Она навела справки о Донни Макдональде и узнала, что теперь он офтальмолог и живет в Нью-Лайм, в Коннектикуте. Она подумала, не связаться ли с ним, но тут же поняла, что ни за что этого не сделает.
Потом падение сквозь время прекратилось, и Дженет с Уэйдом тяжело плюхнулись в теплое грязное месиво. Страха она не чувствовала. Увозившая Ллойда и Гейл машина просто растаяла на мосту. Дженет стукнулась об Уэйда. Воды в болоте было всего лишь по колено, но, как только они встали, их ноги провалились в топкое дно, как сваи причала.
— О Боже, — сказал Уэйд. — Прости, мам.
— Прости?
Оба исполняли какой-то неуклюжий танец, чтобы обрести устойчивость.
— Это я виновата, что мы здесь. Я всех нас в это впутала.
— Болит где? — спросил Уэйд.
— Кажется, да. Запястье и лодыжка — от наручников. Но боль не обязательно означает вывихи и переломы. А ты?
— Рука.
Они выпрямились, и глаза их мало-помалу привыкли к лунному свету. Единственный рукотворный свет находился по меньшей мере в дюжине миль от них, это светились отели на побережье, и казалось, огни только и ждут, чтобы им позволили отчалить и уплыть в поднебесье.
— Похоже, я здорово порезала руки, — сказала Дженет.
— А у меня рука сломана, мам.
— Ты уверен? Откуда ты знаешь?
— Посмотри...
Его левое, свободное от наручников предплечье было неестественно изогнуто. Из рукава что-то торчало.
— Боже мой, милый, тебе больно?
— Нет. Ерунда.
Дженет ему не поверила — но времени на раздумье не оставалось.
— Кровь капает в воду. Тут есть аллигаторы?
— Люди боятся аллигаторов, но ты не волнуйся — не такие уж они и страшные.
— Ты меня обманываешь.
— Просто хочу, чтобы ты поменьше волновалась.
Дженет посмотрела на серебристо-серые опоры моста.
— Может, попробуем забраться на мост? Похоже, не так уж высоко.
— Нет, — сказал Уэйд, посмотрев на опоры.
— Ладно, тогда как нам отсюда выбраться?
— Теоретически, если бы мы не были ранены или скованы, я мог бы отнести тебя на плечах куда пожелаешь. Но так? Нет.
— А может, попробуем докричаться до других машин?
— Каких других машин? Это частная дорога... или государственная.
— Прекрати на все отвечать «нет». Можем же мы хоть что-то предпринять. Уэйд... — Дженет заметила, что Уэйд сдерживается, чтобы не заплакать. — Ох, милый, прости, я не хотела тебя ругать. Вообще не собиралась злиться.
— Не в этом дело. Дело во мне. Всё, за что бы я ни брался, оборачивается дерьмом. Все, в чью жизнь я суюсь, оказываются в дерьме. Вся моя жизнь была никчемной. Ноль без палочки.
— А что же тогда сказать о моей жизни, милый?
— О твоей? Ты прожила прекрасную жизнь. У тебя трое детей. Ты была душой семьи. Ты...
— Постой-ка. Ты сказал: «была».
— Извини. Ты и до сих пор — душа семьи.
— Угу. И что я за это получила?
— Твоя жизнь не была бессмысленной, мама.
— Вот насчет этого я бы с тобой поспорила.
Лицо Уэйда смягчилось. Дженет могла только догадываться, какую боль причиняет ему сломанная рука.
— Тебе удобно? — спросила она. — Как мне сделать, чтоб тебе было удобнее?
— Почему бы нам обоим просто не опуститься на колени в эту грязь? Думаю, так устойчивее.
— Запястье... — Дженет почувствовала острую боль. Уэйд посмотрел, и ему удалось разглядеть то, что видела Дженет, то, насколько серьезно она поранилась при падении, он увидел содранную, свисающую лоскутами кожу.
— Мне так жаль, мам.
— Уэйд, до восхода осталось шесть часов, и даже тогда... Что мы будем делать?
— Давай посидим спокойно. Переведем дух.
Они продолжали сидеть молча; с небес светила луна; насекомые, мерцая, носились вокруг; Дженет показалось, что она увидела спящих в густых зарослях болотной травы белых цапель. Она постаралась не думать о боли, но это оказалось ей не под силу. Где-то высоко над их головами послышалось гудение самолета, но скоро оно стихло, и они снова погрузились в изменчивую, богатую оттенками тишину. Дженет чувствовала себя микроорганизмом. Рептилией. Куском мяса. В ней не осталось ничего человеческого. Зазвонил мобильник.
А?
Телефон лежал в правом кармане Дженет.
— Уэйд, дорогой... — она сунула руки в мокрый, забитый грязью карман. — А я-то думала... что он промок и отключился.
Уэйд вскинул на нее глаза.
— Теперь их делают водонепроницаемыми.
Неловкими, трясущимися руками Дженет открыла телефонную крышку.
— Слушаю! Помогите!
— Мама? — это была Сара.
— Сара, вызови «скорую помощь». Мы с Уэйдом ранены. Мы в болоте.
— В болоте? Где?
— Не знаю... далеко от побережья, к югу от Дай-тоны Бич.
— Как вы ранены?
— У Уэйда рука сломана вдребезги. И мы скованы наручниками... на мне кожа висит лоскутьями.
Послышался прерывистый писк — телефон давал знать, что аккумулятор почти разряжен.
— Мам, — сказала Сара, — послушай меня: разъединись, немедленно.
Бип-бип-бип.
— Аккумулятор...
— Разъединись. И погоди минуту. Я перезвоню.
...щелк...
Связь прервалась.
— Что мы ей скажем, Уэйд? Где мы?
В сотый раз за эту неделю Дженет почувствовала себя так, будто оказалась в прошлом; она чувствовала себя где угодно, но только не в Соединенных Штатах.
— Мам, я надеюсь, аккумулятор протянет еще несколько секунд. О Боже — жизнь зависит от батарейки .
— Мне страшно, Уэйд.
— Не бойся, мам. Мы выберемся. Обязательно. Главное, не бойся.
Они сидели молча. В воздухе гудели пальмовые жучки, слышались жалобные трели козодоя и пиликали цикады. Телефон зазвонил.
— Алло, Сара, это ты?
На другом конце провода раздался холодный, отрешенно механический мужской голос:
— Отдел триангуляции НАСА. Как поняли?
— Поняла! — ответила Дженет, хотя вопрос был явно адресован одним специалистом другому.
— Вас понял, НАСА. Источник сигнала подтвержден. Местонахождение...
Бип-бип-бип.
Телефон отключился.
— Что они имели в виду, Уэйд? Какая еще триангуляция? Они не смогли определить наше местонахождение.
— Мам, откуда тебе знать.
— А что, если нет?
— Ты ведь не знаешь, что они смогли, а что нет. Не дергайся. Самое худшее — нам придется прождать до утра.
— Уэйд, у тебя рука сломана как деревяшка. Наступит утро — и что?
— Будет светло.
— Не глупи.
— Это ты глупишь, мама.
— Нет, ты.
— Глупая.
— Сам глупый.
— Ладно, согласен.
— Как твоя рука, Уэйд?
— Очень глупо.
— Мы продержимся до утра.
— Точно.
Какое-то время они сидели молча, различая новые звуки: невидимые существа прыгали в воду и выбирались из нее; что-то жужжало; из темной дали донеслось уханье.
— Значит, ты все-таки отдала письмо Флориану?
— Ничего подобного.
— Но он сказал...
— Он ошибся. В ресторане у меня было с собой настоящее письмо, но я сказала, что это подделка. Подлинное письмо до сих пор у меня в кармане, в прозрачной папке.
Она вытащила его, скривившись от боли.
— Возьми — пусть будет у тебя.
Она сунула его Уэйду в карман рубашки.
— Мам, о чем вы говорили с папой и Ники там, в доме?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты что-то сказала им, и они изменились . Они... помолодели. Папа даже перестал дергаться. Что ты им сказала? Ты что-то знаешь?
— Да, знаю.
— Что ты знаешь? Скажи.
Дженет задумалась, как объяснить все Уэйду. С Тедом и Ники дело было куда проще. Она чувствовала себя главарем мафии, который одним словом может даровать человеку жизнь и сразу вслед за этим потребовать графин красного вина. Но рассказать о новостях Уэйду было несколько сложнее, и она была к этому не готова.
— Уэйд, предположим, что у тебя нет СПИДа, что ты узнал, что у тебя ложный диагноз, как у Бет.
— Мама, ты сама видела, как я плох. Сидеть в этом болоте с открытыми ранами — да мы после этого помрем оба.
— Ответь на мой вопрос, Уэйд. Постарайся.
— Что бы я тогда сделал?
— Да.
Уэйд призадумался.
— Без всяких отговорок?
Дженет ничего не ответила.
— Я бы...
Дженет сама задавалась этим вопросом. У нее просто не было времени на себя с тех пор, как в ресторане Сисси преобразила ее жизнь. Какая разница — умереть в шестьдесят пять или в семьдесят пять? Лишних десять лет... Что они могут значить? Или в восемьдесят пять? Лишних двадцать. Она так жаждала этих лет, так скорбела об их потере, и вот теперь, когда ей их вернули, не могла расшифровать их скрытый смысл. Хотя, если разобраться, какой смысл был в моих первых шестидесяти пяти годах? Может быть, единственно важным было само желание жить и то, что тебе дана такая, возможность? Забудь о тысяче хокку, которые ты могла бы теперь написать. Забудь о том, чтобы брать уроки виолончели или надрываться на ниве благотворительности. Но тогда зачем?
Она подумала о своей жизни и о том, какой потерянной чувствовала себя большую ее часть. Она подумала о том, как все истины, которые ее учили считать непреложными, неизменно вступали в конфликт с жизнью какова она есть. Как может человек продолжать жить, будучи таким безнадежно потерянным? Как ни странно, пока она была больна, чувство потерянности было не таким острым. Это единственное, в чем она ни капельки не сомневалась. Болезнь вынудила ее искать знаний и утешения в местах, о существовании которых она раньше и не подозревала. Болезнь вынудила ее встречаться и вступать в контакт с соотечественниками, которые в противном случае остались бы тенями внутри своих машин, лениво ожидающих рядом с ней, пока загорится зеленый свет. Но, быть может, она по-прежнему будет искать новое в местах ранее запретных, — не потому что должна, а потому что сама сделала такой выбор — потому что это оказалось единственным подлинным выходом из ее хрупкого и безжизненного умирания? Теперь она научится видеть человеческую душу во всех, с кем бы и где бы ни сталкивалась — в супермаркете, на площадке для выгула собак, в библиотеке — все эти души, яркие, быть может, слепящие огни...
— Думаю... — сказал Уэйд.
— Что?
— Давай посмотрим на мое положение так. Сейчас я практически мертв. И не возражай, потому что я человек конченый. Все эти ингибиторы и противо-ингибиторы, которые я изучил вдоль и поперек, дали мне разве что лишний год жизни с Бет... и еще время, чтобы приехать сюда и побыть с семьей.
Он повернулся к матери:
— Во встреча, а?
— Круче не бывает.
— Так вот, — он отвернулся и посмотрел на желтые огни гостиниц вдалеке. — Но если бы я узнал, что не умру, то, думаю, я все равно перестал бы быть прежним Уэйдом.
— Как это?
— Мне пришлось бы начинать все с нуля. Вроде ученого из комикса, жутко изувеченного в аварии, который взамен получает сверхъестественные способности.
— А какие сверхспособности ты бы получил? — спросила Дженет.
— Ты первая. Расскажи, чего бы ты попросила.
— Ладно, расскажу. Знаешь, что это будет?
— Нет.
— Вспомни семидесятый год, когда у нас в доме появились две новые спальни и новая ванна, — сказала Дженет. — Во время строительства был период — около недели — когда вместо стен оставались одни пустые проемы. По ночам я бродила по дому, из комнаты в комнату, проходя сквозь стены, как привидение. Это давало мне ощущение, что я — сверхъестественное существо, очень могущественное, и я даже сама не понимаю, почему это так на меня действовало. Так что, возможно, я хотела бы проходить сквозь стены. Это будет моя сверхъестественная способность.
— Неплохо.
— А у тебя?
— Хм. Забавно. Однажды мы с Бет уже говорили об этом. Я сказал, что хотел бы, чтобы из моих глаз — нет, из кончиков пальцев, — вылетали лазерные лучи и что когда эти лучи попадали бы в кого-нибудь, этот человек видел бы Бога. И мне дали бы имя Святого. Но не знаю. Такое могущество, слишком велико для простого человека. Но тогда, может быть, я попытался бы увидеть Бога сам, и если бы мне это удалось, я бы метал лазерные лучи во всех направлениях все время — безостановочный круглосуточный Богопреобразователь.
— Значит, если ты вылечишься, ты действительно попробуешь — и тебе это удастся!
— Попробую.
— Торжественно обещаешь?
— Я редко даю торжественные обещания, — ответил Уэйд. — До сегодняшнего дня только один раз — Бет. Но ради этого я готов.
— Дай мне руку.
— Руку?
— Да, твою сломанную руку.
— Зачем?
— Давай, я говорю.
Дженет приложила свое скованное запястье к открытой ране на руке Уэйда.
— Мам, не надо этого делать!
— Заткнись, Уэйд.
Дженет плотно прижала свое запястье к ране Уэйда.
— Раз... два... три...
— Мам?
— Уэйд, заткнись. Четыре... пять... шесть...
— Мам, что ты делаешь?
— Двенадцать, — продолжала считать Дженет, — тринадцать... четырнадцать...
— Неужели Флориан?..
— Двадцать пять... двадцать шесть... двадцать семь...
— О Господи...
— Тридцать семь... тридцать восемь... тридцать девять...
— Значит, да...
— Сорок два... сорок три... сорок четыре...
— Мам...
— Пятьдесят шесть... пятьдесят семь... пятьдесят восемь...
— Я...
— Шестьдесят... шестьдесят один... шестьдесят два. Есть.
Дженет отвела запястье; их смешавшаяся кровь понемногу начала свертываться. У Дженет было такое чувство, будто она отрывает руку от клочка подсыхающего, немного липкого холста.
— Он вылечил тебя, да? — спросил Уэйд.
— Да, дорогой, вылечил.
— И теперь я?..
— Да, дорогой, ты будешь жить.
— Я... увижу, как растет мой ребенок.
— И я тоже.
С юга донесся громовой рокот вертолетов, и конус света упал с небес на болото, выхватив из темноты мать и сына.
29
За час до старта Саре предоставили возможность увидеть на мониторе свою семью в ложе для почетных гостей — и до чего же потрепанный вид был у всей компании: Брайан со своей противной Пшш, все в синяках и кровоподтеках, причем Брайан лоснился от цинковой мази, а Пшш была на костылях. Рядом сидел папа, положив руку на круп Ники, а рядом с Ники — какой-то мужчина с перевязанной рукой (этого еще откуда выкопали?) . Хауи нигде не было видно. Невелика потеря. Мама с Уэйдом, забинтованные с ног до головы, в гипсе и с костылями, являли пример того, как славно могут поработать медсестры. Бет по-прежнему выглядела так, будто выскочила из кадра во время повторного проката «Домика в прерии». И наконец, была еще вкрадчиво-учтивая евроличность (почему европейцев всегда так легко вычислить?) , сидевшая рядом с Дженет, обнимая ее за плечи. Европеец нашептывал ей на ухо что-то явно очень смешное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33