Есть там остаток, избыток или разница в восемнадцать мешков, судьбу которых интересно было бы знать, особенно, если мы примем во внимание, что по курсу дня речь идет о сумме в 800 тысяч долларов.
— Вы, может быть, имеете на этот счет какие-нибудь особые сведения? — спросил Брайам.
— Да, имею.
— Если это не нескромно?..
— Нисколько. Один из друзей президента Брайама, полковник Ли, уехал в это время из Соленого Озера, которое только что начинало строиться. В его распоряжение дан был обоз из пяти повозок. И вот две из них были нагружены именно этими восемнадцатью мешками.
— Как все в конце концов становится известным, — заметил Брайам.
— Полковник Ли, — продолжал иезуит, — прибыл в Нью-Йорк. Восемнадцать мешков, о которых идет речь, сданы были на хранение в банк Кроссби. Если я ошибусь, остановите меня, пожалуйста.
— Продолжайте, — сказал Брайам.
— Взамен ему выдали квитанцию на пятнадцать мешков.
— Пятнадцать вместо восемнадцати?
— Три мешка составляли комиссионную плату полковнику. Квитанция на пятнадцать мешков была составлена на имя некоего...
— Натаниела Шарпа, — улыбаясь, сказал президент.
— А вы не знаете, кто был этот Натаниел Шарп?
— Это был я, — с полной простотой ответил Брайам.
Он вынул из кармана своего сюртука огромный бумажник, раскрыл его и достал оттуда вчетверо сложенную бумагу.
— А вот и квитанция, о которой вы говорите.
Оба взглянули друг на друга.
— Что вы скажете о моей истории? — спросил иезуит.
— Я скажу, — ответил президент, — что полковник Ли не был таким верным другом, как я воображал. Насколько я помню, он дал мне слово...
— Он и сдержал его, брат Брайам, Если я знаю все эти подробности, то только потому, что выслушал полковника на исповеди.
— Вы тоже связаны, — сказал Брайам.
— Я связан. Но теологически одно обстоятельство освобождает меня от обязанности молчать: это если вы сами не сдержите данного полковнику слова оберегать миссис Ли, его супругу.
— Верно, — подтвердил Брайам.
— Теперь положение вещей представляется мне очень ясным, — сказал иезуит.
— Каким представляете вы его себе?
— Следующим: когда после великого исхода из Нову Брайам Юнг со своими эмигрантами прибыл на место, где должен был вырасти город, под именем города Соленого Озера, у него была очень умеренная вера в будущее мормонского дела. Поэтому он воспользовался прибытием первого транспорта золота из Калифорнии, чтобы обеспечить себе, по крайней мере, материальный успех. Что сказал бы теперь его народ, если бы узнал, что — он, пророк, избранный Богом, сомневался тогда в святости своего дела? Что сказал бы этот верный народ, если бы знал, что президент Церкви для себя припрятал золото, употребление которого он публично запретил? Как вы думаете, какое впечатление произвело бы подобное разглашение?
— Очень скверное, — сказал Брайам.
Он добродушно улыбнулся.
— Нужно было бы еще представить доказательства тому, что вы утверждаете. А расписка у меня.
— Да, — сказал отец д’Экзиль. — Но существует дубликат.
— Дубликат! — Тяжелые веки президента слегка задрожали.
— Дубликат или копия, — с апломбом подтвердил иезуит, — подписанная полковником Ли как вкладчиком и агентом, принявшим вклад.
И так как Брайам странным взглядом смотрел на него исподлобья, он закончил:
— Будьте спокойны, я не взял с тобой этой копии, собираясь ехать к вам.
Наступила минута молчания.
— Еще сигару? — спросил Брайам.
— С удовольствием.
— Вывод из всего этого тот, — с огорченным видом произнес президент, — что полковник Ли не доверял мне. Это нехорошо. Никогда я этого не думал.
— То, что вы оказываете так мало протекции его вдове доказывает, что его недоверие имело основание, — возразил отец д’Экзиль.
Президент поиграл брелоками своей цепочки.
— Ну-с, а эта копия?
— Она находится в настоящее время в руках у надежных друзей, — сказал иезуит.
— Надежные друзья — залог покровительства Всевышнего, — согласился Брайам.
— У них в руках копия этой расписки, — продолжал отец д’Экзиль. — Они получили поручение опубликовать ее в самых больших газетах Союза, если — сегодня у нас 15 января — к 1 марта я не прибуду в Сан-Луи, чтобы воспрепятствовать этому.
— Допустим, — сказал Брайам, подумав немного, — что по той или иной причине я не сумею помешать этому оглашению. Как вы думаете, что воспоследует?
— Вы сами сейчас сказали: очень скверное впечатление.
— А именно?
— Все преданные вам будут очень недовольны.
— Может быть, и не так. Не в первый раз я буду оклеветан. Я буду оспаривать подлинность документа. Я объясню все дело религиозной распрей. В случае нужды пущу в ход откровение. Теперь моя очередь напомнить вам, что я непогрешим.
— Что касается мормонов, может быть, вы правы, — сказал иезуит. — Но что касается других граждан Федерации — нет. Уверяю вас, это будет грандиозный скандал. Я знаю, что вы ни в каком случае не желаете вызвать его.
— Верно, — задумчиво сказал Брайам. — Но в таком случае?..
— В таком случае сделайте немедленно распоряжение, чтобы я мог к 1 марта очутиться в Сан-Луи.
— Я, конечно, от всей души помог бы вам попасть к назначенному вами числу в такой очаровательный город.
— Нисколько не сомневаюсь в этом. Но вы знаете, что я хочу попасть туда только в обществе миссис Ли.
— Миссис Гуинетт.
— Разрешите лучше, миссис Ли.
— Повторяю: миссис Гуинетт, — сухо сказал Брайам. — Вы меня достаточно знаете: я не стану спорить из-за слова. Если я говорю миссис Гуинетт, то мне даже досадно, что вы не сразу понимаете меня.
Отец д’Экзиль взглянул на президента. Тот улыбался.
— Не нужно забывать, — загадочным тоном сказал он, — что мне, Первосвященнику и Высшему Главе Государства, доверена охрана законов. И как таковой, я не могу разорвать правильно заключенный союз. Но миссис Гуинетт может, без моего ведома, бежать из-под супружеского крова, и в этом случае вы, весьма вероятно, можете оказаться попутчиками.
— А ваши Даниты не будут преследовать нас? — с недоверием спросил отец д’Экзиль.
— Мои бедные Ангелы Разрушители! — расхохотался Брайам. — Преувеличили же их подвиги! Такой умный человек, как вы, не должен верить этим вракам! Вы удивляете меня, дорогой друг! Такие пустые подозрения после того как вам удалось заинтересовать меня в счастливом исходе вашего путешествия!
— Теперь моя очередь сказать: верно! — смеясь, сказал иезуит.
Брайам позвонил. Вошел Кимбелл.
— Брат Гербер, — властно сказал президент, — отправьтесь сейчас же к брату Джемини Гуинетту. Он в храме, и вы, значит, дома его не застанете. Но зато постарайтесь повидать миссис Гуинетт номер второй и привести ее сюда так, чтобы никто — вы слышите! — никто — не видел вас. Идите и скорей устройте все это.
Кимбелл поклонился.
— Миссис Гуинетт номер второй, Анну, поняли? — повторил Брайам. — Я жду.
— Надо быть точным, — сказал президент, возвращаясь и усаживаясь против отца д’Экзиля. — Что стали бы мы делать, если бы в самом деле вместо сестры Анны он привел нам Сару или эту несчастную дуру Бесси!
— Что, — спросил иезуит, — брат Джемини имеет уже трех супруг?
— Трех, — сказал Брайам. — Трех. Число это, наверное, не превышает его ресурсов.
И они продолжали беседовать, как лучшие в мире друзья.
Аннабель очутилась теперь между обоими мужчинами. Боязливо поглядывала она на Брайама Юнга.
— Миссис Гуинетт, — сказал он, — пожалуйста!
И вежливо предложил ей свое кресло.
— Боже мой! — прошептал отец д’Экзиль.
Он разглядел молодую женщину при полном освещении. Машинально отступил он в темную часть зала, чтобы она не увидела его внезапно наполнившихся слезами глаз.
Аннабель была в бедном, сплошь заштопанном черном платье. Руки она скрестила на груди. Красные пальцы с погибшими бедными ногтями выглядывали из бесформенных митенок. И, кроме того, этот вид загнанного животного!.. Такое падение, в несколько месяцев... Боже мой!
Но президент уже призвал Гербера Кимбелла и отдал ему приказания.
Затем он спросил отца д’Экзиля:
— Вы знаете привал «Коронованного мормона»?
— Да, — сказал иезуит.
— Место это в шести милях отсюда. Выехав в полночь, вы будете там в два часа. Там есть хижина, в которой с грехом пополам можно укрыться, в ней переночуете. Ровно в восемь часов утра туда прибудет на почтовой тележке мой частный курьер, брат Уудроу Брантинг, и я ему дам указания. А пока не пройдете ли вон в ту комнату. Брат Кимбелл подаст вам закусить.
Он прибавил, улыбаясь:
— За счет банка Кроссби.
Он взял пальто и свою большую шляпу.
— Вы покидаете нас? — спросил его отец д’Экзиль.
— Нужно, — продолжая улыбаться, ответил Брайам. — Сейчас я получил божественное откровение, приказывающее Собранию старшин и апостолов спеть сегодня ночью Книгу псалмов... целиком. Нам хватит до шести часов утра. Но Господь, поддержавший руки Моисея во время боя, поддержит наши голоса.
И прибавил с мелькнувшей в его маленьких слоновьих глазках иронией:
— А в шесть часов вы будете уже далеко отсюда.
Он проводил их до двери, с полной непринужденностью поцеловал руку Аннабель и пожал руку иезуиту.
В полночь, как было условленно, отец д’Экзиль и молодая женщина верхом на Мине выехали из города Соленого Озера, а в это время в храме, под председательством Брайама Юнга, бесстрастно отбивавшего такт, охрипшие голоса старшин и апостолов затягивали первую строфу восьмидесятого псалма Давида:
Вы, управляющие Израилем, будьте внимательны.
Вы, ведущие его, как овечку Иосифа,
Покажитесь, вы, сидящие на херувимах
Перед Ефраимом, Вениамином и Монасеем.

Глава десятая
На узком плоскогорье, вроде карниза у скалы, стояла хижина из досок. Она укрывала путешественников, застигнутых бурей в горах. Это место и называлось «Коронованным мормоном».
Хижина эта, в шести милях от священной ограды, отмечала первую остановку курьера, соединявшего Соленое Озеро с Омагою, если ехать через проход Каньон де л’Эко.
Иезуит и его спутница прибыли туда, как и предполагали, в два часа ночи.
— Постарайтесь заснуть, — сказал отец д’Экзиль. — Я сам-то спать не могу. Но если мне удастся хоть мало-мальски сносно устроить вас в этом бараке, тогда, признаюсь, и я засну.
Он высек огонь. В углу хижины нашел кучу сухой травы и покрыл ее одним из двух привезенных с собою одеял.
— Лягте.
Аннабель повиновалась. Другим одеялом он укутал ее, как ребенка.
— Сюда, Мина.
Он ввел в хижину мула, который сам опустился на колени. Пользуясь его тяжелым горячим телом как прикрытием от ледяного, проникающего извне ветра, он улегся около него.
— Хорошо ли вам?
— Да.
— Не нужно ли вам чего-нибудь?
— Ничего.
Слышно было только, как в узких ущельях завывал ветер, а внутри раздавалось мерное дыхание мула.
Напрасно настораживался иезуит. Он не мог разобрать, уснула Аннабель или нет.
Все-таки ему нужно было знать это. Замирая от столь большой смелости, он вытянул руку. Сейчас же рука его встретилась с рукою молодой женщины; он тихонько пожал ее. Но в его руке рука ее оставалась неподвижной и теплой.
Тем не менее отцу д’Экзилю казалось, что Аннабель не спала.
Еще тише отодвинулся он и улегся на свое место возле доброго мула. Множество мыслей теснилось у него в голове. Он очень удивился бы, если бы накануне, когда форсированным маршем он спешил в Соленое Озеро, кто-нибудь сказал ему, что на другой день, в тот же самый час, выиграв отчаянную партию у Брайама Юнга и находясь вместе с Аннабель на пути к освобождению, он будет испытывать такую скромную радость, — скажем прямо, так мало радости. Ему казалось, что он кое-чего не предусмотрел в своих так тщательно разработанных планах, кое-чего не угадал, и теперь попал в безвыходный тупик.
Ах! как далек был сейчас от него сон! С отчаянной настойчивостью искал он причину страшного молчания, которое хранила его спутница с момента их бегства из Соленого Озера. По своей доброте и скромности он не мог допустить единственной разумной причины: стыда, который должен был охватить Аннабель в присутствии человека, которым она с таким преступным легкомыслием пожертвовала ради фантазии, принесшей ей так мало славы.
— Смирно, Мина! Смирно!
Мул, глухо вздыхая, зашевелился. Иезуит приласкал его. Он угомонился.
В наступившем молчании отец д’Экзиль передумал все еще раз и тяжело вздохнул, думая, что понял наконец: это было еще не все — освободиться от позорного ига Гуинетта. Теперь надо было жить. Вот о чем, без сомнения, и думала Аннабель. Покинула она Сан-Луи богатой и счастливой, для того чтобы вернуться туда бедной и павшей!
Такая перспектива могла, конечно, привести его спутницу в уныние, что жестоко поразило отца д’Экзиля. Он сердился на себя за то, что сразу не нашел такого простого объяснения, ругал себя легкомысленным и даже эгоистом. Да — зачем отрицать! — он сердился на Аннабель, оттого что она тотчас же не выразила ему благодарность. Как будто бы, вырвав ее из рук гнусного супруга, он в конце концов сделал для несчастной что-нибудь, кроме перемены рода забот!
И внезапно в голове отца д’Экзиля властно встал вопрос, о котором он ни разу не подумал со времени выезда из Хооз-Ранчо: что он сделает с разоренной Аннабель Ли, когда они приедут в Сан-Луи?
Детские заботы, святое недоумение, вскрывающее качества этой души! А вам разве не случалось на войне в какую-нибудь лунную ночь забыть под влиянием этого относительного покоя единственную важную заботу — неприятеля, и заняться тысячью мелких забот мирного времени? «Надо перекрыть крышу гумна, а у меня ни копейки, — думает земледелец». «Будут ли приняты в расчет при представлении к повышению эти часы страданий». — думает чиновник. Потом оба внезапно улыбаются, когда вспоминают, что стоит им только высунуть из-за бруствера голову, и они увидят меловую линию неприятельской траншеи. Ах, как можете вы беспокоиться о других вопросах, когда для вас не решен еще главный вопрос! Но эти муравьи имеют перед отцом д’Экзилем то преимущество, что они знают, по крайней мере, где неприятель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25