Установка сантехники, достойный сайт 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

«Мингер… произнес очень горячую речь на шесть с половиной часов, высказавшись в пользу создания укреплений. После него от противной стороны выступил мингер… который с большой ясностью и точностью говорил около восьми часов. Мингер… предложил поправку к закону, сводящуюся к тому, чтобы в восьмой строчке заменить слова «двадцать четыре часа» словом «сутки»; в поддержку своего предложения он высказал несколько замечаний, отнявших всего три часа с четвертью. После него взял слово мингер Виндрур, разразившийся самой яркой, бурной, краткой, изящной, иронической, доказательной речью, превосходившей все, что когда-либо слетало с губ Цицерона, Демосфена и любого другого оратора древности или современности; он пробыл на трибуне весь вчерашний день, а сегодня утром поднялся на нее для продолжения, и в момент, когда делается эта запись, дошел до середины второго раздела своего выступления, доведя уже членов совета до того, что они задремали вторично. Мы сожалеем, – пишет в заключение достойный протоколист, – что непреодолимая тяга нашего стенографа ко сну не даст нам возможности изложить сущность этой поистине блестящей, хотя и пространной речи».
Некоторые современные ученые философы предполагают, что внезапная страсть к бесконечному витийству, столь мало совместимая с обычной серьезностью и молчаливостью наших мудрых предков, была ими заимствована, вместе с различными другими варварскими склонностями, от их диких соседей, которые чрезвычайно славились многоречивостью и кострами совета и никогда не начинали хоть сколько-нибудь важного дела без предварительных обсуждений и ораторских излияний вождей и старейшин. Но каково бы ни было ее происхождение, это, несомненно, жестокая и неприятная болезнь; она и поныне не искоренена из жизни государства и неизменно вспыхивает во всех случаях больших потрясений в форме опасных и докучливых ветров в животе, тяжко поражающих, словно желудочными коликами, означенное государство.
Итак, госпоже Мудрости (по какой-то непостижимой причуде вдохновение древних изображало ее в виде женщины) доставляло, видимо, злобное удовольствие кружить голову важным и почтенным новоамстердамским советникам. Старые партии квадратноголовых и плоскозадых, почти задушенные геркулесовской рукой Питера Стайвесанта, теперь воспрянули, удесятерив свои силы. Чтобы довершить всеобщее смятение и замешательство, в большом совете Новых Нидерландов воскресло, служа яблоком раздора, роковое слово экономия , которое, казалось, давно умерло и было похоронено вместе с Вильямом Упрямым. Согласно этому здравому правилу политики выбросить двадцать тысяч гульденов на осуществление никуда не годного плана обороны считалось более целесообразным, нежели истратить тридцать тысяч на хороший и надежный план, ибо провинция таким образом получала десять тысяч гульденов чистой экономии.
Но когда советники приступили к обсуждению способа обороны, началась словесная война, не поддающаяся никакому описанию. Так как члены совета, о чем я уже говорил, разделились на две враждебные партии, то в рассмотрение стоявших перед ним вопросов они ввели изумительный порядок. Что бы ни предложил квадратноголовый, весь клан плоскозадых возражал, так как, будучи настоящими политиками, они считали своей первой обязанностью добиться падения квадратноголовых, второй обязанностью – возвыситься самим и лишь третьей обязанностью – сообразоваться с благополучием страны. Таково, по крайней мере, было убеждение самых честных членов партии, потому что основная ее масса третье соображение вовсе не принимала в расчет.
При этом великом столкновении крепких голов не только сыпались искры, но и родилось изумительное количество планов защиты города; ни об одном из них никто не слыхивал ранее, не слышал и потом, разве только в самое недавнее время. Эти проекты совершенно затмили систему ветряных мельниц изобретательного Кифта. Впрочем, ничего нельзя было решить, ибо как только одна партия воздвигала чудовищное нагромождение воздушных замков, другая их сразу же разрушала, между тем как простой народ стоял и смотрел, нетерпеливо ожидая, когда будет снесено громадное яйцо, появление которого предвещало все это кудахтанье. Но он смотрел напрасно, ибо выяснилось, что великий совет решил защитить провинцию тем же способом, каким благородный великан Пантагрюэль защитил свою армию – прикрыв ее языком. Пантагрюэль защитил свою армию – прикрыв ее языком. – Ф. Рабле. Гаргантюа Пантагрюэль. II, 32.


Среди членов совета были величественные, толстые, самодовольные, старые бюргеры, которые курили трубки и ничего не говорили, а лишь отвергали любой план обороны, какой бы им ни предлагали. Они принадлежали к тому роду зажиточных старых горожан, что скопят себе состояние, а затем держатся за свой карман, не раскрывают рта, имеют цветущий вид и до конца жизни бывают ни на что не годны. Они подобны той флегматической устрице, которая, проглотив жемчужину, закрывает створки, опускается на дно в ил и скорей расстанется с жизнью, чем со своим сокровищем. Этим почтенным старым джентльменам каждый план обороны казался чреватым разорением. Вооруженные силы представлялись им тучей саранчи, пожирающей общественную собственность; снарядить морской флот значило выбросить свои деньги в море, построить укрепление значило похоронить их в грязи. Одним словом, они почитали высшим жизненным правилом, что до тех пор, пока их карманы полны, можно не обращать внимания на тумаки. От пинка шрама не остается, проломленная голова заживает, но пустая мошна – это болезнь, излечивающаяся медленнее всех, к тому же такая, что при ней природа ничем больному не помогает.
Так это почтенное собрание мудрецов расточало в пустой болтовне и нескончаемых спорах то время, которое настоятельная необходимость в немедленных действиях делала столь бесценным; члены совета ни до чего не могли договориться, если не считать того, с чего они начали, а именно, что нельзя терять времени и что всякое промедление гибельно. Наконец святой Николай, сжалившись над отчаянным положением и стремясь спасти их от полной анархии, распорядился так, что во время одного из самых шумных и патриотических заседаний, когда они чуть не дошли до драки, будучи не в силах убедить друг друга, вопрос ко всеобщему благополучию был решен появлением гонца, вбежавшего в залу с сообщением, что вражеский флот прибыл и сейчас движется вверх по бухте!
Таким образом полностью отпала всякая дальнейшая необходимость и в постройке укреплений и в спорах, и великий совет сберег уйму слов, а провинция уйму денег – что означало бесспорное и величайшее торжество экономии!

ГЛАВА VI

В которой тучи над Новым Амстердамом, видимо, сгущаются и в которой показано, как в минуту опасности народ, защищающий себя постановлениями, обретает мужество.

Подобно тому, как собравшиеся на заседание политики-коты всей округи, громко фырча и мяукая, смотрят друг на друга, корча отвратительные гримасы, плюют один другому в морду и вот-вот выпустят когти и ринутся в бой, но вдруг в смятении обращаются в поспешное бегство при неожиданном появлении дворового пса, – так не менее крикливый совет Нового Амстердама, удивленный и пораженный внезапным прибытием врага, тоже разбежался. Каждый член совета торопился домой, семеня так быстро, как только могли двигаться его короткие ноги под бременем тяжелого груза, и задыхаясь от тучности и страха. Придя к себе, в свое неприступное убежище, он баррикадировал парадную дверь, прятался в погреб, где хранился сидр, и не решался высунуться из опасения, как бы пушечное ядро не снесло ему голову.
Весь державный народ толпился на рыночной площади, сбившись в кучу по тому же инстинкту, по какому овцы ищут безопасности в обществе друг друга, когда пастух и его собака куда-то ушли, а волк рыщет вокруг овчарни. Однако, отнюдь не находя успокоения, они только сильнее пугали друг друга. Каждый печально вглядывался в лицо соседа, ища поддержки, но лишь находил в его искаженных горем чертах подтверждение своих собственных страхов. Никто не говорил теперь о покорении Великобритании, никто не разглагольствовал о высочайших благах экономии. А тем временем старухи усиливали всеобщее уныние, громко сетуя на свою судьбу и беспрестанно призывая на помощь святого Николая и Питера Стайвесанта.
О, как они скорбели об отсутствии неустрашимого Питера! И как они жаждали, чтобы с ними был их утешитель Антони Ван-Корлеар! Между тем судьба этих отважных героев была окутана мраком неизвестности. Проходил день за днем со времени получения тревожного послания губернатора, не принося больше никаких подтверждений того, что он жив и здоров. Много страшных предположений было высказано о том, что могло случиться с ним и его верным оруженосцем. Может быть, их сожрали живьем людоеды из Пискатоуэя и с Кейп-Кода? Может быть, великий совет Амфиктионов подверг их пытке? Может быть, страшные люди из Пайкуэга удушили их луком? Среди всего этого уныния и волнения, когда страх жутким кошмаром навис над маленьким, жирным, чересчур полнокровным Новым Амстердамом, какой-то странный и далекий звук неожиданно поразил слух народа. Звук приближался, становился все громче и громче, и вот он уже гремел у ворот города. В этом хорошо знакомом звуке нельзя было ошибиться. Крик радости сорвался со всех уст, когда доблестный Питер, покрытый пылью и сопровождаемый своим верным трубачом, въехал галопом на рыночную площадь.
После того, как первый восторг жителей города утих, они собрались вокруг честного Антони, едва тот слез с лошади, и засыпали его приветствиями и поздравлениями. Прерывающимся от волнения голосом он рассказал им об удивительных приключениях, выпавших на долю старого губернатора и его самого, когда они вырвались из лап ужасных Амфиктионов. Но хотя стайвесантская рукопись с той тщательностью, какой она обычно отличается, когда дело идет о великом Питере, очень подробно описывает все события этого мастерски проведенного отступления, все же тяжелое положение государственных дел не позволит мне рассказать о нем с исчерпывающей полнотой. Достаточно будет упомянуть, что, пока Питер Стайвесант с беспокойством размышлял о том, как бы ему благополучно удрать, сохранив честь и достоинство, некоторые из кораблей, посланных для завоевания Манхатеза, пристали к берегу в восточных гаванях, чтобы раздобыть необходимые съестные припасы и потребовать от великого совета союза колоний обещанного им содействия. Услышав об этом, всегда бывший начеку Питер понял, что малейшее промедление может оказаться роковым; тайно и с большой поспешностью он снялся с лагеря, хотя его гордая душа скорбела при мысли, что он вынужден обратиться в бегство, пусть даже перед сонмом врагов. Много раз он и Антони Ван-Корлеар были на волосок от гибели, много опасных злоключений выпало на их долю, когда они, не возвещая о своем приближении звуками трубы, быстро проезжали по прекрасной стране восточных соседей. Она уже вся бурлила от приготовлений к войне, и им пришлось сделать во время своего бегства большой крюк, тайком пробираясь через лесистые горы Дьявольского хребта. Оттуда доблестный Питер однажды сделал вылазку и с яростью льва обратил в бегство целую толпу скваттеров, состоявшую из трех поколений плодовитой семьи, которая уже собиралась завладеть одним из уголков Новых Нидерландов. Верному Антони не раз приходилось с большим трудом удерживать его, когда он в порыве гнева собирался спуститься с гор и с саблей в руке напасть на некоторые пограничные города, где приводили в боевую готовность замызганное народное ополчение.
Достигнув своего дома, губернатор прежде всего влез на крышу и с мрачным видом принялся разглядывать оттуда вражескую эскадру. Она уже бросила якорь в бухте и состояла из двух гордых фрегатов, на борту которых находились, как сообщает Джон Джосселин, джентльмен, триста отважных «красных мундиров». «Красные мундиры» – старинное прозвище английских солдат.

Закончив осмотр, Питер сел за стол и написал письмо командующему эскадрой, требуя сообщить, на каком основании она стала на якорь в гавани, не получив на это предварительного разрешения. Письмо было составлено в самых достойных и учтивых выражениях, хотя мне доподлинно известно, что он писал его, крепко стиснув зубы и храня на лице горькую, сардоническую усмешку. Отправив письмо, угрюмый Питер с воинственным видом зашагал взад и вперед по городским улицам, засунув руки в карманы штанов, насвистывая мелодию нижнеголландского псалма, имевшую немалое сходство со звуками северо-восточного ветра, когда надвигается буря. При виде его даже собаки прятались в испуге, а все уродливые старухи Нового Амстердама с причитаниями бежали за ним и умоляли спасти их от смерти, ограбления и позорного изнасилования.
Ответ полковника Николса, который командовал захватчиками, был составлен в столь же учтивых выражениях, как и письмо губернатора. В этом ответе полковник заявлял о законных правах его величества британского короля на провинцию Новые Нидерланды, где, по его утверждению, голландцы были простыми узурпаторами, и требовал, чтобы город, форты и т. д. тотчас же были переданы во власть и под защиту его величества, обещая в то же время сохранить жизнь, свободу, достояние и право на беспрепятственную торговлю всем голландским гражданам, которые немедленно подчинятся правительству его величества.
Питер Стайвесант прочел это дружественное послание с таким же удовлетворенным видом, с каким мог бы сварливый фермер, который долгое время наживался, пользуясь землей своего соседа, читать нежное письмо Джона Стайлза, Джон Стайлз – в английской судебной практике начала XIX в. вымышленное лицо, от имени которого велись процессы о выселении.

предупреждающего, что он возбудил дело о возвращении собственности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65


А-П

П-Я