– Констанция прищурилась.
– Нет, не так много, пока не много. – Ханна смело взглянула на бабушку. – Но судя по тому, что я видела…
– Видела? – Сара, тяжело опираясь на костыль, заковыляла к столу. – Так ты там уже была?
– Да, была… А еще я видела старую колдунью, миссис Беншем, ту, что вы называли Бриджи. – Ханна повернулась к бабушке и осуждающе закивала головой. – У меня не укладывается в голове, как вы могли так враждовать с этой старушкой. Может быть, выглядит она и не очень, и лицо у нее как печеное яблоко, и вся она высохшая и сморщенная, но ум у нее светлый, и все это знают. А еще ее уважают, очень уважают.
– Довольно! – резко воскликнула Констанция и, пристально посмотрев на внучку, отвернулась. Упоминание о Бриджи болью отозвалось в ее сердце. Она снова ощутила тоску, схожую с тоской по родному дому. Часто по ночам воспоминания возвращали Констанцию в далекое прошлое. С высоты прожитых лет то время казалось необыкновенно светлым и радостным. Майкл был молод и Барбара тоже, на ферме устраивали праздники, и все танцевали. Сара танцевала с молодым хозяином фермы, даже Бриджи танцевала. Она была очень легка на подъем. Бриджи, Бриджи…
Давняя ревность, измены, даже ее неудачный брак с Дональдом Радлетом – все это виделось теперь Констанции в ином свете. Это была размеренная и спокойная жизнь по сравнению с ее нынешней, где не оставалось места ничему, кроме ожесточения, взаимных обвинений и упреков.
Констанция не хотела признаваться себе, что не страдала бы так, если бы Барбара стала женой Майкла. Но в душе знала: это правда, ведь тогда она не потеряла бы связь с сыном. И теперь рядом с ней не стояла бы невестка, которая, хотя и приобщилась немного к культуре, благодаря Констанции, но продолжала мыслить на уровне людей своего происхождения – самого низкого слоя работников фермы.
Усилия Констанции могли бы принести более ощутимые плоды, если бы Сара была счастлива. Но увечье наложило отпечаток и на ее разум. И Сара постепенно превратилась в маленькую крикливую мегеру. Однако все эти годы Констанция стояла на ее стороне, убеждая себя, что Сару по-человечески можно понять и кто-то должен был ее поддержать. Одновременно она твердила себе, что этим отстаивает свою моральную правоту.
Снова и снова она дивилась тому, что Майкл, никогда не отличавшийся сильной волей (одно время он беспрекословно подчинялся ей), оказался способен долгие годы поддерживать любовную связь. Мало того – он поставил их перед выбором. Констанция хорошо помнила, как много лет назад он предъявил им ультиматум. Как обычно, все происходило в кухне.
– Выбирайте, – сказал им тогда Майкл, – и это мое последнее слово, потому что вы мне смертельно надоели. Дайте мне идти и дальше своей дорогой и жить так, как сейчас, и тогда все останется по-прежнему. Но если вы будете настаивать, чтобы я оставался дома, я сообщу вам, когда придется собирать вещи, потому что продам ферму… вот так! – Майкл щелкнул пальцами, и этот звук прозвучал как выстрел. И действительно, его слова, как пули, пронзили ей сердце. – Да, я вижусь с ней. Вижусь, и решение теперь за вами. Можете не беспокоиться. Я не оставлю вас среди голого поля. Недалеко отсюда стоит коттедж Палмера. Он давно пустует. Это даже не коттедж, а настоящий дом с шестью комнатами. Я поинтересовался о цене. С домом продается участок в два акра. Вам будет вполне достаточно, чтобы себя прокормить. Но как я сказал, решение за вами. – И с этим Майкл ушел, а они смотрели ему вслед, обомлев от потрясения, не в силах вымолвить ни слова. С того дня Констанция неустанно молилась, желая, чтобы Божья кара настигла это исчадие ада, поскольку эта женщина была отпрыском проклятого рода и сама являлась дьяволом во плоти.
Но зимы сменялись веснами, шли годы, а молитвы Констанции оставались без ответа. Прошел слух, что Барбара снова оглохла, но точно никто ничего сказать не мог. Однако было доподлинно известно, что ее двое сыновей погибли, утонули с кораблем. В этот день, когда Констанция об этом узнала, она сказала себе: Барбара теперь поймет, что такое настоящее горе. Но у нее оставался еще один сын.
И вот теперь Джим доложил, что сын Барбары находился в Хай-Бэнкс-Холле с помутненным рассудком. Кто-то из персонала рассказал Джиму, что этот парень был самым тяжелым больным. Ему выделили отдельную комнату, но не потому, что особняк после смерти Бриджи переходил к нему, а из-за его агрессивности. Он набрасывался на всех и каждого по любому, даже незначительному поводу.
И Ханна собиралась там работать.
Констанция не могла точно определить свои чувства, но в одном она не сомневалась: вовсе не забота о безопасности внучки не давала ей покоя. Ханна была женщиной хладнокровной и упрямой и при необходимости вполне могла постоять за себя. С обидой и досадой Констанция сознавала, что ее внучка собиралась отправиться в дом, где когда-то жила она сама, и более того, Ханна признала Бриджи хозяйкой этого дома.
Констанция считала, что во всей истории меньше всего пострадала Бриджи. И в этом она видела несправедливость: все их несчастья так или иначе оказывались связаны с Бриджи. Если бы она не стала любовницей их дяди Томаса, никаких бы трагедий не произошло. За исключением того случая, когда кузен Дик едва не убил судебного исполнителя.
Ход ее мыслей прервался, когда дверь открылась и в кухню вошел Майкл.
Майкл выглядел на все свои пятьдесят три года. Его светлые, когда-то пшеничного цвета волосы, теперь окончательно побелели. Он слегка располнел, лицо покрывали морщины, наметился двойной подбородок, но все же он по-прежнему оставался привлекательным и интересным мужчиной.
Стоило ему переступить порог, как он сразу понял, в чем дело. Да и Сара не стала бы его долго держать в неведении.
– Ты знаешь, куда она собралась? – крикнула Сара.
Майкл подошел к раковине у окна, не спеша подкачал воду и только потом ответил.
– Да, знаю.
– Еще бы тебе не знать, – ядовито прошипела Сара. – Не удивлюсь, если это ты ее надоумил, решил, что уже она готова войти в семейный круг.
– Советую быть поосторожнее, – сказал Майкл Саре, продолжая неторопливо мыть руки. Вытерев их, он остался стоять, глядя в маленькое окно над раковиной.
– Ты с этим согласился, – констатировала Сара, сдерживая гнев.
Майкла несколько смутило решение Ханны, когда она рассказала ему об этом. Даже не считал, что не стоит громоздить оскорбление на оскорбление. Но дочь была самостоятельным человеком, свободным делать выбор. И это ему очень нравилось. Но все же Майкла мало радовало, что Ханна будет работать в Хай-Бэнкс-Холле. Помимо того, что его мать и жена считали этот дом враждебным, вдобавок там жил Бен, оставшийся в живых сын Барбары. И хотя Майкл чувствовал, да и знал тоже, что она не питала к сыну теплых чувств, и все-таки могла подумать, что его дочь и… Сары… собиралась работать и жить в этом доме, и могла бы встретиться с Беном. Кто знает. Майкл покачал головой в такт мыслям. Ему казалось, что их всех оплела незримая паутина, в центре которой огромный паук неумолимо затягивал их вглубь, увлекая к неотвратимому концу…
Майкл тряхнул головой, стараясь отогнать мрачные мысли, которые в последнее время все чаще досаждали ему. Он не мог себе раньше представить, что Барбара явится причиной его беспокойства. Но это было так. Она стала болезненно одержимой. Майкл оставался главным в ее жизни. Но одно дело любить и принимать любовь. Дни, проведенные с Барбарой, скрашивали его жизнь, а ее делали мягкой и терпимой. Но потом в ней наметился перелом. Это произошло еще до гибели сыновей. Майклу казалось, что в глубине души Барбара осуждает его, не переставая безумно любить. Это было тем более вероятно, что он нарушал и не раз, данные ей обещания.
Он должен был оставить этих двух женщин, когда Ханна выросла и смогла себя обеспечивать, но не сделал этого, поскольку осознал и пытался объяснить Барбаре, что эти женщины нуждаются в заботе. Его мать старела на глазах (даже десять лет назад она выглядела очень старой), и Сару ему надо было обеспечивать. Но главное, Майкл был перед Сарой в долгу, он должен был нести этот крест за то, что Барбара ее покалечила.
Все так перемешалось, запуталось, временами это становилось просто невыносимо.
– Когда ты уезжаешь? – спросил Майкл, поворачиваясь к дочери.
– Когда решу.
– У тебя с собой вещи?
– Нет, их вчера перевезли из госпиталя в особняк.
У Констанции и Сары одновременно вырвался вздох удивления, смешанного с возмущением.
– Я приготовлю двуколку, – сказал Майкл и вышел, ни на кого не взглянув.
Ханна посмотрела на мать с бабушкой: те молча взирали на нее. Потом мать, неловко повернувшись, заковыляла прочь из комнаты.
– Девочка, девочка! Ты не знаешь, что творишь, – качая головой, печально проговорила Констанция и последовала за невесткой.
Оставшись одна, Ханна опустила голову и сильно зажмурилась. Этим двум женщинам всегда удавалось заставить ее чувствовать себя виноватой. Каждый раз, когда она уходила от них, сердце ее сжималось от жалости. Но она не должна позволить им ее сломить. Если она не выстоит – ей конец. Она должна уйти, и если даже окажется, что Хай-Бэнкс-Холл полон сумасшедших, в нем ей все равно будет лучше, чем под крышей родного дома.
Глава 2
Те, кто бывал в Хай-Бэнкс-Холле до войны сейчас бы его не узнал. Слева от лестницы находилась приемная, справа – вокруг маленьких столиков – стояли мягкие кресла.
На двери гостиной была прибита табличка: «Частная собственность – не входить». И действительно, в этой забитой до отказа комнате была собрана дорогая мебель с первого этажа и большинство картин. Столовая почти полностью сохранила свой прежний вид и назначение, только в ходу не было столового серебра и китайского фарфора – их заменяла посуда попроще.
Единственной комнатой в доме, которой не коснулись какие-либо изменения, была библиотека. Ее называли местом отдыха.
Маленькая столовая рядом с кухней стала спальней и гостиной сестры-хозяйки, а в других комнатах в этом же коридоре разместили персонал.
Все спальни на первом этаже были переоборудованы в палаты, за исключением самой маленькой в дальнем конце коридора у новой лестницы, ведущей на этаж, где раньше находилась детская.
В палату превратилась и галерея, но двери, ведущие из нее на площадку и в широкий коридор с лифтом, были всегда заперты. Пациенты прозвали галерею «Бункером для психов». Большинство из них начинали знакомство с особняком именно с «Бункера». Потом, когда их переставали пугать зарешеченные окна, и они были в состоянии оценить роспись потолков (это случалось через несколько дней, недель, а то и месяцев) их переводили в палату «Е». Далее следовали палаты «Д», «С», «В». Для одних переход проходил быстрее, для других медленнее. Но, наконец, наступал день, когда они оказывались в палате «А». После чего бывшие пациенты жали всем руки, благодарили начальницу, целовали приглянувшихся сестер и садились в экипаж, отвозивший их на станцию. Миссис Беншем не нравились автомобили, но она разрешала въезжать в свои владения санитарным машинам и фургонам, привозившим продукты.
Бен не проходил через «Бункер». Как только он появился в особняке, ему отвели отдельную комнату. Некоторые офицеры сочли это несправедливым. Все они прошли через «Бункер», и справедливо полагали, что новичку следовало там побывать в первую очередь, ибо ночи напролет от него не было покоя.
Сестра-хозяйка положила конец жалобам.
– Джентльмены, – сказала она. – Я думаю, капитан Беншем имеет право на отдельную маленькую комнатку в своем собственном доме.
Недовольные извинились, сказав, что все понимают и больше от них не услышат ни слова.
Но им с трудом удавалось сдерживать обещание, потому что Бен, казалось, специально дожидался наступления полуночи, чтобы закатить очередной «концерт». Сперва он просто говорил, потом начинал вопить, а под конец выкрикивал такое, что у всех горели уши. Ему делали укол, и только тогда он успокаивался. Пациенты снова глухо роптали, кроме того, они считали, что негоже няням возиться с Беном. Ему больше подошел бы «Бункер», где работали санитары. Уж они нашли бы способ с ним справиться. Все сходились на том, что к Бену надо приставить санитара, чтобы он дежурил у него и день, и ночь. Но санитаров не хватало для «Бункера», и вопрос отпал сам собой.
Капитан Беншем остался в своей крайней комнате. За ним присматривали специально назначенные сестры. А когда они оставляли его одного, дверь комнаты неизменно запиралась.
Ханна проработала в Хай-Бэнкс-Холле три недели до того как ей пришлось познакомиться с капитаном Беншемом.
Случилось так, что ухаживавшая за ним сестра Бинг слегла с воспалением миндалин. Внушительные габариты этой сестры производили впечатление. Ее подменяла сестра Конвей, которая не была такой крупной, но тоже могла постоять за себя. Кроме того, Бог не обидел ее голосом, так что в случае необходимости, она могла призвать к себе на помощь весь дом.
Свободной оказалась лишь сестра Петтит. Она не имела специальной подготовки, и ей поручали работу, не требовавшую особых знаний: она присматривала за больными в колясках, наблюдала за пациентами в палате «Д» и старалась добиться связной речи от обитателей палаты «С». И вот начальница распорядилась проводить сестру Ханну Петтит в комнату капитана Беншема, где девушка должна была познакомиться с сестрой Конвей, которая введет ее в курс дела.
Первое, что бросилось Ханне в глаза, когда она увидела капитана, была белая прядь в черных волосах – отличительная черта Молленов. Но она перестала об этом думать, когда получше разглядела самого капитана.
Он сидел в кресле у окна. Ханну поразила его каменная неподвижность, совершенно неестественная для живого человека. Ей приходилось обмывать мертвые тела, но даже в них сохранялось больше мягкости. Хотя их сердца перестали биться, но тела еще не окостенели. Этот же человек напоминал статую.
Если бы не худоба, он был бы крупным мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36