Невыбирающая пробужденность — это мокша, абсолютная свобода. Ад — это рабство, Рай — это тоже рабство. Рай может быть красивой тюрьмой, Ад может быть жуткой тюрьмой — но и то, и другое — тюрьмы. Ни христиане, ни магометане не могут с этим согласится, потому что для них Рай — окончателен, это высшее. Если вы спросите их о том, где Иисус, они ответят неверно. Они говорят: «На небесах с Богом». Это абсолютно не так. Если Иисус на небесах, значит, он не просветлен. Небеса могут быть золотыми, но все равно это тюрьма. Она может быть хорошей, она может быть приятной, но все равно это выбор, выбор против Ада. Добродетель, которая было выбрана против греха, — это решение большинства, но меньшинство всего лишь чуть позади, ждет своей очереди решать.
Иисус в мокше — я это утверждаю. Он не в Раю, он не в Аду. Он полностью свободен от всякого ограничения свободы: хорошо/плохо, грех/добродетель, морально/аморально. Он не выбирал. Он прожил жизнь, свободную от выбора. Это то, о чем я продолжаю вам твердить: избавьтесь от выбора в своей жизни.
Но как возможна свободная от выбора жизнь? Она возможна только если вы способны разглядеть итог, семь; иначе вы будете выбирать. Вы будете говорить: «Надо бы, чтобы это произошло утром, а то вечером», — и вы уверены, что, только лишь перебирая варианты, тасуя слагаемые, вы изменяете результат. Итог нельзя изменить. Итог остается тем же — итог каждого из нас остается прежним.
Поэтому я и говорю, что нет никакой разницы между нищим и императором; утром вы — император, вечером вы будете нищим; с утра вы — нищий, к вечеру станете императором. А в результате — то же самое. Увидьте итог, станьте итогом, и тогда весь выбор исчезает.
Тот дрессировщик обезьян просто взглянул на итог и согласился: «Ладно, вы — глупые обезьяны, если это вас осчастливит, то давайте выберем такой вариант, какой вам нравится». Но если бы он тоже был обезьяной, как другие, началась бы борьба. «Вариант будет этот, — настаивал бы он. — Кто приказывает, кто решает? Кто тут, по-вашему, хозяин? Вы или я?»
Эго всегда выбирает, решает и заставляет. Обезьяны бунтовали, и, будь этот человек тоже обезьяной, они свели бы его с ума. Ему пришлось бы ставить их на место, на их прежнее место. Он бы требовал: «Четырех бананов с утра больше не будет. Я так решил».
Был юбилей — шестидесятилетие — одного человека. Тем вечером он вернулся домой, к жене, с которой прожил без малого сорок лет в постоянных ссорах и конфликтах. Но, придя домой, он был поражен, когда обнаружил, что его жена ожидает его с подарком — парой прекрасных галстуков. Никогда он не думал, что его жена способна на такое. Это было почти невозможно — чтобы она ожидала его возвращения, приготовив ему в подарок пару галстуков. Он ощутил себя таким счастливым, что воскликнул: «Не возись с ужином, я буду готов через пару минут, и мы пойдем с тобой в лучший ресторан».
Он принял ванну, приготовился, и одел один из подаренных ею галстуков. Жена пристально на него взглянула и спросила: «Как?! Ты хочешь сказать, другой галстук тебе не нравиться? Что, другой галстук недостаточно хорош?» Мужчина может надеть только один галстук, но какой бы галстук он бы ни выбрал, случилось бы то же самое: «И что ты хочешь сказать? Другой недостаточно хорош для тебя?»
Это старая привычка ссориться, спорить. Рассказывают про ту же самую женщину, что каждый день она искала какой-нибудь повод поскандалить. И она всегда добивалась успеха, потому что кто ищет, тот всегда найдет. Запомните это: чего бы вы ни искали, вы найдете это. Мир столь обширен, и все существующее настолько разнообразно, богато, что если вы действительно очень сильно жаждете найти нечто, вы это найдете.
Иногда она находила волос на плаще своего мужа, и тогда она скандалила, что он ходит к какой-то другой женщине. Но однажды случилось так, что в течение недели она не могла найти хоть какого-нибудь повода устроить сцену. Она пыталась и так, и этак, но причины, чтобы начать скандал, не находилось. Тогда, на седьмой день, когда муж пришел домой, она стала кричать и бить себя в грудь. «Ну что еще? — сказал он. — В чем дело, что ты теперь-то кричишь?»
А она заявила: «Ты негодяй, ты решил меня перехитрить. Ты бросил ту потаскуху и теперь ты шляешься с лысой любовницей!»
Ум всегда ищет неприятностей. И не смейтесь, потому что это про ваш ум. Своим смехом вы просто обманываете себя. Вы, может, думаете, что это о ком-то другом — это о вас. И что бы я ни говорил, это всегда о вас.
Ум выбирает, и всегда выбирает неприятность, потому что с выбором приходит именно неприятность. Вы не можете выбрать Бога. Если вы выбираете, будет неприятность. Вы не можете выбрать свободу. Если вы выбираете, свободы не будет.
Тогда как же все это получается? Как получается Бог, получается саньяса, получается свобода, получается мокша? Это получается когда вы осознаете глупость выбора. Это не новый выбор, это просто отбрасывание всякого выбирания. Просто, глядя на все это, вы начинаете смеяться. Не из чего выбирать. В итоге — все то же. В конце, вечером, итог будет тем же. Тогда вы перестаете беспокоиться, император вы утром или нищий. Вы счастливы, потому что вечером все приходит к одному и тому же, все выравнивается.
Смерть приравнивает. В смерти нет ни императоров, ни нищих. Смерть подводит итог; а он всегда семь.
Те два варианта были одинаковы. Помните, в сумме число бананов не изменилось. Но в одном случае обезьяны были недовольны, а в другом случае они были счастливы.
Дрессировщик охотно
изменил свое собственное предложение
соответственно конкретным условиям,
ничего от этого не потеряв.
Человек знания всегда смотрит на объективное, истинное положение вещей, и никогда — на свои субъективные ощущения, чувства. Когда обезьяны сказали «нет», то, будь вы дрессировщиком обезьян, вы бы обиделись. Эти обезьяны взбунтовались, они перестали слушаться, ну как такое стерпеть! Это ранило бы вас до глубины души.
Вы гневаетесь даже на мертвые вещи. Если вы пытаетесь открыть дверь, а она не открывается, вы сходите с ума. Если вы пытаетесь написать письмо, а ручка не пишет, то вы начинаете злиться. Вы чувствуете себя задетыми, как если бы ручка делала это сознательно, как если бы кто-то был в лодке.
И это логика не только маленьких детей, это и ваша логика тоже. Если ребенок ушибется об стол, он ударит его, просто так, чтобы расквитаться с ним, и он всегда будет этому столу врагом. Но вы точно такие же — на мертвые вещи, на предметы вы тоже злитесь, вы сходите с ума!
Это субъективно, а мудрец никогда не субъективен. Мудрый всегда смотрит на объективные условия. Он посмотрит на дверь, и, если она заперта, то он попробует ее отпереть. Но он не может на нее злиться, потому что лодка пуста. Нет никого, кто бы пытался придерживать дверь, сопротивляясь вашим усилиям.
Для того, чтобы соответствовать объективным условиям, дрессировщик отказался от предложенного им же варианта. Он взглянул на обезьян и на их умы, но не счел себя оскорбленным — он был дрессировщиком обезьян, а не обезьяной. Он посмотрел и, должно быть, рассмеялся про себя, потому что он знал, что получается в сумме, в результате. И он уступил. Только мудрый человек уступает. Глупый человек всегда сопротивляется. Глупые люди говорят, что лучше умереть, чем согнуться, что лучше сломаться, умереть, чем жить, согнувшись.
Лао Цзы и Чжуан Цзы всегда говорят: "Когда ветер силен, глупые деревья сопротивляются и умирают, а мудрая трава сгибается, покоряется. Гроза проходит, и трава снова выпрямляется, смеясь и наслаждаясь. Трава объективна, большое дерево субъективно. Большое дерево так мнит о себе: «Я — это некто огромный, кто может меня согнуть? Кто может заставить меня сдаться?» Большое дерево будет сражаться с грозой. Глупо сражаться с грозой, потому что гроза пришла не за вами. В этом нет ничего особенного, грозы случаются время от времени, а то, что вы попали под грозу, — это совпадение.
Обезьяны — это животные, и они почитают себя самыми высшими животными! Они не оскорбляют дрессировщика. Обезьяны — это всего лишь обезьяны. Они такие, какие они есть. Они не могут увидеть сумму, они не умеют складывать. Они могут смотреть только на то, что поблизости, но не на то, что далеко — то, что далеко, слишком далеко для них. Для них невозможно задуматься о вечере, они знают только утро.
Итак, обезьяны есть обезьяны, а грозы есть грозы. Зачем обижаться? Они не сражаются с вами. Они только лишь и делают, что следуют своему собственному пути, своим собственным привычкам. Поэтому дрессировщик обезьян не обиделся. Он был мудрым человеком, он уступил, он был, как трава. Когда бы вы ни начинали чувствовать себя субъективно, вспомните это. Если кто-нибудь что-то говорит, вы сразу же чувствуете себя задетым, как если бы это было сказано вам. Вы слишком уж в лодке. Возможно, это и вовсе не для вас было сказано. Другой, скорее всего, выражал его или ее субъективность.
Когда кто-нибудь заявляет: «Ты меня оскорбил», — то он в действительности имеет в виду что-то другое. Если бы он был чуть более разумным, он выразил бы это иначе. Он сказал бы: «Я чувствую себя оскорбленным. Ты, может быть, и не оскорблял меня, но что бы ты ни сказал, я буду чувствую себя оскорбленным». Это субъективное чувство.
Но никто не признает своей субъективности и каждый продолжает проецировать субъективное на объективные условия. Другой всегда говорит: «Ты меня оскорбил». А когда вы слышите это, вы тоже становитесь субъективны. Обе лодки полны, прямо переполнены. И тогда столкновение, вражда, насилие — неизбежны.
Если вы мудры, то, когда другой говорит: «Ты меня оскорбил», — вы взглянете объективно, в чем же тут дело, и подумаете: «Почему он чувствует себя оскорбленным?» Вы попытаетесь понять чувства другого, и, если вы сумеете расставить все на свои места, то вы уступите. Обезьяны есть обезьяны. Зачем же злиться, зачем чувствовать себя оскорбленным?
Рассказывают про Муллу Насреддина, что, на старости лет, его сделали почетным мировым судьей. Первым делом, которое ему пришлось разбирать, оказалось дело об ограблении. Насреддин выслушал потерпевшего и сказал: «Да, ты прав». Но ведь он еще не слышал обвиняемого!
Секретарь суда шепнул ему на ухо: «Вы еще не привыкли к установленному порядку, господин судья. Поймите, так нельзя поступать. Вы теперь должны выслушать другую сторону, прежде чем принять решение».
«Ладно», — кивнул Насреддин.
Другой человек, грабитель, рассказал свою историю. Насреддин выслушал и произнес: «Ты прав».
Секретарь растерялся: «Этот новый мировой судья не просто неопытен, он сумасшедший». Снова он шепнул ему на ухо: «Что вы говорите? Оба не могут быть правы».
«Да, ты прав», — ответил Насреддин.
Таков мудрец, воспринимающий ситуацию объективно. Он уступит. Он всегда уступает, он всегда говорит «да» — потому что, если вы говорите «нет», тогда ваша лодка не пуста. «Нет» всегда происходит от эгоизма. И поэтому, если мудрецу необходимо сказать «нет», то он все-таки будет использовать терминологию «да». Он не скажет открыто «нет», он воспользуется словом «да». Если глупый человек захочет сказать «да», то он столкнется с трудностями из-за того, что он не говорит «нет». Он станет общаться в терминах «нет», и, если ему придется уступить, он уступит весьма неохотно. Он уступит обиженно, сопротивляясь. Тот дрессировщик обезьян охотно уступил.
Дрессировщик охотно
изменил свое собственное предложение
соответственно конкретным условиям,
ничего от этого не потеряв.
Ни один мудрец никогда еще ничего не терял, говоря «да» глупым людям. Ни один мудрец еще ни разу ничего не потерял, уступая. Он лишь приобретал. Когда нет никакого эго, эгоизма, то не может быть никакой и утраты. Утрату всегда ощущает эго: «Я теряю». Почему вы чувствуете, что вы теряете? — потому что вы всегда боялись что-то потерять. Почему вы ощущаете себя неудачником? — потому что вы всегда стремились иметь успех. Почему вы чувствуете себя нищим? — потому что вы всегда мечтали быть императором.
Мудрец просто берет то, что есть. Он принимает то, что в итоге. Он знает — нищий утром, император вечером; или император утром, нищий вечером. Что лучше?
Если мудрого человека вынудить сделать выбор, то он предпочтет быть нищим утром и императором вечером. Мудрый человек никогда не выбирает, но, если вы настаиваете, то он скажет, что лучше быть нищим в начале и императором в конце. Почему? — потому что быть сперва императором, с утра, а затем быть нищим вечером, — это очень трудно. Но все равно это выбор.
Мудрый человек выберет боль в начале и удовольствие в конце, потому что боль с утра задаст вам тон, и после нее удовольствие будет приятнее, чем когда-либо. Удовольствие в начале расслабит вас, и затем боль будет слишком сильна, невыносима.
Восток и Запад выбрали разные варианты. На Востоке в первые двадцать пять лет жизни каждый ребенок должен испытать лишения. Этому принципу следовали тысячи лет до тех пор, пока Запад не появился и не начал доминировать над Востоком.
Ребенок должен был отправиться в джунгли искать учителя, он должен был пройти через всевозможные тяготы. Как нищий, он спал на полу на циновке — никаких удобств не было. Он ел как нищий; ему приходилось ходить в город и просить милостыню для учителя, рубить дрова, водить животных на водопой, пасти их.
В течение двадцати пяти лет он вел самую простую, аскетичную жизнь, был ли он рожден королем или нищим, — разницы не было никакой. Даже императорский сын должен был пройти через это, исключений не делалось. И потом, когда он, наконец, узнавал все стороны жизни, жизнь была так прекрасна, так блаженна.
Но если Восток и был таким удовлетворенным, то это был трюк, выбор соответствующего варианта: ведь что бы ни преподносила вам жизнь, это всегда оказывалось больше того, с чего вы начали. Ребенок переходит жить в хижину. Для него это — дворец, по сравнению с тем, когда он лежал на голой земле безо всякой крыши над головой, там, где было и так тесно. Он спит на обыкновенной кровати — и он на седьмом небе от счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46