— Полицейский МакПатрульскин, — представил вошедшего сержант Отвагсон.
Полицейский МакПатрульскин поставил лампу на стол, пожал мне руку и пожелал доброго дня с величайшей серьезностью. Голос у него был высокий, почти женский, и произносил он слова, тщательно и изящно их выговаривая. Взяв лампу со стола, он переместил ее на конторку, а потом медленно обвел взглядом меня и сержанта.
— Это насчет велосипеда пришли справляться? — спросил МакПатрульскин.
— Нет, это не поводу велосипеда, — сказал сержант. — Это посетитель по частному делу, и он говорит, что прибыл сюда не на велосипеде. Ни личного имени, ни фамилии у него не имеется. А папашечка ихний в далеченькой Амэрыкэ.
— В которой из двух Амэрык? — спросил МакПатрульскин.
— В Совокупленных Штанциях, — ответил Отвагсон.
— Должно быть, уже разбогател в тех местах, — высказал уверенное предположение МакПатрульскин, — потому как там этих самых долларов кругом навалом, а в земле, где ни копни — золото, самородки, сами из земли лезут, и рэкет всякий, и игра в гольф, и музыкальные инструменты на любой вкус. Как ни крути, у них там свободная страна.
— Да, свободная для всех, — подтвердил сержант. — Скажи мне вот что, — обратился он к МакПатрульскину, — ты сегодня снимал показания?
— Снимал.
— Достань-ка, друг любезный, свою черную записную книжку и прочитай мне, что там у тебя записано, сделай милость, — попросил сержант. — Но давай мне только самое главное, чтобы я мог узнать то, что хочу узнать, — добавил он.
МакПатрульскин извлек из нагрудного кармана небольшую черную записную книжку.
— Десять целых и шесть десятых.
— Так, десять целых и шесть десятых, — повторил сержант. — А какое показание ты записал по лучу?
— Семь и четыре десятых.
— А сколько на рычаге?
— Один и пять десятых.
Наступило молчание. На лице у сержанта появилось такое выражение, словно он совершал в уме исключительно сложные вычисления. Некоторое время спустя лицо его очистилось от этого выражения и он снова обратился к своему напарнику:
— Наблюдалось ли сильное падение?
— Наблюдалось. В половине четвертого.
— Этого и следовало ожидать. Похвально и удовлетворительно, — сказал сержант. — Твой ужин на полке, там, над камином, где мы греем пищу. Обязательно хорошенько помешай молоко, прежде чем будешь его пить, чтобы нам всем досталось сливочек поровну. Молочко всем идет на пользу, и каждому хочется, чтоб и ему перепало того, что в молочке самое важное и полезное.
При упоминании о еде полицейский МакПатрульскин улыбнулся. Слегка распустив пояс, он отправился в какую-то другую комнату, и через несколько мгновений до нас стали доноситься звуки, очень похожие на грубое чавканье, как будто он хлебал жидкую кашу, засасывая ее прямо из тарелки. Сержант предложил мне сесть у огня и присоединиться к нему. Он вытащил из кармана измятую сигарету и протянул ее мне.
— Да, твоему папашке повезло, что он устроился в Амэрыкэ, — мечтательно сказал сержант. — Там ему зубы вылечат. У него всегда были плохие зубы. От зубов почти все болезни.
— Да, вы правы.
Я твердо решил говорить как можно меньше — пусть эти необычные полицейские поначалу сами побольше раскроются, а уж потом я буду знать, как мне вести себя с ними.
— А болезни оттого, что у человека в слюнях больше всякой заразной пакости, чем на крысе, а вот Амэрыка — это страна, где у всего ее населения шикарные зубы, белые, как пена для бритья, и блестят, как кусочки фаянсовой тарелки, если ее разбить.
— Совершенно верно, — подтвердил я.
— Зубы ихние такие белые, как яйца, на которых сидит наичернейшая ворона.
— Именно как яйца, — согласился я.
— А вам не приходилось во время ваших путешествий посещать кинематограф?
— Нет, в кинотеатре я никогда не бывал, — сказал я застенчиво и смиренно, — но насколько мне известно, это такое помещение, в котором совершенно темно и ничего не видно, кроме мелькающих на стене фотографий.
— Да, да, и именно там можно видеть, какие шикарные зубы у всех в Амэрыкэ, — разъяснил сержант.
Он бросил тяжелый взгляд на огонь в камине и принялся рассеянно гулять пальцами одной руки по грязно-желтым пенькам зубов у себя во рту. Все это время я раздумывал над таинственными словами, которыми сержант обменялся с МакПатрульскиным.
— Не могли бы вы разъяснить мне, — рискнул я спросить несмело, — о каких показаниях шла речь? Тех, что записаны в черной записной книжке?
Сержант бросил на меня острый, пронзительный взгляд, от которого мне стало горячо, словно взгляд этот нагрелся от пребывания на огне, куда он был сержантом направлен и удерживался им там в течение весьма продолжительного времени.
— Мудрость начинается с того, — наставительно изрек сержант, — что следует задавать вопросы, но не отвечать на них. Если, скажем, вы задаете мне вопрос, то вы приобретете мудрость, задавая вопрос, а я — не отвечая на него... Только представьте себе — в нашем районе за последнее время резко возросла преступность. В прошлом году было зарегистрировано шестьдесят девять случаев езды на велосипеде в темное время суток без включенной фары и четыре фары украдено. А в этом году уже восемьдесят два случая езды без света, тринадцать случаев езды на велосипеде по дорожкам, предназначенным только для пешеходов, и снова четыре фары украдено. Был зарегистрирован один случай нанесения умышленного повреждения велосипедному механизму переключения трех скоростей, и можно не сомневаться, что по этому случаю будет подано заявление в суд, когда он соберется в следующий раз, и наверняка в заявлении будет указано, что виновный в нанесении этих повреждений проживает в пределах нашего округа. Не сомневаюсь, что до конца года украдут еще и велосипедный насос, что будет отвратительным свидетельством растущей преступности и бросит тень на все графство.
— Действительно, — туманно ответил я.
— А пять лет назад у нас был зарегистрирован случай недостаточно прочно закрепленного руля. И хочу вам сообщить удивительную и редкую вещь — у нас ушло три недели на то, чтобы оформить обвинение.
— Обвинение в том, что был недостаточно закреплен руль? — пробормотал я растерянно. Мне было не очень ясно, к чему весь этот разговор о велосипедах.
— Но и это еще не все — есть проблема неисправных тормозов. Неисправные тормоза — на каждом шагу, а ведь из-за них происходит половина всех дорожных происшествий и несчастных случаев. В некоторых семьях это даже стало своего рода традицией — иметь неисправные тормоза.
Я подумал, что надо бы как-то увести беседу в сторону от велосипедов.
— Вы поведали мне о первом правиле мудрости, — отважился я на вопрос. — А каково второе правило?
— На этот вопрос может быть дан ответ. Всего существует пять правил. Всегда задавать вопросы, которые требуется задать, но никогда не отвечать на вопросы. Оборачивать все, что услышано, себе на пользу. Всегда носить с собой ремонтный набор. Как можно чаще поворачивать налево. Никогда не задействовать передний тормоз первым.
— Ну что ж, весьма интересные правила, — сказал я довольно сухо.
— Если следовать им, — наставительно сказал сержант, — спасешь душу и никогда не упадешь с велосипеда на скользкой дороге.
— Я был бы крайне вам признателен, если бы вы мне пояснили, какое из этих правил может помочь разрешить то затруднение, ради которого я сюда прибыл и смысл которого хотел вам изложить.
— Это надо было делать не сегодня, а вчера, — сказал сержант, — но так и быть, что у вас за проблема? В чем заключается crux rei ?
Вчера? И я тогда же решил без дальнейших колебаний, что будет пустой тратой времени пытаться угадать смысл и половины того, что говорил сержант. И я продолжил:
— Смысл того обстоятельства, ради которого я прибыл сюда, заключается вот в чем: я нахожусь здесь, чтобы официально заявить о том, что мои золотые американские часы украдены.
Сержант поглядел на меня, словно сквозь туман крайнего изумления и недоумения. Брови его поползли вверх и добрались почти до волос на голове.
— Это поразительное заявление, — произнес наконец сержант.
— Почему? Что в нем такого удивительного?
— Зачем кому-то понадобилось бы красть часы, если можно украсть велосипед?
Внимай его холодной неумолимой логике.
— Я не знаю, что ответить.
— Разве слыхано, чтоб кто-нибудь ехал на часах по дороге или вез мешок с торфом домой на багажнике часов?
— Я не утверждаю, что вор украл мои часы для того, чтобы ездить на них, — воскликнул я. — Скорее всего у него был свой велосипед, и именно на этом велосипеде он и скрылся ночью после кражи.
— Никогда, сколько дышу, не слыхал такого, чтобы кто-нибудь в здравом рассудке крал что-нибудь, кроме велосипедов, — заявил сержант и добавил: — Ну, еще, конечно, крадут велосипедные насосы, и фары, и всю такую прочую велосипедную мелочь. Вы что, хотите убедить меня в том, что мир меняется, а я этого не замечаю?
— Нет, ничего такого я не говорю, — начал я уже сердиться. — Я всего лишь заявляю, что у меня украли часы.
— Ладно, в таком случае нам придется провести официальное расследование и начать поиск, — заявил сержант решительным тоном и широко мне улыбнулся. По его виду было ясно, что он совершенно не верит в мою историю и, более того, считает, что с душевным здоровьем у меня не все в порядке и что теперь он будет потакать мне как ребенку.
— Спасибо, — промямлил я.
— Но все лишь только начнется, когда мы отыщем часы, — суровым голосом заявил сержант.
— Что начнется?
— Когда мы найдем часы, нам придется начать искать их владельца.
— Зачем искать? Ведь я и есть владелец.
При этих моих словах сержант снисходительно рассмеялся и, покачав головой, сказал:
— Я понимаю, что вы хотите сказать, но, видите ли, закон — исключительно сложный феномен. Понимаете ли, раз у вас нет ни имени, ни фамилии, то это значит, что вы не имеете никаких прав на владение часами, а раз украденные часы не существуют, то когда они будут найдены, их придется возвращать законному владельцу. Раз у вас нет никакого прозвания, то и владеть вы ничем не можете, и вообще вы не существуете, и даже те брюки, которые на вас, на самом деле не существуют, даже несмотря на то, что если смотреть на них с того места, где я сижу, возникает иллюзия их существования и надетости на вас. С другой, совсем отдельной стороны, вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, и закон не может вам противодействовать.
— В механизме моих часов было пятнадцать алмазиков, — провозгласил я в отчаянии.
— А вот с той, одной стороны, первой, так сказать, о которой я еще не упоминал, вам можно было бы предъявить обвинение в воровстве или мелкой краже, если бы в то время, когда у вас еще имелись эти часы, вас приняли за кого-нибудь другого.
— Я пребываю в полной растерянности, — вскричал я, и ничего правдивее я не мог бы сказать.
Сержант добродушно рассмеялся.
— Если нам удастся найти часы, — сказал он, ласково улыбаясь, — то у меня такое чувство, что на них будет и звонок, и насос, и руль, и все прочее.
Я, полный дурных предчувствий, стал лихорадочно обдумывать свое положение. Похоже было на то, что никакими усилиями нельзя было заставить сержанта признать существование в мире чего-то иного, кроме велосипедов. Но все же еще одно усилие я решил сделать.
— Насколько я понимаю, — проговорил я холодно и подчеркнуто учтиво, — у вас сложилось такое впечатление, что я утерял золотой велосипед американского производства с пятнадцатью драгоценными камнями в его механизме. Заявляю, что у меня пропали часы, что на них нет звонка, насоса, руля и всего прочего. Звонки устанавливаются только на будильниках, и я никогда не видел часов, ни наручных, ни настенных, с приделанным к ним рулем или насосом.
Сержант снова одарил меня мягкой улыбкой:
— Вот недельки две назад, в этой самой комнате, у конторки, стоял человек и заявлял, что у него пропала мать, почтенная женщина восьмидесяти лет от роду. А когда я попросил этого человека описать внешний вид его мамаши — это нужно, чтоб заполнить официальный бланк, а бланки эти мы получаем за бесценок из управления канцелярских товаров, — так вот, когда я спросил его, как выглядела его досточтимая матушка, то он мне сказал, что у нее на раме и на спицах в нескольких местах имеется ржавчина и что при использовании задних тормозов вся ее задняя часть резко подпрыгивает. Вот так-то.
Сказанное сержантом окончательно прояснило для меня положение, в которое я попал. Только я открыл рот, чтобы высказаться, в дверь заглянул какой-то мужчина, оглядел нас, затем вошел в комнату, тщательно прикрыл за собой дверь и подошел к конторке. Вошедший был человек грубовато-добродушного вида, с красным лицом, в пальто из плотного и толстого материала; его брюки ниже колен были подвязаны бечевкой, как это обычно делают люди, ездящие на велосипеде. Впоследствии я узнал, что его звали Майкл Гилэни. Вместо того, чтобы подойти к конторке и сделать свое заявление, как подобает в общественном месте, а тем более в полицейском участке, он подошел к стене и, подбоченясь, прислонился к ней; при этом он упирался в стену одним локтем и раскачивался.
— Ну что скажешь, Майкл? — спросил сержант любезно.
— Увели, и с концами, — сказал господин Гилэни.
Из внутренней комнаты, в которой полицейский МакПатрульскин решал задачу поедания своего раннего обеда, донесся его громкий призывной клич:
— Сигаретку бы мне, а?
Сержант вытащил из нагрудного кармана еще одну измятую сигарету, протянул ее мне и большим пальцем руки ткнул в воздух в сторону задней комнаты. Я почтительно взял сигарету и направился туда. Уже выходя, я краем глаза увидел и обоими ушами слышал, как сержант открывает огромную учетную книгу и начинает задавать вопросы посетителю с красной физиономией:
— Какая модель? Номер рамы? Фара была на месте? А насос?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
Продолжительная и поразительная беседа, которую я вел с полицейским МакПатрульскиным, вручив сигарету, переданную мне для доставки ему, невольно вызвала в памяти некоторые тонкие соображения де Селби, высказанные им в связи с его исследованиями природы времени и проблемы вечности, а также в связи с его попытками проникнуть в тайну бесконечности, возникающей в системе определенным образом расположенных зеркал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37