Темнота давно уже разлеглась по всей земле, только на западе, над озером, в небе еще держался сероватый свет. Я ехал без освещения, во-первых, потому, что фара часто ломалась – то лампа, то патрон, то кабель, – а во-вторых, потому, что при включении динамо велосипед все же значительно тормозит на свободном ходу, а это значительно увеличило бы время движения к Нижнему Озеру. Да и не нужна была мне никакая фара. Я и во сне мог найти дорогу. И даже самой темной ночью асфальт узкой мостовой был все-таки намного чернее, чем заборы с одной стороны и кусты с другой, и чтобы не сбиться с курса, нужно было просто все время ехать туда, где всего чернее. И вот я несся сквозь начало ночи, склонившись к рулю, на третьей скорости, и ветер свистел у меня в ушах, было прохладно, влажно и время от времени пахло дымом.
Примерно на полпути (дорога здесь немного отходила от озера и делала небольшой крюк через бывший известковый карьер, за которым возвышался лес) у меня соскочила цепь. К сожалению, это был частый дефект в общем-то пока еще безупречно функционировавшей системы переключения скоростей, объяснявшийся изношенностью пружины, которая не сообщала цепи достаточного натяжения. Я провозился с этой проблемой несколько часов после обеда, но все-таки не смог ее устранить. Итак, я остановился, слез и наклонился над задним колесом, чтобы вытащить цепь, зажатую между зубчатой передачей Zahnrad и рамой, и, осторожно вращая педали, снова насадить ее на передачу Zahnkranz. Эта процедура была для меня настолько привычной, что я без труда справился с ней даже в темноте. Неприятно было лишь то, что при этом противно испачкались пальцы. И потому, натянув цепь, я перешел на другую сторону улицы, ведшей к озеру, чтобы вытереть руки большими сухими листьями Ahornbusches. Я наклонил ветви, и мне открылся вид на озеро. Оно лежало передо мной, как огромное светлое зеркало. И на краю этого зеркала стоял господин Зоммер. В первое мгновение я подумал, что он босой. Но потом увидел, что он в горных ботинках, но стоит в воде, в нескольких метрах от берега, спиной ко мне, глядя на запад, на другой берег, где за горами еще держалась последняя полоса бело-желтого света. Он стоял как некий заключенный в раму обелиск, темный силуэт на светлом зеркале озера – длинная узловатая палка в правой руке, соломенная шляпа на голове.
И вдруг ни с того ни с сего он начал двигаться. Шаг за шагом, на каждом третьем шагу выбрасывая палку перед собой и отталкиваясь ею как шестом, господин Зоммер уходил в озеро. Шел, как по земле, с типичной для него целеустремленной торопливостью, направляясь в самую середину озера, прямиком на запад. В этом месте озеро мелкое, и глубина увеличивается постепенно. Через двадцать шагов господин Зоммер погрузился в воду лишь по бедра, а когда он удалился от берега на расстояние брошенного камня, вода дошла ему только до груди. А он все шел дальше, теперь немного медленнее, из-за сопротивления воды, но неудержимо, ни на мгновение не колеблясь, упрямо, почти жадно стремясь обогнать препятствовавшую ему воду, и наконец отбросил свою палку и стал разгребать воду руками.
Я стоял на берегу и смотрел ему вслед, широко раскрыв глаза и рот. Я, наверное, был похож на человека, которому рассказывают интересную историю. Я не был испуган, скорее изумлен, захвачен увиденным, конечно, не сразу осознав весь ужас происходящего. Сначала я подумал, что он просто стоит там и ищет что-нибудь, что потерял в воде, но если нужно что-то найти, кто же зайдет в воду в ботинках? Потом, когда он зашагал вперед, я подумал: теперь он купается, но кто же купается ночью в октябре во всей одежде? И наконец мне пришла в голову абсурдная мысль, что он собирается пешком пересечь озеро – не вплавь, я ни секунды не думал, что он поплывет, господин Зоммер и плаванье – это никак не вязалось, нет: он пересечет озеро пешком, на глубине сто метров под водой ускорит шаг, до другого берега пять километров.
Теперь вода доходила ему до плеч, теперь до шеи, а он все пробивался вперед все дальше в озеро… и тут он еще раз вынырнул на поверхность, вырос, наверное, из-за приподнятости грунта, еще раз из воды по плечи… и двинулся дальше, не останавливаясь даже теперь и снова погружаясь все глубже, по шею, по горло, по подбородок… и только сейчас я начал смутно догадываться, что происходило у меня на глазах, но я не тронулся с места, не закричал: «Господин Зоммер! Стойте! Назад!» – и не бросился бежать за помощью, и не стал высматривать спасательную лодку, плот, надувной матрац, я даже ни на миг не отвел глаза от маленькой точки головы, уходившей под воду там, далеко в озере.
А потом вдруг он пропал. Только соломенная шляпа осталась лежать на воде. И спустя чудовищно долгое время, может полминуты, может целую минуту, на воде взбухло несколько больших пузырей, потом больше ничего.
Только еще эта смешная шляпа, которую теперь очень медленно относило к юго-западу. Я смотрел ей вслед долго, пока она не исчезла в сумеречной дали.
Прошло две недели, пока кто-то вообще заметил исчезновение господина Зоммера. А заметила это первой жена рыбака Ридля, обеспокоенная задержкой квартирной платы за свой чердак. После того как господин Зоммер через две недели так и не появился, она обсудила это обстоятельство с госпожой Штангльмайер, а госпожа Штангльмайер обсудила его с госпожой Хирт, которая в свою очередь опросила своих покупателей. Поскольку, однако, господина Зоммера никто не видел и не мог ничего сообщить о его местопребывании, рыбак Ридль еще через две недели решился заявить о его исчезновении в полицию, а еще через несколько недель в местной газете появилось маленькое объявление о розыске со старой-престарой фотографией на паспорт, на которой господина Зоммера не узнал бы никто на свете, ведь на ней был изображен молодой человек с еще пышной черной шевелюрой, проницательным взглядом и уверенной, почти дерзкой улыбкой на губах. А под фотографией можно было впервые прочесть полное имя господина Зоммера: Максимилиан Эрнст Эгидиус Зоммер.
Некоторое время господин Зоммер и его таинственное исчезновение было темой деревенских пересудов. «Он совершенно спятил, – говорили некоторые, – наверное, заблудился и не может найти дорогу домой. Может быть, он уж и забыл, как его зовут и где он живет».
«Возможно, он эмигрировал, – говорили другие, – в Канаду или в Австралию, видно, ему с его клаустрофобией стало тесно у нас в Европе».
«Он заблудился в горах, упал в пропасть и разбился», – говорили третьи.
На озеро никто не пришел. И прежде чем успела пожелтеть газетная бумага, господина Зоммера забыли. Ведь по нему и так никто не горевал. Госпожа Ридль отнесла его пожитки в подвал и сложила в углу, а комнату на чердаке с тех пор сдавала дачникам. Она, правда, не говорила «дачники», ей это слово казалось странным. Она говорила «городские» или «туристы».
А я молчал. Я не сказал ни слова. Уже в тот вечер, когда я со значительным опозданием явился домой и был вынужден выслушать лекцию о разлагающем влиянии телевидения, я не сказал ни слова о том, что знал. Не сказал и позже. Ни сестре, ни брату, ни даже Корнелиусу Михелю не проговорился ни единым словечком.
Не знаю, что заставило меня так упорно и так долго молчать… но думаю, что не страх, и не чувство вины, и не угрызения совести.
Меня удержало воспоминание о его стоне в лесу, о его дрожащих губах под дождем, о его мольбе: «Ах, да оставьте же меня наконец в покое!» – то самое воспоминание, которое заставило меня промолчать при виде господина Зоммера, погружающегося в воду.

1 2 3 4 5 6 7