— Либо эти твари растерзали какую-то девушку, либо разрыли могилу, — рассуждал вслух Тономура.
— В последнее время молодых женщин в деревне не хоронили. Но, с другой стороны, вряд ли собаки, даже одичавшие, набросятся на живого человека. Ты прав, Сёити, тут дело нечисто. — Оое, отнюдь не робкого десятка, тоже было не по себе.
— Но, посуди сам, возможно ли, чтобы вокруг одного крота носилось столько окровавленных собак?
— Надо осмотреть местность. Раз есть рука, значит, где-то поблизости должен быть труп. Пошли поищем.
Почувствовав себя сыщиками, молодые люди собрались с духом и направились в сторону, куда бежали собаки.
С каждым их шагом черная пасть тоннеля приближалась, увеличиваясь в размерах. Вот наконец и сторожка. Нихэй на своем обычном месте сидит, что-то плетет. Но что это? В траве у насыпи перед сторожкой какое-то странное шевеление. Новоиспеченные сыщики подошли поближе и глазам своим не поверили: там копошились, сладострастно вгрызаясь в жертву, еще три собаки.
Ооя бросил в них несколько камней. Те разом вскинули морды и уставились на людей дикими глазами — они явно обезумели от вкушаемой крови.
— Твари! — Тономура и Ооя обомлели от ужаса, но вскоре оправились, и в собак полетел град камней, отчего те, враждебно рыча, убежали.
Пробравшись сквозь высокую траву к злополучному месту, молодые люди увидели на мокрой земле окровавленное тело: длинные черные волосы спутаны, яркое шелковое платье, кимоно, распахнуто на груди… Труп терзало по меньшей мере собак шесть, так что неудивительно, что ребра были обглоданы, внутренности вывалились наружу, вместо лица сплошное кровавое месиво с обращенными в небо вытекшими глазницами. Видеть столь жуткое зрелище Тономуре и Оое доводилось впервые в жизни.
Судя по кисти руки, по уцелевшим частям тела, можно было предположить, что погибшая женщина была совершенно здоровой, возможно, несколько полноватой и что, вероятнее всего, погибла она не под колесами поезда. Оставалось заключить, что ее загрызли собаки. Однако это все-таки казалось маловероятным. Во-первых, если бы собаки набросились на женщину, она, несомненно, подняла бы крик, который не мог бы не услышать в своей каморке Нихэй, а услышав, обязательно прибежал бы на помощь.
— Вероятно, собаки начали терзать уже труп, — подумав, сказал Ооя.
— И я об этом подумал. Наверняка так все и было, — ответил писатель.
— И тогда, значит…
— И значит, этому предшествовало убийство. Либо женщину отравили, либо задушили, потом бросили труп в траву в этом глухом месте.
— Вполне правдоподобная версия, — согласился Ооя.
— По одежде видно, что женщина из деревенских — возможно, из этих краев. Движение тут не особенно оживленное, люди из других мест появляются нечасто. Послушай, — обратился Тономура к другу, — попытайся припомнить, может, ты когда-нибудь видел эту женщину. Не из твоей ли деревни она?
— Как тут вспомнишь, ведь вместо лица сплошное месиво.
— А кимоно? Или пояс?
— Нет, ничего похожего не помню. Я вообще не обращаю внимания на одежду.
— Попробуем тогда порасспросить дядю Нихэя. Он и не подозревает о том, что происходит совсем рядом.
Они подбежали к сторожке, вызвали Нихэя и втроем вернулись к трупу.
— Ох-ох-ох, страсти какие! — Старик забормотал молитву.
— До того как собаки принялись за тело этой несчастной, кто-то убил ее и не придумал ничего лучше, как бросить труп здесь. Может быть, ты, дядя Нихэй, что-нибудь знаешь? — спросил Тономура.
— Нет, — покачал головой Нихэй, — ничего не знаю. Коли б знал, не дал бы собакам так измываться. Слышь, господин, я думаю, в прошлую ночь все это случилось. А знаешь, почему я так думаю? Вчера еще ходил я тут много, потерял кое-что и долго искал, как раз в месте этом самом. Ежели б на труп набрел, заметил бы непременно. Так что появился он тут не иначе как в эту темную ночь.
— Что ж, может быть. Хоть и безлюдно здесь, такую свору копошащихся целый день собак невозможно не заметить. Послушай, дядя Нихэй, а это кимоно ты не припомнишь? Думаю, деревенская девушка была в нем.
— Дак в деревне такие нежные одежды и носят-то девушек пять, не боле. А не поспрашивать ли мою О-Хану? Она девица молодая, следит небось, какие у подруг наряды. Эй, О-Хана! — позвал старик дочь.
— Что, отец? — Девушка прибежала, но, увидев труп, рванулась прочь.
Отец остановил ее.
Боязливо взглянув на подол кимоно, О-Хана сразу определила:
— Ой, это же Цуруко Ямакита! Такой рисунок только на ее кимоно, ни у кого больше в деревне такого нет.
При этих словах Кокити Ооя переменился в лице. И было отчего. Цуруко Ямакита — та самая девушка, с которой он был помолвлен еще в детстве. Недавно зашла речь о свадьбе, вокруг этого события разгорелись страсти — и вдруг такая странная, жестокая смерть. Да, Оое было отчего побелеть.
— Ты говоришь-то верно? Хорошенько подумай сначала, потом уж говори, — сказал Нихэй.
Девушка осмелела и принялась внимательно осматривать труп.
— Да точно, это точно Цуруко. И пояс ее я помню. И заколка с камешком ее, ни у кого больше такой нет, — настойчиво утверждала О-Хана.
Алиби
Как только стало известно, что О-Хана опознала труп дочери здешнего богача Ямакиты, все кругом забурлило: в дом покойной понеслись посыльные, на работу к хозяину покатились велосипеды, телефон в полиции трезвонил не умолкая, люди с озабоченными лицами выходили из дома Ямакиты и нескончаемой чередой тянулись к сторожке, в деревню прибыла набитая полицейскими патрульная машина.
Был произведен тщательный осмотр места происшествия, труп отправили в больницу города N. на вскрытие, в деревенской школе группе расследования выделили специальное помещение (исключительный случай!). Прежде всего туда пригласили родителей Цуруко, слуг семьи Ямакита, затем обнаруживших труп Оою и Тономуру, а также Нихэя с дочерью.
Немало времени ушло на расследование, но, кроме письма, представленного матерью пострадавшей, не обнаружили ничего, что пролило бы свет на происшедшее.
Протягивая полицейским конверт, мать несчастной Цуруко объясняла:
— У дочери в столе я нашла вот этот конверт, он лежал в бумагах на самом верху — не иначе, дочь получила его перед последним уходом из дома. Записка от какого-то мужчины, просьба встретиться.
— Судя по всему, записка была доставлена через посыльного. Вы не спрашивали у слуг, кто принес ее? — мягко спросил у госпожи Ямакиты прокурор Куниэда.
— Пыталась выяснить, но, странное дело, никто ничего не знает. Может быть, дочь сама вышла за запиской к воротам?
— Н-да, возможно, возможно… Ну а относительно того, кто написал ее, у вас есть какие-нибудь догадки?
— Нет… Не мне об этом говорить, но никогда дочь не позволяла себе таких неприличных поступков. Но, видно, хитро она была составлена, и девочка поддалась уговорам…
Незатейливая записка гласила:

«Сегодня в 7 часов вечера жду Вас у каменного фонаря во дворе храма. Приходите непременно. О встрече никому ни слова. Дело очень, чрезвычайно важное.
К.»
— Почерк вам не знаком?
— Нет, совершенно незнаком.
— Я слышал, Цуруко-сан была помолвлена с Кокити, сыном старосты, господина Оои. Это так? — как бы ненароком поинтересовался Куниэда. Он обратил внимание на то, что подпись в записке совпадает с первой буквой имени Кокити, и, кроме того, вполне логична была бы реакция Цуруко на подобную просьбу жениха.
— Мы тоже сразу подумали, не от Кокити ли эта записка, и спросили его. Он ответил, что не мог ее написать, поскольку был в это время в городе N. «И потом, — сказал он, — вы же знаете, у меня почерк гораздо лучше. Кроме того, если б мне понадобилось срочно увидеться с Цуруко-сан, я не стал бы вызывать ее запиской, а просто пришел бы в гости». Господин прокурор, может быть, это какой-нибудь негодяй, прикрываясь его именем, выманил Цуруко из дома?
Разговор с матерью пострадавшей ничего более не дал. Но прокурору представлялось необходимым еще раз побеседовать с самим Кокити. Того же мнения были коллеги, и в первую очередь начальник полицейского участка. Кокити Оою вызвали, показали записку и пересказали разговор с матерью Цуруко.
— Вы утверждаете, что вчера вечером ездили в город N.? Это, конечно, алиби. Вы были у кого-нибудь в гостях? Спрашиваем не потому, что подозреваем вас. Как видите, происшествие чрезвычайное, и мы вынуждены все досконально проверить, допросить всех сколько-нибудь причастных.
— Был ли в гостях? Да нет, я вообще-то специально никуда не ходил, ни с кем не встречался… — Чувствовалось, ответы даются Оое нелегко.
— Должно быть, ездили за покупками? В таком случае, наверное, помните магазин, хозяина?
— Нет, покупок тоже не делал. Просто… захотелось прогуляться, и я… немного побродил по центру города… А покупки… Ну, вот по дороге купил в табачной лавке пачку сигарет. Пожалуй, и все…
— Хм, не много для алиби… — Некоторое время Куниэда недоверчиво глядел на юношу, молча размышляя. Потом бодро сказал: — Ладно. Покупки оставим в покое. Подойдем с другой стороны. До города и обратно вы ведь на чем-то добирались? Возможно, водитель запомнил вас. Будем вызывать на беседу.
На лице Кокити проступила растерянность, он побледнел и от волнения утратил дар речи.
В уголках губ прокурора промелькнула усмешка; сверлящим взглядом он внимательно смотрел на Кокити.
Наконец Ооя не выдержал.
— Это произошло случайно… кошмарная случайность, — забормотал он и просительно, словно ища защиты, посмотрел на полицейских, стоявших позади Куниэды. Среди присутствовавших был и его друг — автор детективных историй Сёити Тономура, лицо которого выражало в этот момент величайшую досаду.
Как оказался здесь, вместе со следственной группой, Сёити Тономура? Да все очень просто: некогда Тономура учился вместе с прокурором Куниэдой, они до сих пор переписываются. Но, дабы не уводить читателей в сторону от главного, не будем подробно говорить о прошлом, связывающем этих людей, скажем лишь, что прокурор и писатель были закадычными друзьями.
Куниэда полагал полезным участие Тономуры в расследовании, и для писателя присутствовать при раскрытии преступления было чрезвычайно интересно. Прокурор Куниэда сначала допросил Тономуру как свидетеля происшествия, затем, при молчаливом согласии группы детективов, позволил остаться наблюдать за ходом расследования.
И сейчас, видя, как Кокити Ооя переменился в лице, услышав, что он пробормотал в ответ, Тономура почувствовал острую досаду. Хотя и хорошо представлял себе всю сложность положения Оои. Конечно же, тот ездил вчера вечером в N. к своей тайной возлюбленной и, желая утаить этот факт, принес в жертву собственное алиби.
— Неужели вы не воспользовались автобусом? — ехидно переспросил Куниэда, не вполне веря перепуганному Оое.
— Я и в самом деле не ездил на автобусе, — с трудом проговорил тот и почему-то покраснел.
Внезапный прилив крови к бледному как полотно лицу не остался незамеченным.
— Может быть, вам кажется, что я лгу, но, поверьте, я говорю чистую правду. Так получилось, что именно вчера я в автобус не садился. На последний автобус, идущий в N., не успел, а никакого другого транспорта нет, вот и пришлось отправиться в город пешком. Если идти коротким путем, тут ближе, чем по железной дороге, — всего полтора ри.
— Вы говорили, что ходили в город N. безо всякой цели, просто захотелось побродить по оживленным улицам. Неужели только ради этого вы решили отмахать шесть километров в город и столько же обратно? — Голос прокурора зазвучал резче.
— Да, а что? Для деревенского жителя это пустяки. У нас в деревне, когда есть дело в городе, часто идут пешком, чтобы не тратиться на проезд.
Однако Кокити — сын старосты, зажиточного человека. Да и здоровьем как будто не выдался, чтоб запросто проделать такой путь.
— Ну а обратно вы как добирались? Тоже пешком?
— Да. Уже поздно было. Хотел взять такси, но машины не нашел и решил прогуляться.
— М-да… Значит, у вас нет никакого алиби. И ничего в подтверждение того, что в ту ночь или утро, когда было совершено преступление, вас не было в деревне S., — подытожил Куниэда, и было совершенно очевидно, что его подозрительность, враждебность к Кокити Оое растут.
— Мне и самому все кажется очень странным. Если б хоть знакомого какого-нибудь встретил по дороге… — Кокити словно бы жаловался на судьбу. — И что, неужели из-за невозможности доказать алиби я по этой фальшивке попадаю под подозрение? — Он отрывисто засмеялся. Смех был искусственным, нервным.
— Вы назвали записку фальшивкой, а доказать это можете? — холодно спросил прокурор, полагая наверняка, что подозреваемый никаких доказательств не представит. — Почерк на ваш не похож. Да ведь можно изменить его специально.
— Глупости! Чего ради я бы стал это делать?
— Я не утверждаю, что вы меняли почерк; сказал лишь, что это можно сделать… Ну ладно, возвращайтесь домой. Только никуда из дому не уходите, может быть, надо будет еще что-нибудь уточнить.
Кокити Ооя ушел. Куниэда пошептался о чем-то с начальником полицейского участка, после чего один из сыщиков в штатском тут же отправился куда-то.
Соломенное чучело
— Ну вот, Тономура-сан, полдела сделано. Что, не так увлекательно, как в романах? — Взяв под руку приятеля, прокурор Куниэда повел его в коридор.
— Полдела? Не для того ли ты говоришь это, чтобы выпроводить меня? По-моему, все еще только начинается.
— Ха-ха-ха!… Я имел в виду, что по крайней мере на сегодня дела почти закончены. Завтра мы получим результаты вскрытия и в зависимости от этого будем строить дальнейшую работу. Я, дружище, снял на несколько дней комнату в городе N. и оттуда буду приезжать сюда, в деревню.
— Да, усердия тебе не занимать. Ведь можно было бы передоверить все начальнику полицейского участка.
— Конечно. Да дело уж больно интересное, и хочется самому заняться им поглубже.
— Ты в самом деле подозреваешь Оою? — спросил Тономура, желая выведать намерения прокурора, чтобы хоть как-нибудь помочь деревенскому другу.
— Дело не в том, подозреваю я его или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25