— Ой, да меня всю жизнь на соленое тянет, — засмеялась Шурочка. — Другие конфеты трескают килограммами, а я у мамы огурцы маринованные таскала банками трехлитровыми! Но у нее совсем другие, такие вкусные никогда не получаются!
— Я тебя научу, — откликнулась Лизавета, — в выходные как раз солить буду, приходи, поможешь. Или лучше совсем переходи ко мне жить! Вот прямо сейчас ночевать оставайся, а завтра вещи принесешь.
— А удобно? — спросила Шурочка. Идея поселиться у Лизаветы нравилась ей все больше и больше. Совершенно городская трехкомнатная квартирка с чистенькой кухней и современной обстановкой совсем не напоминала неопрятную избушку Васиной матери. А Лизавета обращалась к ней так, что Шурочке становилось легко и просто. Пожалуй, впервые с момента знакомства с Васей она чувствовала себя непринужденно.
— Удобно. Пойдем, покажу, где ты будешь спать, — откликнулась Лизавета и привела Шурочку в уютную спаленку.
— Мама, а Степка с качелей упал, — раздалось у порога, а следом послышался мощный басистый рев.
— Ах ты ж, вот же ж еще беда, — отозвалась Лизавета и побежала на рев, а Шурочка осталась осматриваться.
В комнате стояла кровать-полуторка с деревянными спинками и пружинным матрацем, накрытая новеньким покрывалом салатной расцветки. Покрывало отлично гармонировало с фисташковыми стенами, бледно-зелеными шторами на окнах и зелено-бежевым ковром на стене. У другой стены стоял трехстворчатый шкаф с зеркалом во всю дверку. Шурочка подошла к дверке и впервые за последние десять дней отразила себя в полный рост. Синяя футболка из тончайшего трикотажа с вырезом-лодочкой — итальянская, от сестры Любаши — красиво облегала небольшую крепкую грудь. Шурочка повела плечами — свободная от лифчика грудь чуть колыхнулась, соски, отзываясь на прикосновение материи, затвердели и обрисовались маленькими бугорками. Голубые джинсы — марка «Тверь», не хуже индийских, отстояла за ними в Томском ЦУМе два часа в очереди — начинались чуть ниже тонкой талии и ладно облегали круглые бедра. Разлохмаченные кудряшки — надо причесаться — обрамляли высокий лоб, выбивались, убранные за уши, каштановыми прядями на совсем не толстые щеки и вместе с аккуратным, слегка вздернутым носом составляли очень симпатичный портрет. Даже веснушки его не портили. А глаза, — надо же, без очков какие большие. И цвет у них — Шурочка приблизилась к зеркалу, вглядываясь повнимательнее, — не карий, как она всегда думала, а какой-то чайный, что ли.
Вот так, в полный рост, с новой прической и без очков, Шурочка видела себя впервые. Она даже замерла от встречи с незнакомкой в зеркале.
— Хороша краля-то! — Рядом с незнакомкой отразился Вася. Коренастый, выше Шурочки на полголовы, с волосами мышиного цвета, зачесанными на лоб ровной челкой. С горбатым носом, круглыми, глубоко и близко к переносице посаженными глазами, крупными желтоватыми зубами, обнажившимися в довольной улыбке. Что общего у него с той красавицей в зеркале?
Вася притянул девушку к себе, развернул и впился ей в рот поцелуем. «Ну да, — вяло подумала Шурочка, — что уж теперь, у нас уже все было, и я должна выйти за него замуж».
Она осталась у Лизаветы, и та, не спрашивая, постелила им с Василием одну постель. И Шурочка опять лежала колодой, терпела тяжесть его тела и боль в промежности, кусала губы и старалась не кричать, чтобы не напугать детей.
Но разве об этом напишешь маме? Шурочка еще раз оглядела заклеенный конверт и убрала его в кармашек своей сумки. Успеет еще послать.
Глава 8
— Слушай, Шура, ты что-то совсем пропала у этой Васиной сестрицы. Чего не заходишь к нам? Вчера знаешь какую дискотеку возле клуба устроили! Пыль столбом, доски ходуном, чуть на щепочки не разнесли их танцплощадку! И сегодня опять будет. А положи мне мяса получше, вон тот кусочек кинь! И сметанки погуще! — Ира Зинченко внимательно наблюдала, как Шурочка орудует поварешкой. Студентам сегодня дали выходной, и они обедали в столовой. На первое сегодня был рассольник Мясо к нему — те обрезки, что Шурочка настрогала с отварных мослов, — лежало в отдельной тарелке. Сметана — густая, аж ложка стоит — в алюминиевом ковшике.
— На, бери аккуратнее. — Шурочка протянула Ире тарелку, почти до краев наполненную супом. Посредине рыжей от томата рассольниковой глади плавал островок сметаны. Из него торчал кусочек мяса. Ира утащила тарелку на стол и вернулась еще за двумя — для Леночки и Эльки. Девчонки вот-вот должны были подойти.
— Ну, так придешь сегодня на дискотеку-то?
— Не знаю. Приболела я чего-то. Шурочка, действительно, чувствовала себя больной. Вчера, в субботу, они с Лизаветой полдня солили огурцы, потом убирали за поросенком. Огурцы солить было весело и вкусно. Ли-завета уложила на дно эмалированного ведра, примерно на четверть, пряные травы, чеснок, затем, почти до края, — пупырчатые, предварительно замоченные в колодезной воде огурчики, засыпала их стаканом сахара, двумя стаканами крупной серой соли и поставила в подпол. Шурочка подавала ей ведра вниз, в подпол, — тяжелые! А Лизавета спокойно принимала их сверху и составляла в полумраке, пахнувшем теперь не только картошкой, но и букетом из смородины, хрена, зонтиков укропа и чеснока. Травы издавали такой аромат! Не надышишься! Поросенок тоже издавал аромат — вздохнуть просто никакой возможности. Он был вовсе не розовым, как представлялось Шурочке, а пятнистым, черно-белым. Лизавета чистила за поросенком в сарае, а Шурочка помогала свинячьи отходы в яму относить. Яма была вырыта в конце огородов, идти к ней было метров триста. Чтобы не затягивать с ароматными ходками, Шурочка просила Лизавету класть в ведра побольше, и та наваливала отходы свинячьей жизнедеятельности, перемешанные с опилками, почти до краев. Потом они носили из колодца воду для бани, потом мылись. В бане Шурочке все время хотелось прикрыться — постоянно чувствовала на себе Лизаветин оценивающий взгляд. Потом заглянула в гости жена Васиного брата Ирина, и теперь глазела Шурочка, с удивлением отмечая морщинки на Иринином лице, устало опущенные утолки губ. Гостья казалась старшей сестрой красавицы с Доски почета и никак не выглядела на свои двадцать два. Все тридцать! И руки — шершавые, с вздувшимися венами.
«От дойки это, — заметила Ирина Шурочкин взгляд. — Каждый день ведь без выходных на ферму бегаю. У меня пятнадцать коров».
А потом вдруг у Шурочки началось кровотечение, хотя для месячных было не время, всего две недели прошло с последних. Думала, сегодня отлежится, да Вася пришел поздно вечером и сообщил, что Анна Михайловна на работу выйти не может и просит Шурочку ее подменить. Так что пришлось идти работать в свой выходной.
Ох, что-то она устала! И невестой быть устала, и вообще. И Вася вчера психанул, что им нельзя, ну, это.., и ушел. Хотя ей облегчение — не будет пока приставать со своей постелью…
— Шурка, Шурка, привет! Ты почему третий день не появляешься? Приходи сегодня, танцы будут! Знаешь, какого мы вчера дали жару! — Теперь уже Элька и Лена брали второе для себя и для Иры. На второе был неизменный гуляш — в деревне они жили седьмой день, и каждый день поварихи готовили гуляш. Только гарнир меняли. Сегодня сварили рис.
— Не знаю, девчонки, что-то некогда мне. И устаю.
Да ладно тебе, некогда! Приходи! И Васятку веди, посмотрим, как танцует. А то что-то скучная ты какая-то. — Девчонки подхватили свои тарелки со вторым, стаканы с компотом и убежали к столу.
«Может, правда прийти?»
— Ну, Тосенька, выйдешь уже за меня замуж? А то будешь ломаться, — передумаю! — Кто-то из шоферов, сдавая грязные тарелки, опять заигрывал с Тосей-посудомойкой, умственно отсталой девицей лет тридцати пяти.
— Уйди, уйди, — краснела Тося, отворачивалась и отмахивалась от очередного «жениха» красной, распаренной в горячей воде ладонью. Тося была старательной, исполнительной и стеснительной. Ножи ей не доверяли — порежется еще, поэтому стряпать она не помогала. Но посуду мыла чисто и мусор выносила без напоминаний. Хотя какой там мусор-то, если только отходы пищевые, да и те по очереди расхватывали и поварихи, и Людмила — каждая откармливала дома по кабанчику. Теперь, наверное, и Шурочке надо будет в очередь записываться. Вася ведь тоже хочет… кабанчика.
— Девушка, плесните-ка нам вашего замечательного супчику.
Шурочка подняла глаза. Напротив стояла та самая троица, которую она три дня назад пыталась отговорить есть пересоленный суп: кудрявый высокий красавец, маленький смуглый носатый узбек и темноволосый парень, похожий на Джона Леннона. Шурочка плеснула в три тарелки, щедро плюхнула по полной ложке сметаны, выбрала кусочки мяса посимпатичнее. Узбек и красавец осторожненько, чтобы не расплескать, понесли свои тарелки к свободному столику, а «Джон Леннон» сказал:
— Спасибо! Скажите, а вы любите танцевать?
— Люблю.
— У нас танцы вечером. Приходите! Это возле клуба. Там и наши, и ваши собираются.
— Я знаю, где это.
— Значит, придете?
— Женька, хватит кадрить, освобождай место, вон, очередь собрал. — Крупная и рослая, как гренадер, блондинка оттеснила парня и распорядилась: — Так, два супа, один без сметаны, обе ложки во второй!
Шурочка налила супу, добавила сметану и кинула в тарелки к гренадерше два самых жилистых мясных обрезка. Надо же — Женька, почти тезка Джону Леннону.
* * *
«Когда нам было по семнадцать-восемнадцать лет!» — надрывалась группа «Примус». Или «Динамик»? Шурочка их путала да и не особо старалась отличать. Музыка ей нравилась — веселая, быстрая, сплошь рок-н-роллы. Она ждала-ждала Васю, не дождалась и уже почти в десять пошла к клубу одна. Хотелось встряхнуться, увидеться с девчонками и проснуться, что ли. Как-то быстро все с ней произошло. Вася, Лизавета, Анна Михайловна так быстро и основательно втянули ее в свою жизнь, что иногда казалось: она не живет — кино смотрит. Или сон.
— Эх-эх-эх, оп-па, оп-па! — посреди пустой дощатой танцплощадки резвился Васька Перец. Под рок-н-ролльные ритмы он выделывал нечто невообразимое: выбрасывал вперед ноги в кирзачах, как бы завершая этим каскад быстрых хлопков в ладоши над головой, по груди, по заднице, по коленям и — оп-па! — руки в стороны, мах вперед от бедра.
— Глянь, что вытворяет. — Леночка наблюдала за Васькиными коленцами и смеялась в голос. — Помнишь, как он нас в первую ночь напугал? Ты знаешь, совсем неплохой парень оказался. Не злой, шутит так смешно!
— Где это он с тобой шутит? — поинтересовалась Шурочка.
— А он на току с нами работает. Так смешит, аж работать не могу. Не то, что твой Васятка, ходит, важничает, бирюк бирюком. Его там кем-то вроде бригадира назначили. Пытается нами командовать! Так мы его и послушались! Да и мужики не очень слушаются. Ой, сегодня же они чуть не подрались!
— Кто?
— Да твой Васятка и мой… в смысле Перец. Васятка раскомандовался, чтобы Перец от нас отошел, тот его послал на три буквы, Васятка — драться, Перец — ему в глаз! Ты поэтому одна пришла, да?
— Наверное.
Перец по-цыгански затряс плечами и прошелся по периметру толпы, наблюдавшей за Васькиными коленцами от бортиков танцпола (кому нужна контузия?).
— А ну, кто смелый-то, выходи плясать! Эй, краля, выходи! — остановился он против Шурочки, и та приняла вызов.
— Ты только ногами не размахивай, зашибешь! — Она выскочила на середину, поймала ритм и запрыгала, как на пружинке: колени, пятки, плечи, кисти — здорово, почти как на занятиях танцами!
— Давай, давай, давай, давай! — Перец послушался и ногами не размахивал. Поначалу он гулко топал после всех своих хлопков в ладоши по груди-по заднице-по коленям, а в завершение пошел вприсядку.
— Ну, ты огонь, девка! Уморила, как в постели! — Перец подолом рубахи утирал мокрое лицо. — Еще плясать пойдешь?
Нет, устала уже. — Шурочка, действительно, почувствовала сильную усталость. Кураж прошел, вернулась тяжесть внизу живота. Зря она, наверное, так прыгала.
— Ну, как хочешь. Аленушка, а ты пойдешь-то?
— Ну, наконец-то и про меня вспомнил, — надула губки Леночка и пошла танцевать с Перцем. Танец был медленным, и Перец повел Леночку семенящим шагом, поводя плечами и описывая кружочки ее и своей, сомкнутыми в замок, руками. Получалась какая-то кадриль. Рядом в танце висела на шее у партнера Ира. Шурочка пригляделась и узнала в парне шофера Семена, который встретился им в первый день у поселковой дирекции. Чуть наискосок два мужика — тот водитель с темным лицом, который ругался по поводу Шурочкиного супа, и какой-то долговязый усач, его она видела впервые, — приглашали на танец студентку из новой группы. Кажется, ее зовут Оксана, красивая. Оксана смотрела на каждого кавалера по очереди серыми глазами в пол-лица и явно забавлялась ситуацией. Женьки-Леннона видно не было.
Захотелось покоя. Шурочка ушла с танцплощадки и прошла к пруду. Уселась на чудом свободную бревнышко-скамейку и стала смотреть на темную воду.
— Привет, ты чего одна сидишь? «Борюсик! Откуда он взялся? Надо же, заговорил».
— Привет, так, настроение такое, одна хочу побыть.
— А, — не понял намек Борюсик, уселся рядом и сказал: — слушай, выходи за меня замуж!
— Ты с чего это, — развернулась к нему ошарашенная Шурочка и чуть не закашлялась. От Борюсика шел такой густой сивушный дух — хоть закусывай Лизаветиными огурчиками. Понятно, пьян. Видно, деревенские самогоном угостили.
— Я, Боря, уже за другого выхожу.
— За кого? За этого урода деревенского, с которым плясала?
— Нет, не за этого.
— Да брось ты! Я, знаешь, какой! Мне отец, как женюсь, сразу квартиру двухкомнатную сделает. Он у меня знаешь кто? Начальник! Выходи, а? Мне обязательно жениться надо, а то сопьюсь совсем. Отец и в армию меня упек, чтобы я бухать перестал. А теперь жена следить за мной будет. Будешь за мной следить? Отец нашел мне невесту, друга его дочка. Правильная такая, страшненькая. А ты красивая… Выходи, а?
«Ну да, с пьяных глаз я ему — лучше всех».
— Борь, не могу, слишком поздно. Я уже с этим человеком… связана.
— Любишь его, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13