Сначала мы пытались укрыться от него под деревьями. Развели несколько больших костров, озаривших кровавыми отблесками великолепную листву в густом мраке вокруг нашего лагеря. Тепло и дым разогнали москитов, но дождь продолжался, так что под конец все насквозь промокло, и нам оставалось только бежать в челны с вымокшими гамаками и платьем. Во всей нашей флотилии было слишком мало места, чтобы столько народу могло улечься, растянувшись во весь рост; кроме того, стояла кромешная тьма, и в неразберихе совершенно невозможно было добраться до сухого платья. Так мы и лежали, сжавшись, как могли, поудобнее, изнемогшие от усталости и беспрестанно изводимые тучами москитов. Я спал на скамье под парусом, в прилипшей к телу одежде, и к вящему моему неудобству рядом со мной лежала девушка-индианка из домочадцев Кардозу: кожа у нее была обезображена болезненными черными пятнами, а толстое платье, не стиравшееся все то время, что мы путешествовали (18 дней), испускало самое отвратительное зловоние.Ночь 7 ноября мы приятно провели на гладких песках, где ягуары вновь устроили нам серенады; на следующее утро началось наше обратное плавание в Эгу. Сначала мы обогнули верхнюю оконечность острова Катуа, а затем пошли к правому берегу Солимоинса. Река здесь достигала громадной ширины, а течение в середине было до того сильно, что со стороны наших гребцов требовались самые напряженные усилия, чтобы нас не снесло на целые мили вниз по реке. Ночью мы достигли Жутеки, маленькой речки, которая при впадении в Солимоинс течет по руслу столь узкому, что, казалось, человек может перепрыгнуть через него, но на фурлонг в глубь местности русло расширяется в порядочное озеро, имеющее несколько миль в окружности. Мы снова ночевали в лесу и опять страдали от дождя и москитов, но на этот раз мы с Кардозу предпочли остаться на месте, нежели смешаться с дурно пахнущей толпой в лодках. Когда забрезжил серый рассвет, дождь шел все так же равномерно, а небо было сплошь темно-серым; зато стояла восхитительная прохлада. Мы забросили в озеро сеть и вытащили изрядное количество прекрасной рыбы на завтрак. В верхнем конце озера я видел местный дикорастущий рис.Погода прояснилась к 10 часам утра. В 3 часа дня мы подошли к устью Каямбе, другого притока, гораздо меньшего, чем Жутека. И здесь при впадении в Солимоинс русло очень узкое, но в глубине местности река разливается до громадных размеров, образуя озеро (я смело рискну употребить это слово), имеющее десятки миль в окружности. Даже будучи подготовлен к такого рода неожиданностям, на этот раз я был просто ошеломлен. Целый день шли на веслах вдоль однообразного берега, и перед нами катил свои мутные волны унылый Солимоинс, имеющий здесь от 3 до 4 миль в ширину. Подойдя к тому месту, где в стене глинистого берега имелся небольшой разрыв, мы увидали мрачный узкий проток, осененный с обеих сторон стеной леса; вошли в него, и через 200-300 ярдов перед нами вдруг раскрылась великолепная водная ширь. Пейзаж на Каямбе весьма живописен. Видневшиеся два берега озера возвышенны и одеты сумрачным лесом, на фоне которого там и сям разбросаны по зеленому расчищенному клочку земли беленые дома поселенцев. Разительный контраст с этим темным, неровным лесом составляет веселая ярко-зеленая листва лесов на многочисленных островках, которые подобно надводным садам покоятся на поверхности озера. Островки населены стаями уток, аистов и белоснежных цапель, а когда мы проплывали мимо, оттуда доносился гомон попугаев в сопровождении звонкого хора тамбури-пара. Звуки эти действовали как-то радостно после гнетущей тишины и безжизненности лесов, окаймляющих главную реку.Мы с Кардозу пересели в маленькую лодку и переправились через озеро, чтобы посетить одного поселенца, а когда на обратном пути мы находились в середине озера, внезапно поднялся сильный попутный ветер, и целый час нам грозила серьезная опасность утонуть. Ветер сорвал настилы и циновки и поднял пену на воде, волны вздымались очень высоко. К счастью, наша лодка была превосходной конструкции — она имела подъем к носу, и, умело правя рулем, мы ухитрялись идти впереди волн, поднимавшихся над лодкой, и избегали их, так что вода почти не захлестывала нас. На закате мы добрались до нашей игарите, а затем как можно быстрее пошли к Курубару за 15 миль, чтобы расположиться там на ночь на песках. Мы подошли к праии в 10 часов. Теперь вода далеко забиралась по наклонному пляжу, а на следующее утро, пройдясь с сетью, мы обнаружили, что рыба начала сильно уменьшаться в числе. За завтраком Кардозу и его друзья довольно уныло толковали об уходе радостного верана и наступлении мрачного и голодного зимнего сезона.В 9 часов утра 10 ноября снизу вверх по течению реки задул легкий ветерок, и все, у кого были паруса, подняли их. В первый раз за всю поездку нам представился случай пустить в ход паруса — до того продолжительно здесь, в верховьях реки, бывает затишье. Мы весело понеслись вперёд и вскоре вошли в широкий проток между Бариа и материком на южном берегу. Ветер нес нас прямо в устье Тефе, и в 4 часа дня мы бросили якорь в гавани Эги. Глава XIIЖИВОТНЫЕ В ОКРЕСТНОСТЯХ ЭГИ Краснолицые обезьяны. — Обезьяна парауаку. — Ночные обезьяны. — Игрунки. — Жупура. — Летучие мыши. — Птицы. — Тукан Кювье. — Тукан с витым гребнем. — Насекомые. — Висячие коконы. — Муравьи-фуражиры. — Слепые муравьи
Как можно заключить из уже приведенных заметок, окрестность Эги представляла собой прекрасное поле деятельности для человека, собирающего коллекции по естественной истории. Если не считать того, что дали несколько экземпляров, привезенных после кратковременных посещений Спиксом и Марциусом, а также графом де Кастельно, чьи приобретения хранятся в музеях Мюнхена и Парижа, в Европе было очень мало известно о животных, населяющих эту область, поэтому коллекции, которые мне удалось составить и отправить на родину, привлекли немало внимания. Название моего любимого селения прочно вошло в обиход у многочисленной группы натуралистов, и не только в Англии, но и за границей, вследствие очень большого числа новых видов (свыше 3 тыс.), которые пришлось им описать, присоединяя к видовому названию указание на место нахождения — Эга. Однако открытие новых видов составляет лишь малую долю того интереса, который представляет изучение живых существ. Строение, повадки, инстинкты, географическое распределение некоторых издавна известных форм — все это дает неистощимую пищу для размышления. Кое-какие заметки, сделанные мной о животных Эги, касаются млекопитающих, птиц и насекомых и распространяются иногда на животных области Верхней Амазонки в целом. Начнем с обезьян, самых интересных изо всех животных после человека. Краснолицые обезьяны. Однажды ранним солнечным утром 1855 г. я увидел на улицах Эги индейцев, которые несли на плечах большую клетку из крепких лиан, футов 12 в длину и 5 в высоту, с дюжиной обезьян самого уморительного вида. Клетку эту они несли в гавань, чтобы погрузить на верхнеамазонский пароход. Тело обезьян (около 18 дюймов в высоту, исключая конечности) было одето от шеи до хвоста очень длинной, прямой и блестящей белесой шерстью, голова, почти голая, поросла лишь очень короткими и редкими серыми волосками, а лицо пылало самым ярким алым цветом. Облик довершали густые бакенбарды песочного цвета, сходящиеся под подбородком, и красновато-желтые глаза. Эти краснолицые обезьяны принадлежали к виду, который индейцы называют уакари и который водится только в районе Эги, а клетку с содержимым сеньор Кризостому, правитель индейцев с Япура, посылал в подарок правительственным чиновником в Рио-де-Жанейро в благодарность за назначение его полковником национальной гвардии. Обезьян с большим трудом поймали в лесах, которые покрывают низменности близ главного устья Япура, милях в 30 от Эги. Так я первый раз увидал эту самую своеобразную из всех южноамериканских обезьян, к тому же выпавшую, по-видимому, из поля зрения Спикса и Марциуса. Впоследствии я предпринял поездку в те места, где она обитает, но мне не удалось добыть ни единого экземпляра; причем, до отъезда из страны я приобрел двух таких обезьян, и одна прожила у меня в доме несколько недель.Краснолицая обезьяна относится, судя по всем существенным чертам строения, к тому же семейству цепкохвостых (Cebidae), как и остальные крупные американские виды, но отличается от всех своих сородичей тем, что имеет только рудимент хвоста -органа, достигающего у некоторых родственных видов максимальной известной в этом отряде ступени развития. Встретиться с почти бесхвостой американской обезьяной было делом до того необычным, что, когда в Европу пришли первые образцы, натуралисты предположили, будто этот орган был укорочен искусственно. Тем не менее уакари не вполне обособлена от родственных ей видов того же семейства: у нескольких других видов, также встречающихся на Амазонке, хвост при переходе от формы к форме постепенно удлиняется. Придаток этот полностью развит у тех родов (ревуны, Lagothrix, и паукообразные обезьяны), у которых на нижней его поверхности, около конца, имеется обнаженный участок, благодаря которому хвост становится чувствительным и полезным в качестве пятой руки при лазании. У остальных родов цепкохвостых (числом 7, насчитывающих 38 видов) хвост менее крепок, весь покрыт шерстью и мало помогает или вовсе не помогает при лазании; у нескольких видов, близко родственных уакари, он гораздо короче, чем у прочих. Все Cebidae, как длиннохвостые, так и короткохвостые, — древесные жители. Краснолицая обезьяна живет в лесах, которые затоплены в течение большей части года, и никогда, насколько известно, не спускается на землю; поэтому короткий хвост не является у нее признаком наземного образа жизни, как у макак и бабуинов Старого света. Она несколько отличается от типичных цепкохвостых по расположению зубов: резцы стоят косо, а в верхней челюсти сходятся, оставляя промежуток между крайними из них и клыками. Подобно всем остальным представителям семейства, она отличается от обезьян Старого света и от человека тем, что имеет по добавочному заднекоренному зубу (ложнокоренному) с каждой стороны в обеих челюстях, так что полный набор насчитывает 36 зубов вместо 32.Белая уакари (Branchyurus calvus) встречается, по-видимому, только в одном месте в Южной Америке, а именно в только что упомянутом районе на берегах Япура, близ главного ее устья; но даже и там она, сколько мне удалось выяснить, водится только на западном берегу реки. Живут эти обезьяны небольшими группами на вершинах высоких деревьев, питаясь различными плодами. По словам охотников, белая уакари весьма проворна, но прыгает мало, предпочитая при путешествиях с дерева на дерево перебегать вверх и вниз по большим сучьям. Мать, как и у других видов отряда обезьян, носит детенышей на спине. Животных этих добывают живьем, стреляя в них из духовой трубки стрелами, смоченными разбавленным ядом урари. Подстреленные обезьяны проходят немалое расстояние, и, чтобы выследить их, нужно быть опытным охотником. Самым ловким считается тот, кто, не отставая от раненой обезьяны, успеет подхватить ее на руки, когда она упадет в изнеможении. Тогда в рот ее кладут щепотку соли — противоядие от урари, и животное оживает.Вид этот встречается редко даже в ограниченном районе своего распространения. Сеньор Кризостому послал шестерых самых искусных своих индейцев, и они охотились три недели, прежде чем раздобыли те 12 экземпляров, которые составили столь редкостный, великолепный дар его покровителям. Когда вольный охотник поймает одну такую обезьяну, он запрашивает за нее очень высокую цену (30-40 мильрейсов), так как обезьяны эти пользуются большим спросом: их посылают в подарок влиятельным лицам вниз по реке.Пойманных описанным способом взрослых уакари очень редко удается приручить. Они раздражительны и угрюмы, отвергают любую попытку задобрить их и кусают всякого, кто рискнет подойти поближе. Они не издают какого-нибудь характерного крика, даже когда живут в родных лесах; в неволе они и вовсе молчат. Если не следить за уакари, они через несколько дней или недель впадают в апатию, отказываются от пищи и умирают. Многие гибнут от болезни, судя по симптомам, от воспаления легких. Одна уакари, которую я держал у себя дома, умерла от этого заболевания, прожив у меня около трех недель. Она очень скоро потеряла аппетит, хотя держал я ее на открытой веранде; шерсть ее, некогда длинная, гладкая и блестящая, стала какой-то грязной и косматой, как у выставленных в музеях образцов, а ярко-алый цвет ее лица потускнел. Когда животное здорово, цвет этот окрашивает все лицо до самых корней волос на лбу и висках, а внизу — до шеи, в том числе и отвислые щеки, спускающиеся ниже челюстей. Когда смотришь на животное с некоторого расстояния, кажется, будто кто-то наложил на лицо его толстый слой красной краски. Скоро моей обезьяне пришел конец: последние сутки она лежала без сил, учащенно дышала, и грудь ее тяжко вздымалась; цвет лица постепенно бледнел, но, даже когда она испустила дух, все еще оставался красным. Поскольку цвет этот не исчез полностью по истечении двух-трех часов после наступления смерти, я рассудил, что он обусловлен не только кровью, но отчасти и каким-то пигментом под кожей, сохраняющим долго свой цвет после того, как кровообращение прекратилось.Немало насмотревшись на угрюмый нрав уакари, я был крайне удивлен, встретив в доме одного знакомого весьма бесцеремонную обезьяну этого вида. Когда я сел на стул, она выбежала из внутренней комнаты, вскарабкалась по моим ногам и приютилась на коленях, а затем, устроившись поудобнее, обернулась и взглянула на меня с обычным обезьяньим оскалом. Это было молодое животное; обезьяну поймали, когда мать ее была подбита отравленной стрелой; зубы у нее появились еще не все, а лицо было бледное и в крапинках, так как пылающий алый тон приходит только со зрелым возрастом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69