.."
Уже тогда в душе моей не оставалось ничего, кроме тьмы, но я еще не
понял этого. Сколько лет должно было миновать, чтобы я, наконец, сумел это
понять! И я бесплодно мотался по свету, не сознавая своей потери и нигде
не находя убежища. И потому, вернувшись вновь в Окургирд после Года
Большой Битвы, смертельно усталый, измученный душевными и телесными
ранами, вновь ощутив покой за древними стенами своей башни, я почувствовал
такое облегчение, что показалось мне, будто обрел я, наконец, то, что так
долго искал, что нашел, наконец, место, где смогу жить спокойно и
счастливо. Теперь я знаю, как ошибался тогда. Теперь, поняв суть
происшедшего со мной, я уверен: нигде и никогда мне уже не обрести покоя,
и суждено мне вечно скитаться и убегать от самого себя.
И по мере того, как мысли эти проникали в мое сознание, все большее
смятение охватывало меня. И все то, что я столько лет искусно подавлял в
себе во им сохранения спокойствия, начало вырываться наружу. И вот уже
обитель эта перестала казаться мне уютной и гостеприимной, и сам мир
вокруг наполнился злыми тенями из моего прошлого. Я взглянул через узкое
зарешеченное окошко на осенний лес внизу под холмом и не почувствовал
ничего, кроме раздражения. Я подумал о своей башне в Окургирде, еще
недавно столь милой, и не захотел туда возвращаться. Но и оставаться на
месте мне тоже не хотелось. Меня снова охватило то страшное, непреодолимое
желание убежать от самого себя, и теперь я знал, что это уже навсегда.
Только привычка к самодисциплине, выработанная многими годами ученых
занятий, помешала мне тогда выбежать из кельи, вскочить на коня и скакать,
куда глаза глядят. Постепенно, мало-помалу я стал приходить в себя, я
заставил себя переключиться на другие мысли, позабыть на время плоды
горьких раздумий и заняться делами, не терпящими отлагательства. Дела, не
терпящие отлагательства - вот то, что всегда выручало меня прежде. И я
усилием воли переключился на размышления о кадавре и о предстоящем
сражении с ним.
Где-то в окрестностях леса бродит это существо, когда-то сотворенное
мною из любопытства и обретшее неожиданную свободу. Существо, которое мне
обязано своей жизнью. Кто бы мог подумать в те годы, что нам еще предстоит
встретиться? Я сотворил его из мертвой плоти, я вложил в него жизненную
сил, и вот он превратился в кошмар и ужас этих мест, хотя и дал я ему
когда-то жизнь безо всякого злого умысла.
Что сделало его таким, что заставило его, столь совершенного в
сравнении с обычными людьми, превратиться в чудовище и обратить во зло
свои над ними преимущества? Почему мы, мудрые, не в состоянии оказываемся
сотворить совершенного человека, и все наши попытки приводят лишь к
появлению кадавров? Чего не хватает нам для достижения своей цели, чего не
хватает кадаврам в сравнении с обычными людьми? Мы наделяем их жизненными
силами, которыми природа награждает нас самих, мы строим их тела так, что
их почти невозможно убить, и даже разрубленный на части, даже зарытый в
землю и пронзенный осиновым колом кадавр - а так нередко поступают со
всякого рода нечистью невежественные люди - даже в этом случае кадавр не
умрет, он восстанет из праха и вновь начнет творить злодеяния. Лишь полное
сожжение способно убить его по-настоящему. Мы в состоянии наделить кадавра
всем, о чем только может мечтать простой смертный - здоровьем и силой,
умом и способностями, красотой и ловкостью. Одного лишь не можем мы дать
ему - души. Потому что до сих пор сами не понимаем толком ее природы, и,
отдавая исследованию ее столько сил и столько энергии, не слишком далеко
продвинулись в ее понимании. Что есть душа? Вместилище чувств. Именно душа
наша, независимо от того, какой мы понимаем ее природу - божественной или
же чисто материальной - именно душа позволяет преобразовывать окружающий
мир не в ощущения, а в чувства. Именно она позволяет человеку ощущать
радость жизни, делает его счастливым или несчастным, именно духовные
движения лежат в основе всех поступков человека. Если у этого человека
есть душа...
И именно душой не можем мы наделить кадавра, и ее отсутствие
определяет все его существование. Он может, не сознавая своей природы,
попытаться жить так, как живут обычные люди, но пройдет время, и он не
выдержит этой жизни. Потому что все, чего бы он не достиг, будет казаться
ему бесплодным и бессмысленным и ни на шаг не приблизит его к счастью.
Невозможно счастье для того, кто начисто лишен души. Есть и среди людей -
и таких, наверное, немало - лишенные души или какой-то части ее, и для них
тоже жизнь тяжела и беспросветна, и им точно так же не понять, чего же не
хватает для счастья. И точно так же, как кадавры, они, не зная счастья,
начинают отнимать его у других. Но естественные слабости человеческие
делают таких людей гораздо менее опасными, чем кадавры. Кадавр, лишенный
человеческих слабостей и человеческой же души, рано или поздно неизбежно
превращается в чудовище.
Вот так, вполне логично и последовательно, пришел я, наконец, к
пониманию сути происшедшего со мной несчастья. Да, друг мой, я
окончательно, так, что не осталось никаких сомнений, понял то, о чем ты,
наверное, уже догадался.
Душа моя умерла.
Я здоров и полон сил, я богат и знатен, но ничего не хочется мне от
жизни. Мне жить надоело, а умирать неохота. И не вижу я перед собой цели,
способной заставить меня предпринять хоть какие-то шаги для ее достижения.
И живу я поэтому лишь по инерции, механически продолжая начатое когда-то
движение. Ничто в этом мире не приносит мне радости, и ничто, наверное,
уже не сможет ее принести. Так чем же, в таком случае, отличаюсь я от
кадавра? Лишь тем, что я человек, и мне не чужды слабости человеческие?
Тем, что если бы мне отрубили руку, то новая не выросла бы на ее месте?
Тем, что меня вполне можно убить, и не требуется для этого привлечения
каких-то сверхъестественных сил? Наверное, лишь этим. Да еще тем, пожалуй,
что остались у меня пока что жалость и сострадание к людям, и я не
способен совершать злодеяния. А в остальном он - брат мой, и он ко мне
несравненно ближе, чем все те мои отражения, о которых я уже писал тебе. И
вот его-то я и должен уничтожить.
В таких тягостных раздумьях провел я весь тот день, что мы отдыхали с
дороги. А наутро нового дня, прихватив с собой самое необходимое и
настрого запретив кому-либо следовать за мною, отправился я в лес на
поиски кадавра, чтобы раз и навсегда покончить с ним или же сгинуть без
следа. Никого не мог я позвать себе в помощь, ибо сердца простых людей
недостаточно тверды для схватки с этим чудовищем, и, охваченные ужасом,
они сделались бы для него легкой добычей. Даже в собственной победе не мог
я быть уверен, но шел вперед без страха, ибо не настолько дорога мне моя
жизнь, чтобы за нее страшиться.
Я выбрал место на вершине холма часах в трех ходьбы от обители.
Поляну, достаточно просторную для схватки. Натаскал из леса побольше дров
и, едва начало смеркаться, разжег большой костер. И бросил зов кадавру,
начертив на земле перед костром знак Двойного Круга. Он, помеченный этим
знаком, не мог противиться моему зову. И он пришел, пришел вскоре после
полуночи. Но пришел не с тем, чтобы подчиниться мне, некогда бывшему его
властелином, а с тем лишь, чтобы, убив меня, окончательно освободиться от
моей власти. Он вышел из чащи, и в свете костра я сразу узнал его, самого
совершенного из моих кадавров, которого наделил я своей внешностью и своим
характером, которому передал я все свои черты, не сумев передать лишь
одного - души. Той, что теперь и во мне была мертва. Он пришел через
столько лет разлуки, чтобы убить меня. Меня, который теперь разве что
слабостями своими человеческими от него и отличался. И там, ночью, на
вершине холма в неверном свете костра разыгралась наша схватка, и не раз в
те долгие полчаса, пока она длилась, жизнь моя висела на волоске. Только
тогда сумел я понять, насколько же он ненавидит меня. Меня, который дал
ему эту бессмысленную жизнь. Сила была на его стороне, на моей же стороне
были опыт, искусство, приобретенные за долгие годы, и решимость. И в конце
концов он был повержен, останки его сожжены на костре, и ничего, кроме
пепла и дыма, не осталось от него на земле.
На этом я мог бы закончить свой скорбный рассказ. Я уничтожил
чудовище, которое когда-то сотворил собственными руками, но открытие,
которое я при этом совершил, принесло мне гораздо больше боли и страданий,
чем все телесные раны, что доводилось мне получать в прошлом. Тебе может
показаться, что я в отчаянии. Но это не так. Чувство это настолько же
чуждо мне, насколько чужды и все остальные чувства. Я совершенно спокоен,
и лишь боль и страдание нарушают порой мое спокойствие. И потому прошу
тебя - не причиняй мне новой боли, не спеши высказывать суждения обо мне и
о моих поступках. Милый друг, не забывай никогда, что ты так же мало
способен судить обо мне, как и я о тебе, что барьер непонимания между нами
вечен, и ничто не в силах его разрушить. Мы можем лишь попытаться немного
понизить его, и это письмо - как раз такая попытка.
На том кончаю я свое послание. Человек, который доставит его тебе, не
пожалеет ни себя, ни коней, ни денег с тем, чтобы добраться до тебя
возможно скорее. Будь к нему добр и снисходителен и не задерживай без
нужды. На том прощай и будь счастлив.

1 2 3