Качество супер, приятный ценник 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Щелчок, второй, третий — на обочине дороги последовательно, один за другим, возникают реальные предметы, выхваченные из темноты светом фар. Значит, грузовик еще движется, значит, еще не все кончено, не все пройдено, не все преодолено? Значит, они еще не победили?
От усталости путаются мысли, мельтешит в глазах. Сон и бред избрали личность Штурмера, чтобы выяснить отношения, чтобы объясниться. Им не скажешь — уйдите! Они не поймут.
Рефлексы шофера, приобретенные за долгие годы вождения в самых трудных условиях, подменяют сознание водителя. Он в полусне, но продолжает путь. Скорость минимальная — после теплового удара быстрее вести он не может. Лучше бы он свалился без сознания. И его ноги соскользнули бы с педалей газа, и машина остановилась бы… Но он не имеет права остановиться: утром он должен быть на месте. Утром или никогда.
Грузовик тащится по неровной дороге. Гофрированное железо подставляет ему свои канавки, он погружает в них огромные колеса, втискивает черную, твердую и эластичную резину шин, вылезает и катит дальше мерной слоновьей поступью. Так это представляется в сознании Штурмера.
Между человеком и машиной образуется неразрывная связь, общность ощущения. Если шофер на повороте срывается в кювет и гробится, значит он потерял это чувство. Впрочем, в наши дни у людей не осталось ни чувств, ни чуткости. Распускать нюни — вот это они умеют. Но чувствовать? На это у них не хватает мужества.
— Черт, я же отключаюсь!..
В термосах — ни капли кофе. Коньяк тебе не поможет — только сильнее захочется спать. Ты, брат, совсем один против всесильного сна и всех его чар. Защищайся. Не поддавайся. Сон постарается нарисовать тебе на стене тьмы придуманный мир — не верь его фокусам. Борись! Борись! Вцепись в рычаги и борись. Эта женщина, рожденная из вихрей пожара и идущая тебе навстречу, мутноглазая, влекущая, непристойная и восхитительная, — ее нет, все это выдумка, все — ложь. А если она существует, это — смерть, знай это. Как только ты поставишь ее на место, как только поймешь, что она — мираж, привидение, бессильный, бесплотный, а следовательно, бездушный призрак, ничего не бойся. Лишь бы руки твердо держали руль, была врублена первая скорость и педаль газа утоплена наполовину.
Не поддавайся мрачным увещеваниям сна, Жерар, иначе ты пропал. Нахмурь брови, зажмурься, открой глаза, встряхнись, откажись от мыслей о сне, гони их, гони прочь…
Но женщина сильнее. Она не открывала дверцу кабины, и все же она здесь, сидит рядом со Штурмером, поставив обе ноги на тело Джонни, по-прежнему распростертое на полу. У нее нет лица, но она очень красива; когда она затягивается сигаретой, губы ее хищно изгибаются, как от предвкушаемого наслаждения А ведь рта у нее тоже нет. Он отсылает ее обратно в пламя пожарища, откуда бы ей лучше было не выходить. Он давит на тормоз — слишком резко — осторожно, Жерар, осторожно! Грузовик замирает, заметно вздрогнув. Штурмер трет глаза, пожимает плечами. Ощупью ищет на сиденье сигареты и натыкается на руку Джонни, судорожно сжимающую пачку. Как он в нее вцепился, скотина! Не вырвать! Да ладно, в сетке над головой есть другая.
Женщина вернулась. У нее по-прежнему нет лица, но ведет она себя все более вызывающе.
— Ты, убери свои ноги с моего приятеля!
Даже эта совершенно нелепая фраза, произнесенная вслух громким голосом, не разбудила Жерара. Нет, на самом деле он вовсе не спит. Просто сейчас на его месте сидят два человека.
Один осторожно, осмотрительно, почти шагом, ведет красный грузовик, ему страшно, и сознание его ясно. Пусть он не гений, но он честно делает то, что нужно. Он видит дорогу, монотонную равнину и там, в глубине ночи, клубы дыма, вздымающиеся до небес и низвергающиеся волнами на объятую пламенем буровую.
И тут же другой, который ничего не знает и не видит: он бредет сквозь ночь, как слепец, и двое мертвых сопровождают его. Первый когда-то очень давно, больше часа назад, был его другом, но вот уже сто лет, как ушел из жизни; а вторая — женщина, упорно не желающая обрести лицо, но прекрасная, несмотря ни на что, — может быть, сама смерть.
— Меня зовут Анна, — говорит она. — Я хочу тебя.
Теперь становится страшно не тому Жерару, который бодрствует и ведет машину. Становится страшно другому.
Отражаясь в завесе дыма, цепляясь за собственное отражение, зарево разливается по всему небу, освещая землю. Его красные отблески безмерно удлиняют тени. Все новые призраки возникают перед колесами. Но больше ни один не успевает ожить — капот заглатывает их, и они умирают, раздавленные.
Женщина положила руку на бедро Жерара. Ладонь очень нежная, он ее чувствует сквозь брюки. Мотор мурлыкает бесконечную песенку. И Жерар различает слова: эти запретные таинственные слова, те самые, что так волновали его, когда он был маленьким.
Жерар-шофер хорошо справляется со своим делом. Стрелка спидометра дошла до цифры «десять километров» и не шевелится. Колеса равномерно подминают под себя дорогу, не скользят, не буксуют, даже не поднимают пыли: при такой скорости кажется, что не едешь, а плывешь.
Другой Жерар окружен химерами.
…И сейчас он больше всего боится проснуться. Он снова превратился в маленького мальчика, для которого подобные сны всегда заканчивались разочарованием — откуда ему было знать, что должно было присниться дальше? Но в эту ночь он обязательно узнает. Это случится!
Оба Жерара не сводят глаз с дороги, сливаются в одно. Это, наверное, от усталости, — решают они. И конечно, от страха.
Штурмер берет еще одну сигарету из сетки над головой. Пока догорает спичка, он успевает заметить, что Джонни, скорчившийся на дне кабины, не дышит. Умирающие всегда стараются за что-нибудь уцепиться. Джонни вцепился в пачку «Лаки». По-английски «лаки» — счастливчик.
Ночь неторопливо, безжалостно отсчитывала секунды — по одной, по одной… Она не щадила Жерара. Сон изнутри вонзал когти в его веки и рвал их, рвал. Но кровь не текла. Может быть, после всего этого у него совсем не осталось крови? А тут еще изволь вези эту падаль, от которой и при жизни разило гангреной…
Все коварней и коварней пляска теней, пляска сполохов перед колесами. Хорошо хоть, женщина не вернулась. Он был совсем один, наедине с Джонни. Совсем один.
Свет впереди стал ярким, резким, ослепляющим. Каждую секунду ему казалось, что уже конец, и Жерар пристально вглядывался в темноту. Нет, пока нет. И грузовик сонно катился дальше. Голоса тех, кто должен был его встретить, звучали у него в ушах, но Жерар знал, что это ему только кажется. Пламя пожара, вот уже несколько часов слепившее ему глаза, начало бледнеть, а потом и вовсе исчезло. Еще более непроницаемая тьма окружила его со всех сторон, и он не сразу понял, что уже начало светать и что темное облако, сквозь которое он пробирался, было клубами дыма, застилавшего всю равнину вокруг буровой. Потом дым разогнало ветром, и в просвете он увидел людей, бегущих навстречу. Они отчаянно размахивали руками, чтобы он не ехал дальше. Но он им не поверил. Наконец один из них вскочил на подножку и схватил его за покоть…
— Молодец, парень! Добрался! А где остальные?
Спать! Спать, как животное, задушить сном все мысли, весь мир, всю свою жизнь! На долгие часы — в тяжелый сон, без сновидений, без движений, в сон, подобный смерти. Руки и ноги налиты свинцом, наполнены мраком. Тяжесть усталости наваливается на тело спящего, вдавливая его в постель. Лишь время от времени губы чуть вздрагивают и вырывается короткий вздох. Но он опять спешит погрузиться в небытие, смакует его, наслаждается им, тонет в нем.
Палатка была поставлена в трех километрах от того места, где рабочие компании «Круд» наспех сколотили нечто вроде сарая для хранения взрывчатки. Вертикальные лучи солнца пронизывали полотно, охрой окрашивая его изнутри. В палатке царила удушающая жара. Серебристые лопасти вентилятора месили горячий воздух. Струйки пота медленно стекали по телу спящего.
Пока бригада рабочих разгружала грузовик, три местных пеона лениво рыли могилу для Михалеску.
— Два метра глубины! — проворчал высокий негр, опуская кирку, чтобы утереть пот со лба. — Когда хоронят кого-нибудь из наших, хватает и горсти песка.
Джонни был тут же, рядом. Еще не уложенный как следует, валялся кусок мяса под брезентом цвета хаки, предоставленным ему вместо савана. Всю ночь вариться в собственном соку, в собственной грязи, в собственной шкуре на раскаленном дне кабины…
— Ну прямо как из котла! — припечатал, увидев труп, повар бригады, китаец, который, подобно большинству своих соотечественников, работал когда-то в прачечной.
Наконец после общих усилий могила достигла нужной глубины. Судьба Джонни Михалеску была решена: его невыносимо смердящее тело достанется не замурам, крылатым могильщикам, а червям, как это принято на его родине.
Солнце должно было вот-вот исчезнуть за горизонтом. А в палатке, избавленный, наконец, от смертоносного соседства с нитроглицерином, по-прежнему спал Жерар. Он не будет присутствовать при погребении того, кого он убил.
Похороны были назначены на девять часов. Начальник участка нервничал, потому что никак не мог отыскать свою библию. Ее не было ни на столе, ни под грязными носками в металлическом шкафчике. Куда ж она запропастилась, черт ее побери? Стой, таких слов не стоило бы произносить, дело касалось священного писания. Ага! Вот она, наконец, в аптечке за коробками с лекарствами. Оставив двустворчатую дверь хлопать за своей спиной, Джеральд Мак-Джоуэн быстрым шагом направился к месту погребения.
Еще раз пожар сменил солнце на небосклоне. Он снова стал хозяином равнины и всего видимого мира на целую ночь. Его могучее, неиссякаемое шипение изгнало тишину, заглушив голоса людей.
Два здоровенных янки старались распрямить тело Джонни, чтобы уложить его в мало-мальски пристойной позе. Они пытались преодолеть окоченение, не забывая о том, что пораженные гангреной ткани расползаются под руками, — работенка не из приятных! Из последних сил они сдерживали самые страшные проклятия. Время от времени оба отворачивались, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Повернувшись спиной к разъяренному огню, штурмующему небо, Мак-Джоуэн принялся неуверенно бормотать псалмы. Позади него соломенные, обмакнутые в нефть факелы отбрасывали зыбкие отблески.
Ветра не было, но иногда без всякой причины клубы дыма накатывались на людей, заставляя их задыхаться от кашля.
— «Адонай, глава рода Израилева, явившийся Моисею среди красных языков пламени, сжалься над рабом твоим, господи, мы взываем к тебе…»
Здесь собрались все нефтяники, кроме тех, кто должен был следить за пожаром. В конце каждой фразы индейцы-католики торопливо крестились и бормотали: «Аминь».
— «Поспеши на помощь ко мне, о господи, в тебе мое спасение. Я погряз с головой в прегрешениях моих. О господи, не гневайся на меня».
Один факел замигал и погас. В полутьме кто-то выбрался из общего круга и, надрывно кашляя, исчез в темноте.
— «О господи, наставь неправедного на путь праведный. Укажи мне пути твои, господи, и научи меня мудрости своей…»
Начальник участка закрыл библию. Двое пеонов воткнули свои факелы в землю и начали сбрасывать в яму песок полными лопатами. Но привычного зловещего стука земли о дерево не было: Джонни похоронили без гроба, завернув голое тело в брезент.
Мак-Джоуэн приблизился к краю могилы и пробормотал короткую молитву собственного сочинения.
— Господи, ты сказал: и у лис есть свои норы, а сыну человеческому негде даже преклонить голову. Господи, когда ты был среди нас, ты часто спал в тени палатки или дерева. Прими же создание твое в круг твоих избранных! Мы тебя просим. Может быть, Джонни жил во грехе и скверне, но он умер, выполняя свой долг, и сделал он это наверняка не из гордыни. Прими же его, господи, в доме своем!
— Прими его в доме своем! — подхватили янки.
— Значит, вы не успели вовремя затормозить?
— Он стоял сбоку, я не видел, как он поскользнулся. И потом я так устал…
— Понимаю.
В бараке начальника участка перед тремя стаканами виски сидели Мак-Джоуэн, специалист из Далласа по взрывным работам, и Штурмер. Умытый, выбритый, Жерар великолепно чувствовал себя в свежей одежде, за которой сходил к разгруженному и отныне безобидному грузовику; он был настолько бодр, что и сам удивлялся.
Виски было не простым «бурбоном», а настоящим шотландским. «Уайт Хорс» — для Жерара, во всяком случае, это было в самый раз, а янки пили свое кентуккское — видно, им нравился вкус бриллиантина.
— Я напишу отчет, — продолжал инженер. — Тем более что никаких вопросов не возникает. Его рана сама по себе была неопасной. Умер он от заражения крови… и вы здесь совершенно ни при чем, так я и объясню. Намучились вы с ним, наверное, а?
Жерар окончательно поверил в удачу только тогда, когда инженер вручил ему расписку за доставленные двести килограммов груза.
— Поберегите эту бумажку: она стоит две тысячи долларов, я присоединил сюда и долю вашего напарника. Мой отчет они получат только через неделю. Поэтому хорошенько запомните следующее: Джонни Михалеску умер здесь, по приезде. Перед смертью он просил, чтобы его часть вознаграждения передали вам. Я уже договорился об этом с моими помощниками, они не возражают. Компания достаточно богата…
— Спасибо, большое спасибо, — произнес Жерар.
Две тысячи долларов! Как раз то, что требовалось. Он закрыл глаза. Перед ним замелькали обрывки воспоминаний. Хватит: больше ни одного рейса! Конец этой пытке, конец безумию, страху…
— Когда вы намерены ехать обратно? Если хотите, обратно вас отвезут. У нас есть люди, которые хорошо водят и будут радешеньки провести уикэнд в Лас Пьедрасе. Это даст вам возможность отдохнуть перед следующим рейсом…
Ни в какой новый рейс Штурмер не собирался, но он не видел необходимости сообщать об этом американцу. Тот сразу раскаялся бы в своей щедрости.
— Я поведу грузовик сам. Вот допью и поеду.
Было рано, солнце еще не набрало силы. Шестьдесят часов назад красные грузовики, покинув побережье, отправились в далекий путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13


А-П

П-Я