Если понадобится, стоит подумать о десанте, — предложил Начальник штаба.
Рико только руками развел.
— Все оборудование института слишком громоздко и требует длительной отладки. Очень сожалею, что не в силах ничем помочь. Не знаю, как и отблагодарить вас за доверие. Разве что поделиться некоторыми научными соображениями…
Командир и Джо переглянулись.
— С удовольствием послушаем вас, — без особого энтузиазма согласился Начальник штаба.
— Видите ли, говоря откровенно, системы принудительного перевоспитания как таковой вообще не существует. Ни у нас, ни за рубежом. Эксперименты показали: достигаемый эффект крайне неустойчив. Солдата первой категории, созданного с помощью нашей техники, хватает на какую-то одну ответственную операцию, не более. Затем психика начинает восстанавливаться в первоначальном виде. Конечно, и этот эффект, попади он в руки «акул», весьма опасен: за день можно столько дров наломать! Но я лишь хочу подчеркнуть: психика непостижимо устойчива. Выбить из человека то, что заложено в детстве, практически невозможно. Любой педагог знает, как сравнительно легко воспитать человека и как трудно перевоспитать.
Все головы, как по команде, повернулись к Начальнику штаба: до сих пор никто не забыл, что он учитель.
— Вы хотите сказать, перевоспитание «стриженых» невозможно в принципе? — в упор спросил он.
— Напротив! Насколько я понимаю, их психика в известном смысле — табула раса, чистая доска. Дрессировка еще не воспитание, а они подвергались лишь дрессировке. Дрессировка же не затрагивает стержня личности, ее социальной основы, лишь заставляет приспосабливаться к обстоятельствам. Скажем, они беспощадны, но эту беспощадность при желании можно направить и в противоположную сторону. На мой взгляд, в отношении «стриженых» немыслим термин перевоспитание. Только — воспитание.
— По-вашему, ничего не стоит воспитать их заново? — недоверчиво улыбнулся Командир.
— Ну это уж слишком. Я не сказал: ничего не стоит. Я говорю: возможно. Мы, психологи, знаем, что античеловеческие, звериные инстинкты не приживаются в нормальной, здоровой психике. Как не приживается в организме чужое сердце. Оно попросту отторгается. Человек создан для человеческого. Стало быть, не так уж сложно было бы воспитать в этих ребятах основы человеческого, гуманного. Тем более что отчасти они взрослые люди, их интересы, любознательность, сознание своего человеческого «я» в известной степени сложились. Их уже мучают проклятые вопросы: кто я, зачем я, имею ли я право убивать? Только что мы два часа беседовали с Айзом — чрезвычайно поучительная была беседа! — и он меня окончательно убедил: такого рода парадоксальную личность воспитать легче, чем ребенка семи лет, хотя психика «стриженого» находится примерно на уровне семилетнего. А дети, как вы знаете, не рождаются злодеями.
— Любопытно, любопытно! — воскликнул Командир и в волнении прошелся но землянке, от стены к стене. — Стало быть, вы считаете, что самое надежное средство — обычное воспитание? Что к ним надо относиться как к детям?
— К ним надо относиться как к взрослым детям. В том-то и беда, что они уже сложились как личности — хилые, однобокие, уродливые личности. В них есть понятие «я», но нет для этого «я» устойчивого социального фундамента, нет «мы». Вот в чем их однобокость. И в этом случае существует только один подход для успешного воспитания, открытый русским ученым Макаренко: зацепиться за какой-то наиболее надежный сучок на кривом и хилом деревце этого «я»…
— И такой «сучок» есть? Вы его нащупали?
— Есть. Но нащупал его не я. Здесь у вас обнаружился талантливейший педагог… — И сиять все взгляды устремились к Начальнику штаба. — …который в кратчайшие сроки сумел сделать то, на что обычно уходят годы. Он перенес на «стриженых» не только свою психику, но и, условно говоря, элементы собственной личности. Уверяю вас, на подобное не способен никакой «Кузнечик»…
— Выходит, это ты, Старик, такой талантливый педагог? — рассмеялся Командир. — Вот уж не думал!
Старик, донельзя смущенный, нервно пощипывал вновь отросшее подобие бородки — мягкую сизую щетину. Реплика Командира заставила его подняться в пробормотать:
— Этот ученый человек много здесь наговорил правильных слов. Сразу видно, здорово подкован. Только уж ты, дорогой друг, не вгоняй меня в краску на старости лет. Какой из меня учитель! Видишь ли, дело простое: каратели отняли у меня обоих моих сыновей, и теперь эти десять стали мне вроде как сыновьями. А больше ничего.
И сел под добродушный смешок всех собравшихся.
— Вот именно, больше ничего, — продолжил Рико. — Старик нащупал главную направленность личности «стриженого», его больное место, если хотите, идефикс: кто я, чей я сын? Этим они все болели еще там, у себя в Городке. Очевидно, доктор Климмер допустил ошибку; им с самого начала не объяснила, чьи они дети. Или по каким-то неизвестным нам причинам не могли объяснить. А Старик интуитивно угадал эту потребность и вернул им детство, а заодно и социальный фундамент. Вместе с отцовством они обрели новое устойчивое «я», опирающееся на «мы». И это «мы» — наше, народное. Я не очень сложно говорю… друзья?
— Что вы, абсолютно понятно, дорогой товарищ! — откликнулся Командир.
— Постарайтесь понять меня и в дальнейшем, — предупредил Рико, — это очень важно. Хорошо, что Старик нащупал «сучок», плохо, что нащупал вслепую. Зацепка не очень-то надежна: мы ведь не в состоянии ответить на вопрос «стриженых», мы сами не знаем, чьи они дети. Если бы мы узнали это, в наших руках оказался бы ключ к их сердцам. Пока же мы действуем отмычкой, по сути, морочим беднягам головы…
— Ученый человек, верно, шутит, — снова вмешался Старик. — Я и не думал морочить им головы. Я только рассказал им про Момо. Вы ведь знаете Момо? Про Момо и немножко про себя. Я рассказывал эти истории еще своим маленьким сыновьям. А теперь все десять парней считают себя сыновьями Момо, даже тот, который поначалу принял за отца меня. И нет сил доказать им, что это не так. Вот ведь какая штука, а вовсе я не морочил…
На Старика зашикали, замахали руками, чтобы не мешал, но Рико со вниманием выслушал его.
— Я раньше не знал Момо. Да и не столь важно, чьими сыновьями считают они себя, твоими или Момо. Разве ты не заметил, Старик: они и на Момо смотрят твоим взглядом. Наверное, ты сам почитал его отцом. И все же это не ключ, только отмычка. Психологическая отмычка. Вот я и думаю: не лучше ли, чем взрывать казармы, воспользоваться отмычкой? Покуда не найден ключ…
Командир азартно хлопнул в ладоши:
— Блестящая идея! У меня у самого что-то подобное вертелось в голове. Но как?!
— А это уж совсем просто. Я уже говорил, что беседовал с Айзом. За два часа он едва не убедил меня — заметьте, меня, а не «стриженого», — что я сын Момо. И таких Айзов у нас десять.
— Вы предлагаете отправить их обратно в казармы?
— Выпустить на волю?!
— Рискованный шаг!
— Чтобы они вернулись с ножами?
— А что, в этом есть зерно…
Рико тщательно вытер голову большим клетчатым платком и, когда умолк шум, сказал коротко:
— Уверяю вас, риска никакого. То, что произошло с ними здесь, необратимо. Детство из человека не выколотить никакими палками.
— А как же ключ? — спросил Джо.
— Ищите! Чем быстрее найдете, тем лучше. Но я убежден: начинать надо уже сейчас, немедленно. Вот, друзья, и все научные соображения, которыми я хотел поделиться. Большое вам спасибо за внимание, давненько не встречал таких заинтересованных слушателей.
Командир поднялся и обнял его за плечи.
— Спасибо вам за науку, Рико.
— А тебя, Старик, я должен поблагодарить особо. — Рико подошел к Старику и низко склонил перед ним свою тяжелую голову. — С точки зрения науки ты меня здорово подковал. Большое тебе спасибо, Старик!
8
Время шло, а они все еще оставались в партизанском центре; здесь к ним хорошо относились; даже нет, к ним никак особенно не относились, они были как все, как все нормальные люди; может быть, они и стали уже нормальными людьми? Когда-то они были одинаковыми; теперь все больше и больше становились разными, совсем разными, непохожими. Если Айз мечтал о том, чтобы в его стране победили свобода и справедливость, то Биг, например, по-прежнему мечтал жениться, обзавестись домиком и жить тихо и мирно, выращивая детей и цветы. Но и Биг, и все другие очень хорошо понимали: их мечты осуществятся лишь после того, когда народ покончит с «акулами», заставляющими убивать.
В тот вечер к ним в землянку пришел большой веселый человек с бородой — Командир, любимец партизан; Айз тоже полюбил его; они разговаривали несколько раз, и Айз всем существом почувствовал: это самый надежный человек на свете. Вместе с Командиром пришел Старик.
— Вам придется вернуться в город, ребята. В казарму, — прямо сказал Командир. — Так надо.
— Ни за что! — воскликнул вспыльчивый Найс, и уши его покраснели. — Назад — ни за что! Нам здесь нравится.
Командир рассмеялся, он очень заразительно смеялся, этот большой человек, и объяснил, в чем дело. Им надо вернуться в казарму временно, чтобы рассказать остальным «стриженым» о том, что узнали они сами. Пусть все двести «ничьих» почувствуют себя сыновьями Момо, пусть узнают, что у них есть братья и сестры, и пусть помнят, что эти братья и сестры ждут их помощи. Нужно только рассказывать, больше ничего.
— А потом… когда все они сделаются, как мы, сыновьями Момо… тогда что? — спросил Айз.
— Тогда ты скажешь Педро, Чертенку Педро: передай дядюшке — мы готовы. И мы вместе освободим страну от «акул». Без вашей помощи не обойтись.
Десять пар глаз настороженно переглянулись; они и сейчас туговато соображали, его друзья по десятке, но глаза уже не были тупыми, мутно-равнодушными; у каждого теплились во взгляде то радость, то недоверие, то задумчивость, то смех; вот и теперь Айз прочел в их глазах решимость.
— Мы согласны, Командир, — сказал Айз. — Мы готовы выполнить все, что ты прикажешь. Потому что верим тебе. Только… почему бы вместо нас не пойти туда Старику? Он так здорово рассказывает — ему сразу все поверят, а нас, может, и слушать не станут.
— Ну уж нет! — закричал Найс. — С него хватит! Они могут растерзать его. Нет, нет, не отпущу!
Айз никогда не видел Найса таким решительным, таким непреклонным; вот что делает с человеком забота об отце; он вспомнил, как несмышленым мальчишкой промывал своей кровью гнойные раны Момо; вероятно, Найс прав, не следует посылать туда Старика.
— Да, Найс прав, — подтвердил Командир, — это опасно. Вспомните себя. Чтобы вы почувствовали себя сыновьями Момо, Старику пришлось увести вас в джунгли. А ведь там не десять человек, всех не уведешь. Да и охрана усилена после вашего исчезновения.
— Я бы пошел, — просто сказал Старик. — Я не боюсь. Но теперь они скорее поверят вам. Вы для них свои, а я все-таки чужак. Они поверят, а слов вам не занимать. У вас же есть все нужные слова, разве не так, Биг?
Биг постукал себя по голове и заявил с гордостью:
— Они все здесь. Ни одно не потерялось.
— Наши головы — как пластинки с песнями, — добавил Найс. — Пластинки тоже всегда поют одну и ту же песню.
— Да нет же, сынок! — одернул его Старик. — Ваши головы — как много-много пластинок. Вы будете каждый раз выбирать нужную песню, судя по обстановке.
— Это ясно, — сказал Стек. — И ребята нас поймут. Они все очень быстро полюбят Момо.
— А что мы скажем, когда вернемся? — озабоченно спросил Айз. — Что попали в плен, много дней сидели в темной яме, а потом сбежали?
— Примерно так, — согласился Командир. — Старик объяснит, что сказать. Будьте там осторожны, берегитесь капралов и не очень спешите. А пока прощайте. До встречи, Стек! До встречи, Кэт! — И он всем по очереди пожал руки, только один раз спутав Дэя с Дэком. — А ты, Айз, проводи меня до землянки.
Над джунглями висела густая черная ночь, обильно посыпанная искрящимся звездным песком. Где-то вдали глухо прокричала ночная птица.
— Назначаю тебя командиром группы, — сказал Командир. — Потом примешь командование и всем отрядом «стриженых». Учти — вам поручается очень важное дело. Кое в чем судьба Лорингании будет зависеть и от вас. Когда дашь сигнал, к вам придет Старик, расскажет, как действовать дальше.
— А ты не боишься. Командир, что мы выдадим вас, приведем сюда остальных?
— Нет.
— Почему?
— Я вам верю. Здесь вы стали людьми, а такое не забывается. Разве не правда?
— Да, конечно. Наверное, потому мне и не хочется туда.
— На такое дело, Айз, нельзя идти без желания. Тебя что-нибудь тревожит?
— Нет, ничего не тревожит, Командир. Я полон решимости. А грусть… это моя собственная грусть. Ведь я все понимаю… — Айз усмехнулся растерянно. — Я сразу понял, что Старик вовсе не отец Найса. Мы жаждали найти отцов — и мы их нашли. Но и Момо тоже… как это сказать? — только символический наш отец. Ведь признался же доктор, со шрамом, что за много лет его работы в Городке туда не привезли ни одного ребенка. Я и сам припоминаю: нам было два-три года… и мы ползали, как щенята, по загаженному бетонному полу… а потом шел теплый дождь, и мы тянулись к нему руками. — Командир слушал, попыхивал угольком сигары. — Нет-нет, у нас просто не может быть отцов. Мы искусственные люди или что-то вроде. Я чувствую себя сыном Лорингании, я связан с нею детством, судьбой, всем — и это наполняет меня уверенностью. Но я знаю, что никогда не найду своего отца, вот почему мне грустно. Никогда не найду отца…
— Возможно, ты и прав, Айз. Возможно, ты и в самом деле никогда не найдешь отца. Ну и что же? Ты взрослый человек. Зато ты нашел брата. Считай меня своим братом, Айз. Всех нас считай братьями. И, поверь, эти узы крепче кровных.
— Ты правда будешь моим братом?
— Конечно! Разве мы не похожи на братьев?
— Но я же не настоящий… мы все…
— Человек, родившийся на свет, — всегда настоящий человек. А как и от кого он родился — не так уж важно. У моей матери три сына, и все трое абсолютно не похожи друг на друга. Мы и понятия не имеем, кто наши отцы, а ничего, живем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10