что такого ты еще не испытывала никогда. А потом опять про любовь, и слова «навсегда» и «единственный» мелькали в слившемся сочетании.
— Странно, — задумчиво произнесла Аня, — ничего не помню. Я вообще обычно такое не говорю никому. Странно. Ты говоришь, я пьяная была?
— Да, — подтвердил Илюха, — сильно. Я бы сказал, сверх меры. Это я для тебя воду в кастрюле грел, мне-то зачем? Но именно опьянение и придало тебе небывалую чувственность, и еще, я бы сказал, эмоциональный накал небывалой остроты, который я никогда ни в ком не встречал. Только у тебя, у одной.
— Говоришь, ни в ком не встречал, — задумчиво повторила Аня.
Но Илюха не ответил ей, его просто-напросто несло по пыльной дороге ярких воспоминаний.
— А главное, хоть ты, Ань, и не трезва была чересчур, но губы твои пахли, знаешь, как пахнет пьяная малина в густой лесной чаще, а волосы отдавали весенним, утренним ландышем. Там, знаешь, на кухне мыло такое было, ландышевое. Вообще-то оно для посуды предназначается, но на бутылке написано было, что оно все бактерии активно убивает… Вот я им губку и намыливал и тебя начисто оттирал. Ну, когда вода в кастрюльке нагревалась достаточно.
Мы с Инфантом лишь переглянулись, особенно на губку, а еще на «пьяную малину». Но садовод Белобородов заливался зябликом и не обращал на нас из своего сада ни малейшего внимания.
— И ты так доверчиво прижималась ко мне, и такие доверчивые слова произносила. Как такое забудешь!
— Да… — неуверенно прозвучала на том конце Аня. — И что у нас было?
— Да все было, Ань! Абсолютно все! Несколько раз подряд, до самого утра! Ты даже заплакала перед рассветом от радости.
— Да, да, — призналась девушка, — начинаю вспоминать, кажется. Особенно слезы. А еще губку и горячую воду.
Тут Илюха вслед за ней тоже вспомнил, но на сей раз — про нас. А еще про свою теорию и снова прикрыл громкую связь ладонью.
— Видите, ничего не помнит, совсем у нее память отбило. Потому что не понравилось ей тогда шибко, вот и позабыла. Это я выдумываю все про то, что ей тогда понравилось. Обманываю, иными словами. На самом деле она от горечи плакала. Что плохо ей со мной, что зря пошла на такое. Вот и позабыла все.
И тут до меня наконец дошло, только сейчас дошло, и я начал хохотать. Но тихо так, почти про себя, чтобы не потревожить Аню и ее пробуждающиеся воспоминания.
— Ну конечно, Ань, как такое забыть, — вернулся Илюха к дырочке для громкой связи. — Раз в жизни такое. Ты тогда так и сказала, мол, первый раз так сильно получилось. Остро и сильно. Да и я, знаешь, потом две недели не мылся, чтобы запах твоего тела на своем удержать. До сих его помню. Особенно волосы, в которые будто ландыши вплетены, да губы твои, с запахом пьяной земляники.
— Вишни, — попытался вмешаться я с дивана.
— Малины, — просуфлировал оттуда же тихонько Инфант.
Но Илюха лишь махнул рукой: один, мол, хрен — вишня, малина, земляника — ягода, она и есть ягода. К тому же если лесная.
— Слушай, Ань, — продолжал Илюха. — Может, возобновим как-нибудь. В смысле, повторим. Знаю, в одну и ту же воду сложно, конечно, дважды войти…
— Ты что, и воду из кастрюльки сохранил? Она что, тоже мною сильно пахла? — по-своему поняла про воду Аня.
— Конечно, пахла. И тоже пьяным запахом, только не каким-то одним ягодным, а целым разнообразным букетом, — согласился Илюха. — Ну так что, повторим неповторимое? Попробуем? Рискнем? Ведь нам было невозможно хорошо в ту ночь. Особенно тебе!
— Да, — согласилась Аня все еще в раздумье, но теперь в романтическом раздумье, в предвкушающем. — Если все было так, как ты говоришь, то надо бы повторить. А то обидно, что я все время пьяная была и не помню ничего. Много на меня тогда воды ушло?
— Да нет, нормально, как полагается. Кто ж воду считает? — снисходительно улыбнулся в телефон Илюха. — Так чего, ты ко мне приедешь, или я к тебе?
— Приезжай лучше ты. Давай завтра, — пригласила Аня, а потом опять задумалась: — Только я тебя почти не помню совсем.
— Это даже хорошо, — согласился Илюха. — Как будто все заново будет, в первый раз, все сначала. Так мы с тобой вдвоем и обманем время.
Представляешь, никому не удавалось, а мы обманем. И повернем его вспять.
И Аня согласилась и продиктовала адрес.
А потом, как только они закончили разговор, Илюха обернул к нам свою крайне довольную физиономию, глаза на которой просто не могли остановиться и все излучали и излучали искрящуюся люминесценцию.
— Ну как, — сказал он победоносно, — убедились? Принимаете теперь мою теорию? Вот Аня — живое ее доказательство. Не понравилось ей со мной шибко, вот и вычеркнула она меня из своей памяти. Да так, что даже вспомнить побоялась, как я ни старался ей напомнить. Она даже поначалу…
Он все говорил и говорил, Инфант все слушал и слушал, а я все смеялся и смеялся, но пока лишь про себя. Впрочем, я намеревался скоро вынести свой смех на поверхность.
— Непонятно… — в результате тяжело выдохнул Инфант и впервые за вечер приподнял на нас свои тоже тяжелые вопросительные глаза. Чтобы мы наконец смогли заглянуть в них, так как они, как известно, зеркало души. И мы, конечно, заглянули.
Что сказать… Разочарованная у Инфанта оказалась душа, во всяком случае, со стороны глаз. Разочарованная, опустошенная, не верящая никому и ничему. Одним словом, вполне нигилистическая душа. Можно было, конечно, попытаться разобраться в ней — но зачем?
— Непонятно, — задумался вслух Инфант, — почему она решила с тобой снова, того… завтра… еще раз… если ты был ей так противен? — Он опять задумался. — До омерзения противен… — А потом задумался еще. — До тошноты, до рвотного рефлекса, до родовых спазмов, до эпилептического удара, до…
Видимо, он долго хотел перечислять, нагнетая метафору, но Илюха его притормозил.
— Хорошо, Инфантик, — сказал он по-доброму, — не возбуждайся, вопрос твой принят. Дотерпи до ответа.
И Инфант хоть с трудом, но дотерпел.
— Ты чего не понимаешь? Это же и ежу ясно: я настолько ей не пришелся тогда, что она меня начисто из своей памяти вычеркнула, даже следа не оставила. Именно в соответствии с моей теорией. Настолько не оставила, что теперь можно заново попробовать. Или, иными словами, второй шанс у меня появился. Сечешь, как механизм этот работает?
Все задумались. Все, за исключением меня и Илюхи. Потому что Илюха вообще никогда не думал, у него все естественно вместе с дыханием выходило. А мне точно незачем было — я только следил за развитием сюжета и посмеивался про себя беспечно. А вот Инфант думал и думал, и проявлял настойчивость, но, похоже, не особенно у него получалось.
— Видишь ли, Инфант, — снова поспешил ему на подмогу Илюха. — Видишь ли, как получается. Если ты женщине в первую ночь совершенно никак… ну, ни в какую… и она страстно невзлюбила тебя за это, то, значит, она скоро о тебе вчистую забудет. А значит, у тебя появляется еще одна попытка. А потом, когда ты снова оказался ей полностью невтерпеж и в тягость, — еще одна. И так оно может продолжаться долго, пока ты не понравишься ей, наконец, хотя бы немного и она в результате не запомнит тебя. Пускай лишь частично. А вот как запомнит, тогда уже все, тогда кранты, тогда шансы твои закончились. Не примет она тебя больше.
— Так что же получается? Получается, что нам выгоднее у них с ходу полный негатив вызывать? — предположил Инфант и снова погрузился в мрачные свои размышления: — Почему же мои, ну, которым я потом звоню, все еще помнят меня и не хотят больше? Вон трубку сразу бросают.
Это потому, — чутко пояснил Илюха, — что ты не профессионально негатив вызываешь. Слишком по-любительски действуешь, на середине останавливаешься. Тебе необходимо полное отвращение вызвать, как ты сам выразился, до рвотных спазмов, чтобы на подкорку девичью воздействовать, чтобы отторгла тебя подкорка. А ты не отрабатываешь до конца, на авось надеешься. Мол, вдруг само по себе повезет. А «само по себе» с женщинами не везет. Для женщины точный расчет и правильная подготовка требуется, чтобы отрабатывать с ней по полной отвращающей программе. А ты не отрабатываешь. Вот и остаешься в женском организме, в том числе и в памяти. Не выкорчевывает тебя до конца ее организм. Плохо ты, Инфантик, стараешься, не отторгаешься ты целиком.
Инфант снова потупил свои густые ресницы и снова загрустил пуще прежнего. А Илюха победоносно окинул меня взглядом, мол, вот признай правильность моей гибкой теории. Но напрасно он меня им окидывал. Потому как ждало его теорию абсолютное фиаско. Во всяком случае, со мной.
— Б.Б., — обратился я к Б.Б., — мы с Инфантом, конечно, оценили твою затейливость и твое стремление одной задницей за двумя зайцами одновременно. Но, может, ты с нами, надежными своими соратниками, будешь все же по-иному, чем со случайными и, более того, совершенно незнакомыми тебе женщинами. Может, ни к чему нас вот так же, как их, разводить на ровном месте?
Илюха лишь пожал плечами — мол, о чем ты, не понимаю я ничего. Причем ту зайцы и задница одновременно? Но я ему легко пояснил.
— Я, конечно, оценил тебя, стариканер. Можно сказать, даже восторгаюсь тобой и твоим мастерством, которое, как известно, не пропьешь. Одно удовольствие понаблюдать иногда за тобой со стороны — просто театр ни к чему становится. Вот так запросто девушку Аню, которую, похоже, ты даже не видел никогда в жизни… вот так с пол-оборота выписать… Да и не только выписать, а договориться уже с ней обо всем заранее, все определить, разметить и отпечатать… Такое, старичок, конечно, многого стоит, и я благодарен тебе за мастерский пилотаж прям на моих глазах. И Инфант тоже благодарен. За то, что в нашем присутствии ты совершенно незнакомую тебе Аню, как говорится, с наждачка на все уговорил.
— Он ее с мозжечка уговорил, — вставил Инфант, который хоть и не понял умом происходящего, но, похоже, стал пусть интуитивно, но догадываться. И от своей правильной догадки он просто светлел на глазах.
Единственное, старикашка, что меня всерьез угнетает… — Тут я завис в воздухе укоризненной паузой. — Зачем ты нам пытаешься так же плотно, как Ане, мозги затуманить? Мы ведь не Аня, с нас тебе и взять нечего. Да и не нужно тебе от нас ничего. Зачем же тогда ты с нами так лукаво? А?! Ну-ка, давай колись, как на самом деле все приключилось? Ты вообще ее видел, Аню-то, хоть раз в жизни? Откуда ты знаешь, что она в тот вечер пьяная была? Да и где телефон ее откапал?
Другой бы на месте Илюхи смутился, что я его вот так за руку, да с поличным. Но это ведь другой. А Илюха, в отличие от другого, откинулся расслабленно на диван и залился лучистым своим смехом. Таким лучистым и заразительным, что даже у Инфанта, который снова приподнял свой взор, в этом самом взоре на место опустошенности стали выползать по кусочкам признаки уравновешенной человеческой жизни.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4