Они были сцеплены воедино, доктор крепко держал сына – несмотря на свой возраст, он превосходил силой этого урода, эту мартышку, мешок с дерьмом. Джордж отбивался кулаками, дрыгал ногами, не доставая до полу, словно плыл по воздуху, но отец побеждал его; он яростно нападал одновременно со всех сторон, бросался на приемного сына, точно бойцовый пес, рвал на нем одежду и на каждый удар отвечал несколькими. Вот теперь, думал доктор, вот теперь мы убедимся в преимуществах физиологической жизни. Кто устанет первым – мужчина пятидесяти шести лет или двадцатилетний юнец…
Но тут канистра взорвалась, воздушная волна пронеслась по холлу, и доктор ослабил хватку. Он крепко держал парня, он готов был разорвать его на части – сейчас он был не врачом, не целителем, не воплощением милосердия, а диким животным в джунглях, сражающимся с другим животным – однако Джордж, скользкий от жира и грязи, точно поросенок, которого ловят в ярмарочный день, сумел вывернуться. Вскочил на ноги, продолжая отбиваться, он уже не смеялся, лицо побелело под маской грязи. Доктор тоже вскочил – легко, как акробат, – и они продолжили свою отчаянную гонку.
Джордж улепетывал со всех ног, доктор мчался следом, ритмично вскидывая короткие ножки, мысленно повторяя роковые слова: «Снова! Я сожгу его снова!»
– Джордж! – яростно заорал он. – Джордж! – и это было не восклицание и даже не проклятие, это был боевой клич, дикий, ужасный, первобытный. В конце коридора Джордж повернул влево, на лестницу, вместо того, чтобы выскочить наружу. Сердце доктора радостно екнуло – теперь он знал, что загонит Джорджа, отрезав ему путь к отступлению. Джордж молнией пролетел по ступенькам, его торопливые шаги отдавались в тесном пространстве лестницы. Он нырнул в подвал. Доктор последовал за ним, оттолкнувшись от перил и пружиня натренированными ездой на велосипеде коленями, словно рессорами.
Они бежали по длинному коридору нижнего этажа (по обе стороны располагались двери в лаборатории). Здесь, на открытом пространстве, доктор уже настигал Джорджа, уже готов был его схватить, но Джордж внезапно упал и прокатился по мраморным плиткам, как бейсболист, уворачивающийся от кэтчера. Таким образом он выиграл секунду – доктор, увлеченный погоней, проскочил мимо него. Джордж уже был на ногах – развернувшись в другую сторону, он теперь бежал обратно по коридору.
– Сдавайся, Джордж! – крикнул доктор, налетев на стену, повернувшись и возобновив погоню. – У тебя нет ни единого шанса! – ревел он, охваченный безотчетной радостью, уже видя прямо перед собой узкие плечи и затылок этой плоской, грязной, омерзительной головы. Он даже не запыхался.
Но тут Джордж его удивил. Вместо того чтобы взлететь вверх по лестнице, по которой они только что промчались, и выбирать путь – в пламя или на улицу, – мальчишка ринулся в первую лабораторию справа по коридору. «Анализ кала» – прочел доктор, вбегая вслед за ним. И тут он сообразил и остановился прямо на пороге затемненного помещения. Джордж, кажется, еще не понял, что сам загнал себя в ловушку. Лаборатория длинная и узкая, ее перегораживает множество полок с анализами, но выход здесь только один – и его преграждает беглецу сам Джон Харви Келлог. Он не промолвил ни слова. Прислушался и включил свет.
Пусто. Если Джордж собирается поиграть в прятки, значит, он и впрямь сошел с ума. Все, что требовалось, – это стоять здесь, у двери, пока не подоспеет подмога. Наверное, огонь уже заметили – кто-нибудь из немногочисленных дежурных или зеваки на лужайке. Они потушат огонь – они уже его гасят – и пройдут по коридорам, по всем этажам. Доктор сложил руки на груди и приготовился ждать. Он уже совсем удобно расположился, как вдруг внезапно в лаборатории раздался грохот, громкий, как выстрел, и над его головой в стену ударила банка. Запах! Резкий, неистребимый запах фекалий! Он не сразу понял, что происходит, а тем временем в стену ударила вторая банка, третья. Джордж уничтожал анализы! Разорял архив Санатория! Подрывал самые основы системы. Очередная банка угодила доктору в грудь, соскользнула на пол, со слабым, чуть ли не застенчивым хрустом извергнув свое содержимое. Джордж бросал в него дерьмом!
Все! Конец! Доктор лишился способности рассуждать и с воплем ворвался в комнату. Напрасно – Джордж показался в отдалении, от доктора его отделяло три ряда полок, и, кинувшись вслед, доктор вдруг увидел, как целый стеллаж пришел в движение. На него обрушилась стена упакованных в банки фекалий, и он оказался погребен под ними.
– Доктор Анус! – издевательски выкликал Джордж. – Доктор Дерьмо собственной персоной! – Пронзительный подлый смех бился о стены, вырывался в коридор.
Белый пиджак доктора был весь заляпан, анализы уничтожены, лаборатория разорена, один из этажей его Санатория полыхал в огне, но Келлог не сдавался. Нет, он никогда не сдавался. Он полежал лишь мгновение, осознавая ситуацию, окруженный мощными удушливыми испарениями, жалкими испражнениями пораженных автоинтоксикациеи кишечников – они валялись повсюду вокруг него, всех мыслимых оттенков. Одним движением доктор легко отбросил придавивший его стеллаж, словно тот был сделан из картона. Вскочил на ноги и бросился к двери, но там уже никого не было. Он постоял в коридоре, вытирая очки грязным рукавом загубленного пиджака. Его руки почернели от грязи, но все чувства были напряжены. Ранка над глазом кровоточила, плечо он, по-видимому, вывихнул, но ничто не могло остановить доктора. У него была лишь одна цель. Джордж где-то поблизости. Доктор всматривался. Прислушивался. Мог ли он удрать наверх? Нет, на это у беглеца не хватило бы времени, к тому же сверху уже доносились крики, шаги. Там уже началось какое-то движение, поднялся переполох. Мальчишка здесь, черт бы его побрал, он где-то здесь.
И тут доктор заметил негромкий, но упорный чвук, похожий на шум трещотки. Он слышал этот низкочастотный звук уже с минуту, но только сейчас по-настоящему обратил на него внимание. Звук дыхания, воздуха, входящего и выходящего через напряженную гортань. Что это? Что-то знакомое? Доктор растерянно огляделся. И тут в отдалении в коридоре мелькнула какая-то тень. Верткая, припадающая к земле. Фауна, белая волчица-вегетарианка. Вернее, пятнистая волчица, скорее серая, чем белая, ведь Мэрфи припудривал ее только перед лекциями. А где же сам Мэрфи? Каким образом хищница вырвалась на свободу? В следующую секунду доктор все понял: рядом с волчицей в коридоре возникла еще одна фигура, неуклюжая, с развинченными движениями, со скошенным черепом – шимпанзе Лилиан. Снова Джордж. Он пробрался в лабораторию с животными и выпустил их.
– Лилиан! – повелительно рявкнул доктор. – Плохая девочка, пошла в клетку! – И он надвинулся на животных, широко растопырив руки. Заслышав его голос, шимпанзе вздернула голову, но тут же прижала кулаки к полу и обнажила зубы.
– Ииииии! – вызывающе завопила она В ответ на этот клич, наглый, неукрощенный, волчица испустила рычание.
– Лежать, Фауна! – приказал доктор. Он уже бежал по коридору, сверкая очками и думая только об одном: там, за распахнутой дверью, – виновник всех его бед и несчастий. Притаился где-то в лаборатории. Но Фауна не пожелала уступить дорогу хозяину. Рычание становилось все глуше, словно ее душили, мускулы напряглись перед прыжком.
– Лежать! – скомандовал доктор и, высоко подняв руки, – разве могут эти животные напугать его? – бросился прямо на них.
Его постигло величайшее разочарование – Фауна вцепилась ему в правую ногу, точно под коленкой, хваткой внезапной и неумолимой, как сама смерть. Разве он когда-нибудь обижал это животное? И в тот же миг шимпанзе Лилиан сжала его горло парой кожаных длиннопалых рук, которые могли бы раздавить кулаки Джона Салливана, словно орех. То была тяжкая минута. Одна из самых страшных минут в жизни доброго доктора. «Чем он это заслужил? – недоумевал Келлог, падая на пол под двойным весом волка и шимпанзе. – За что Джордж возненавидел его с такой неугасимой, непритупляющейся яростью? А эти животные? Они должны слушаться своего хозяина». Инстинктивно доктор перекатился по полу, почувствовал, как разжимаются и вновь впиваются в его плоть клыки, ощутил прикосновение холодных и влажных плит итальянского мрамора к обнаженной спине – измаранный калом пиджак, рубашка и майка были разорваны в клочья, будто ветошь. Впервые в своей физиологической жизни доктор Келлог испытал сомнение.
Быть может, думал он, изнемогая под ударами кожаных кулаков и почти рассеянно вырывая ногу из терзавших ее зубов, быть может, я ошибался, быть может, вся моя жизнь – надувательство? Лица поплыли перед ним, лица старейшин и сестры Уайт, личики сорока двух усыновленных им сирот, бесчисленные лица бесчисленных пациентов, открытые кровоточащие рты нанесенных им хирургических ран; он видел перед собой Джорджа, Чарльза Оссининга, супругов Лайтбоди. Неужели я мыслил чересчур узко, думал он, был слишком уверен в себе, сам себе вожатый и светоч? Эта мысль причиняла ему более жестокую боль, чем кулаки, зубы и все покушения блудного сына. Настолько жестокую, что он готов был сдаться. Некий голос шептал ему: пусть так, пусть они растерзают мою плоть, пусть они раздавят мои легкие, пусть я умру.
И тут, погрузившись на самое дно слабости и отчаяния, предавая себя тьме и смерти, Келлог припомнил главный, решающий, все опрокидывающий аргумент: он – незаурядный человек. Он – человек, наделенный призванием, наделенный мощью сотен и даже тысяч обычных людей, он – Джон Харви Келлог. Эта мысль придала ему новые силы, и он вырвал раненую ногу из пасти волчицы. Фауна в азарте и ярости сомкнула челюсти на нежных, цвета полированной слоновой кости пальцах шимпанзе. Этого вполне хватило. Лилиан испустила гневный вопль и как бешеная набросилась на волчицу. Одна сильная гибкая рука проскользнула в глотку Фауны, другая лупила ее по глазам – и оба животных покатились по коридору, превратившись в комок воплей, рычания, визга и завываний.
Доктор встряхнулся и проворно вскочил на ноги. Лохмотья костюма и нижнего белья волочились за ним, теперь доктор слегка смахивал на огромный, наполовину очищенный банан. Правая нога была прокушена в нескольких местах, из нее сочилась кровь. Доктор неуклюже поскакал по коридору, наклонился за двумя отражавшими свет кругляшами, что прежде были его очками. Вытер их одним из обрывков, болтавшихся вокруг его талии, словно юбочка экзотической танцовщицы, выправил как мог погнутые дужки и заправил их за уши. После этого Шеф выпрямился и окинул взглядом поле битвы, более прежнего исполненный решимости поймать виновника этого разгрома и отплатить ему за все.
Над головой уже раздавались крики, грохот – шум, сопутствующий энергичным действиям. По коридору катились два зверя, подскакивая, ударяясь о стены, распластываясь, словно ожившие коврики. За спиной – вонь кала из разоренной лаборатории, мраморный пол запятнан потерявшими смысл и значение анализами. А что там, впереди? Дверь в лабораторию, где содержались животные, распахнута – Джордж наверняка еще там, громит аквариумы, выпускает подопытных крыс, ящериц и жаб, торжествует, как испорченный ребенок, ломающий игрушки своих приятелей. «Давай-давай», – пробормотал доктор сквозь стиснутые зубы, тихонько подбираясь к лаборатории.
Бесшумно, ловко, преследуя свою жертву с яростной и всепоглощающей сосредоточенностью пигмея, вооруженного отравленными стрелами, или австралийца с бумерангом, Келлог прижался к стене и осторожно заглянул в открытую дверь. В лаборатории ничего не переменилось. Свет был включен – вот единственное нарушение, – а все остальное вроде бы как прежде. Слабый запах мочи грызунов – настолько слабый, что обнаружить его мог только доктор с его сверхтонким обонянием. Даже в этот момент он отметил, что надо напомнить Мэрфи о необходимости почаще менять подстилки. Клетки стояли на своих местах на полках. Доктор слышал приглушенную возню, шуршание маленьких лапок и голых хвостов. Он прислушивался, напряженно прислушивался – не раздастся ли топот ног, скрип дверных петель, звон разбитого стекла. Но совершенно внезапно его лица коснулась чужая рука – рука Джорджа сорвала с него очки, проехалась по глазам, по губам, по носу, и Джордж, обойдя его, вырвался в коридор.
– Что, папаша?! – заорал он, повышая голос, чтобы перекрыть дикий визг Фауны и Лилиан. – Тебе все еще нравится физиологическая жизнь? Дерьмом пованивает, вот что я тебе скажу.
Хотя очки были сбиты набок, а нога онемела, доктор попытался схватить врага. Джордж увернулся, легко выскользнул у него из рук и разразился безумным смехом.
– Попробуй поймай-ка! – поддразнил он и кинулся бежать по коридору мимо рычащей волчицы и визжащей шимпанзе. Он скрылся в экспериментальной кухне, как когда-то – сбежавшая из клетки Лилиан. Доктор преследовал беглеца, нога замедляла его движение – колено перестало гнуться, – но он шел упорно и угрюмо. Битва не на жизнь, а на смерть.
И тут наконец судьба проявила благосклонность.
Подволакивая ногу, он вошел в лишенную света комнату и наткнулся на Джорджа. Мальчишка скорчился на полу возле чана с ореховым маслом. Сжимал обеими руками щиколотку и постанывал. Тот самый ненавистный, неисправимый мальчишка, которого он подобрал в подвале. Мальчишка, который не желал вешать куртку на крючок. Мальчишка, издевавшийся над приемными братьями и сестрами, поджигавший дом, отказавший приемным родителям в заслуженном уважении – не говоря уж о благодарности. Мальчишка, которого ничем не пронять. Унижавший, отвергавший, уничтожавший все, ради чего жил Джон Харви Келлог. А теперь он лежит на полу, раненый, стонущий, и хватается за щиколотку.
Доктор сразу же понял, что борьба завершилась. Джордж влетел в это помещение, хотел продолжить погром, но, подорвавший свое здоровье, прогнивший до костей, слабый, слабый, слабый – и к тому же нагрузившийся спиртным, – он споткнулся о длинный рычаг, выступавший из-под дна чана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68