Значит, сама с немцем… Ложь! Но еще жива!» Последнее слово было жирно подчеркнуто два раза.— Я нашла записку в кармане его старого пиджака, — сказала Маша. — Он не носил этот пиджак, наверно, лет десять. Что вы думаете о записке и вообще обо всем?— А вы?— Не знаю… По рассказу Майбороды выходит, что мама умерла двадцать восьмого сентября, а Манкевич ее видела в декабре… Папа, наверно, сам пытался выяснить что-нибудь, но у него не получилось, иначе он рассказал бы мне…— Да, это не документ, — усмехнулся я. — Во всяком случае, Варваре Борисовне его лучше не показывать.— Варваре Борисовне?— Есть там такая, в Прибельске… Вдова подпольщика… Она заявила бы, что немцы выполнили обещание, освободили Людмилу из тюрьмы и она уехала со своим приятелем-немцем…— Варвара Борисовна ни при чем, вы сами так думаете, — тихо сказала Маша.— Нет, я так не думаю, — ответил я. — Если бы я так думал, не пришел бы сюда…Повалил снег. Маша подняла капюшон шубки и медленно пошла к станции метро. Поколебавшись, я взял ее под руку. Она не отстранилась.— Как вы съездили? — спросила Маша, помолчав.— Все хорошо, — ответил я. — Мне ведь удалось и с тетей Дусей повидаться. Помните, про нее Майборода говорил?Маша слушала и изредка поглядывала на меня из-под капюшона. Когда я умолк, она сказала грустно:— Вот видите, сколько у вас было из-за меня неприятностей в обкоме и на работе… А толку все равно «ет… Представляю, что вы думаете, когда меня видите… Ведь это я во всем виновата.— Что вы, Маша! — воскликнул я. — Так вот почему вы не звонили? Неужели вы подумали… Эх, Маша!— Поговорим лучше о записке, — смущенно перебила она.— Я оставлю ее у себя. Может, пригодится… Свяжусь с этой Манкевич… Первым-то у меня на очереди Игорь Черныш, благо, он живет в Москве. Хотите, я зайду к вам после того, как с ним встречусь!Маша вдруг поскучнела.— Как хотите… Лучше сперва позвоните, хорошо? Остановившись, я взял ее за руку. Она удивленно подняла глаза.Послушайте, Маша, — сказал я, собравшись с духом. — Больше так нельзя! Давайте откровенно! Можно?— Можно…— Вы потому не звонили, что вам жених не велел?— И да и нет. — Маша покраснела. — Вы правы, и все же все по-другому… Я давно о нем не знаю… Я очень несчастлива, Алексей! — вдруг вырвалось у нее. Закусив губы, она отвернулась.Молча дошли до ее дома.— Спокойной ночи, Маша, — сказал я, но она не ответила, не обернулась и продолжала идти.Мы очутились на лестнице, поднялись на третий этаж. Маша открыла дверь и , не сказав мне ни слова, по-прежнему не оборачиваясь, вошла в квартиру. Я последовал за ней.В комнате она зажгла свет и устало присела на диван прямо в шубе. Я стоял у дверей, не зная, как себя вести.— Хотите чаю? — спросила она тихо, не глядя в мою сторону.— С удовольствием, если вы разрешите снять пальто, — рискнул я пошутить.— Конечно, раздевайтесь.Она улыбнулась, мне стало немного полегче. Маша тоже сняла шубку и осталась в синем платье из шерстяного трикотажа, с белым поясом, белым воротничком и белыми кармашками на груди. Она была похожа в нем на спортсменку.После того как мы выпили чай, Маша убрала со стола и включила телевизор. Она уютно устроилась в углу дивана, свернувшись в комок и закутав ноги платком. Я сидел рядом так близко, что ее волосы прикасались к моей щеке. Я смотрел на экран, где что-то происходило, но ничего не видел. У меня кружилась голова.Маша погасила верхний свет, горела только настольная лампа. Комната тонула в полумраке.— Мне нравится у вас, Маша, — шепнул я. — Я бы приходил к вам в гости каждый день…— Каждый день я не могу принимать гостей. Я часто дежурю по вечерам в поликлинике, выезжаю по вызовам к больным…— Я поеду вместе с вами…— Не мешайте, Алеша. Смотрите, там на экране сейчас будут драться!— Что делать, такая мода, это называется неореализм!— Какой вы смешной, Алеша!— Смешной?— Так и есть, дерутся… А из-за чего? Могли бы договориться.— Бывает, что договориться нельзя. Например, если между двумя мужчинами стоит женщина.— Глупо смотреть на женщину как на предмет, из-за которого можно драться или спорить.— Иногда не глупо.— Я не думала, что вы такой…— А вы вообще обо мне думали?Маша повернулась ко мне, коснувшись щекой моего лица, и тихо ответила:— Думала… Очень часто……Не знаю, как получилось, что я ее поцеловал. Я не ожидал, что такое может произойти. Я вдруг потерял над собой власть. Конечно, это было свинством. Маша не успела меня оттолкнуть и на секунду замерла, ошеломленная, затем вскочила и отбежала к окну. Я опустил голову. Трудно было дышать,— Уходите! — сказала Маша.Боясь поднять глаза, я встал, надел пальто. Я ждал, что она меня остановит, но нет, не остановила… Перед тем, как выйти, я взглянул на нее. Она стояла у окна, спиной ко мне.— Простите меня, — пробормотал я. — Пожалуйста, простите…Маша не ответила. Я тихонько закрыл дверь.По-прежнему крупными хлопьями валил мокрый снег. Медленно ехали машины, плохо различимые в туманной пелене. Все вокруг казалось нереальным. Я побрел по улице. Я ненавидел и презирал себя. Как мог я так поступить с Машей! Она доверилась мне, позвала в свой дом как друга, как брата, а я…Что я наделал?!Возле моего подъезда стояла залепленная снегом будка телефона-автомата. Я вошел в нее и опустил в прорезь монету.— Это вы, Маша? — сказал я. — Маша, простите меня, ради бога! Не сердитесь.— Я не сержусь, — ответила она, помолчав.— Правда, не сердитесь?— Спокойной ночи, Алеша… Лучше не будем говорить больше об этом…— Спокойной ночи.Я постоял, слушая короткие гудки. В будке было темно и сыро.…На другой день вечером прямо из редакции я снова поехал на Кутузовский проспект. На душе у меня было смутно. Я думал о Маше и видел ее изумленные, растерянные глаза. Я ощущал губами ее твердые, неподатливые губы. Мне было горько, что все это произошло вот так — нерадостно и внезапно… О встрече с Чернышом я не думал. Я потерял интерес к Гале Наливайко. Мне вдруг показалось, что я ухожу все дальше и дальше от цели. Нет никакой связи между Галей и Людмилой, сбила меня с толку тетя Дуся……Игорь Черныш на этот раз оказался дома. Он был заядлым автомобилистом. Я сразу догадался об этом, войдя в квартиру. В передней стояло запасное колесо, на полу валялся брезентовый мешок с инструментами. На деревянной полке я увидел бутыли с антифризом и тормозной жидкостью, банки с краской и полировочной пастой. Пахло бензином.Дверь открыл коренастый мужчина лет сорока пяти, с пышной, совершенно седой шевелюрой, лохматыми седыми бровями и румяным, веселым, молодым лицом, на котором почти не было морщин. Его большие карие умные глаза с любопытством уставились на меня.— Вспомнил: вы насчет «Волги», — сказал он оживленно. — Вы мне звонили утром, да? Знаете, я передумал. Решил подождать с обменом. Мой «Москвичок» мне еще не надоел…На нем были синие полотняные брюки с косыми «молниями» сзади на карманах и замшевая коричневая куртка, также с множеством карманов, пуговиц и застежек.— Я не насчет «Волги». Я из газеты.— Из газеты? — удивился Черныш. — Гм… Странно… Впрочем, извините, что же вы стоите? Раздевайтесь. Вешалки в этом доме нет, кладите прямо на стул.В комнате царил невообразимый хаос. На стене висел большой лист ватмана, иа нем была нарисована непонятная схема. Какие-то трубки, спирали, кольца… Письменный стол был завален книгами и рукописями. Посреди пола валялся рюкзак, из которого торчало пластмассовое удилище. Стулья были заняты бумажными пакетами с крупой и концентратами, консервными банками и металлической посудой. У стены косо стояла раскладушка. Простыня свесилась на пол.— Простите за беспорядок, — виновато сказал Черныш. — Со вчерашнего дня я в отпуске, собираюсь совершить путешествие в Мещерские леса. Пока будет дорога, поеду на машине, а дальше — на лыжах. Вы так не пробовали? Но, прошу прощения, вы ведь по делу…Смахнув со стула пакет с сухарями, он предложил мне сесть.Мне уже надоело рассказывать все с самого начала, и я сказал лишь, что интересуюсь судьбой Гали Наливайко, так как пишу очерк о подпольщиках Прибельска.— Меня послал к вам Валерий Егорович Кораблев. Он просил передать вам привет.Черныш сел на раскладушку, задумался.— Ситуация получается сложная, — ответил он озадаченно. — Понимаете, дело в том, что я тоже пишу кое-что… Конечно, какой из меня писатель!.. Просто так, воспоминания… Там Гале Наливайко посвящено немало страниц. Мы ведь с нею довольно долго пробыли вместе… Собственно, я уже написал. Рукопись находится в издательстве. Выйдет теперь, что о Гале два раза будет написано, причем примерно одно и то же. Это вас не смущает?— Это меня не смущает, — ответил я. — Я еще не знаю, буду ли писать именно о Гале, но даже если буду, У вас книга, а я собираю материал для газеты. Кроме того, я могу сослаться на вас…— Нет, вы уж, пожалуйста, не ссылайтесь, дело ведь не в этом… Но как мы с вами поступим? Если хотите, я просто расскажу вам все, что знаю о Гале, а могу дать почитать главы из книги. У меня есть второй экземпляр. Можете использовать эти главы по своему усмотрению.— Пожалуй, так будет лучше.— Я согласен… Тогда подождите минутку.Черныш достал из письменного стола толстую рукопись в картонной папке, развязал тесемки, отобрал страниц пятьдесят, завернул тв газету и протянул мне— Когда вы едете? — опросил я.— Думаю, послезавтра утром.— Завтра я верну рукопись.— Буду ждать вас.Черныш проводил меня до дверей, и мы простились.Всю ночь я читал главы из его книги. Игорь Яковлевич писал о себе в третьем лице, и мне трудно было освоиться с мыслью, что герой повести не выдуман автором, что он живой человек, которого я видел несколько часов назад…Книга Черныша скоро будет издана. С разрешения автора привожу из нее несколько глав. Я не изменил в них ни слова. 10 «Глава вторая
Мать Игорь Черныш помнил плохо, помнил только, что жили в полуподвале, в каморке дворника. Отец — красавец мужчина, монтер из домоуправления — приходил не часто. Мать встречала его с поклонами. Они были не расписаны… Потом отец перестал удостаивать их посещениями. Однажды мать вышла убирать снег с улицы, и ее сшиб грузовик.Отец — у него была красивая фамилия Веледницкий — не явился на похороны и как в воду канул.Игорь полтора года скитался по стране, побывал в Туркестане, в Крыму, навидался всякого. Когда ему исполнилось тринадцать лет, он стал задумываться о своей жизии и пришел к выводу, что так можно кончить тюрьмой. Приехал в Прибельск и попросился в только что открывшееся училище при химзаводе.…За три года до войны Игорь вернулся на свой завод, туда, где начинал трудовую деятельность. Многие еще помнили его подростком-ремесленником. Он поработал мастером, быстро был выдвинут на должность начальника цеха. В 1939 году вместе с группой советских инженеров его послали в заграничную командировку в Германию и Англию. За границей Игорь пробыл восемь месяцев. Он познакомился с зарубежными химическими предприятиями и овладел двумя языками: немецким и английским.В начале 1940 года, почти сразу же после возвращения домой, Игорь был утвержден главным инженером завода.В первый день войны он отправился в военкомат и попросил послать его на фронт. Ему вежливо посоветовали вернуться на завод и заниматься своим делом. Тогда он пошел в горком партии. Секретарь горкома долго беседовал с ним.Через месяц Игорю сообщили, что он вместе с другими коммунистами в случае оккупации Прибельска останется в городе и перейдет на нелегальное положение.По вечерам будущие подпольщики — мирные люди: врачи, рабочие, бухгалтеры — собирались в горкоме и учились обращению с оружием, с минами.Двадцать восьмого августа 1941 года Прибельск был оставлен нашими войсками. Черныш переселился на окраину города, в комнатку, специально приготовленную для него. Над дверями повесил вывеску: «Чиню галоши и прочие резиновые вещи, а также ремонт автомобильных шин». Здесь он должен был дождаться прихода связного подпольного горкома партии. Месяц прожил в своей мастерской Игорь, но связной так и не явился. Окольными путями Игорь узнал, что подпольная организация провалилась, не успев даже приступить к работе. Сказались неопытность некоторых товарищей, их неумение реально оценить силу и хитрость противника.Позже в городе появился бежавший из плена политрук Красной Армии Георгий Лагугенко, который вновь создал организацию, возглавил ее и был назначен секретарем подпольного горкома. Но это произошло уже в 1942 году, а в сентябре 1941 года Черныш был обречен на бездеятельность. Понимая это, он решил прорваться за линию фронта к своим.Перейдя реку, в прибельских лесах он случайно набрел на базу партизанского отряда, которым командовал Ефим Сушков…»… Во второй главе вслед за приведенными страницами дается подробный анализ причин, повлекших за собой разгром организации. Затем автор описывает знакомство Черныша с Сушковым.В третьей, четвертой и пятой главах рассказывается об операциях партизанского отряда, в которых участвовал Черныш. Сами по себе эти главы увлекательны, но они не имеют отношения к Гале Наливайко, поэтому я опускаю их и начинаю сразу с шестой главы. События, описанные в ней и следующих главах, произошли осенью и зимой 1942 года.Вот эти главы.
«Глава шестая Ефим Сушков вызвал Черныша в землянку и сказал:— Нужно вывезти из города в лес одну храбрую девушку, подпольщицу Галю Наливайко. Выследили ее. Сейчас она в больнице. Скажешь врачам, что ты ее муж и приехал, чтобы забрать ее домой, Галя предупреждена. Действуй.Через несколько часов Игорь добрался до берега реки. Лодочник за краюху хлеба перевез его на Комсомольский остров, а оттуда, как только стемнело, доставил в Прибельск.Галя уже оделась и ждала его в приемном покое.— Я ваш муж, — шепнул он, подойдя к ней. — Меня зовут Игорь.В руке у него был букет поздних осенних астр, купленный на базаре по дороге в больницу. Он подарил цветы дежурному врачу, а санитарке преподнес туесок с медом.На улице ждал возчик, нанятый на базаре за сто марок. Игорь поднял Галю на руки, отнес в телегу и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19