В Риге Хобот первым делом подрался с тремя моряками. Они бежали от него, на ходу теряя бескозырки. Он же угощал проституток мороженым. В его ладони эскимо исчезало, как «Тампакс» в... ну, вы понимаете.
Еще до этой поездки Хобот говорил, что пробовал героин. Мне казалось, что он врет. В те годы героин был заграничной экзотикой. Прошло несколько лет, и родители перестали пускать парня в свою квартиру. Для них героин экзотикой уже не был. Какое-то время Хобот ночевал в подвале собственной парадной. Рассказывали, что видели его жующим что-то из бачка для пищевых отходов.
Пока судья зачитывал приговор — лечение в психиатрической лечебнице тюремного типа, — конвоиры поддерживали Хобота за локти. Он весил тридцать пять килограммов и сам подняться не мог. Я разглядывал его передние зубы — черные, выгнившие. За месяц до этого Хобот пытался украсть висящее на веревке соседкино белье. Тетечка в тапочках и халате выскочила из квартиры и заверещала. Он ударил ее ножом в глаз. До локтя забрызгал себе куртку. Клинок утонул в морщинистой глазнице почти по рукоятку.
Второго приятеля звали Герман. Отлично помню, что в Ригу он поехал, купив первые в жизни кроссовки «New Ballance». Герман был очень модным парнем. Каждое утро он жаловался, что не может отмыться от запаха вчерашней подружки. Чем только брызгаются местные сволочи? Его дорогая обувь и форма носа действовали на девушек, как хук в подбородок.
Через пять лет Герман стал совладельцем модельного агентства. Кроссовки он больше не носил. Теперь каждый его ботинок стоил как небольшой автомобиль. Под какой-то из проектов Герман назанимал денег — а проект провалился. Сумма не была смертельной, все еще можно было уладить. Вместо этого он решил скрыться, пустился в загул, занял еще и каждый вечер угощал кокаином дорогих проституток. Кредиторы решили, что разговаривать с остолопом бесполезно. На счет «Раз!-Два!-Три!» Германа выкинули с верхнего этажа гостиницы «Санкт-Петербург».
Третьим с нами ездил паренек по фамилии Рубинштейн. Он был единственным евреем в классе. За это его частенько били. Я тоже бил, но к выпускному классу мы подружились. Женился Рубинштейн на самой красивой девчонке школы и вскоре увез ее из страны. Не помню куда. Может быть, в Израиль.
Понятия не имею, почему шесть лет спустя они вернулись. Привезли с собой двоих, почти не говорящих по-русски детей. Рубинштейн устроился работать охранником в продовольственный магазин. Получал $2 за смену. Однако своей раздавшейся в ягодицах жене работать не разрешал. Чтобы не помереть со скуки, она развлекалась тем, что затаскивала в койку все, на что падал взгляд. Подвигами хвасталась мужу. Каждый раз Рубинштейн плакал и причитал: «Ну зачем ты, Леночка?.. Зачем?..»
То лето выдалось жарким. Завидев нас четверых, рижские девушки хлопали ресничками и окончательно забывали русский язык. Мы громко смеялись и пили красное, как зрачки графа Дракулы, вино в уличных кафешках.
Все было отлично. Все только начиналось...
Прощаясь, Виталик пытался поцеловать Бригитте ручку и чуть не опрокинул стол. Когда я доехал до Конгресс-Центра, было совсем темно. Сосед-итальянец лежал на кровати и читал толстую книгу. Может быть, Библию или телефонный справочник. Я был трезвый и усталый.
Потом я вроде бы даже успел поспать.
— Слышь? Ты чего, уснул, что ли? Слышь? Извини! Ты не видел моих носков?
Папаускас говорил свистящим шепотом. Через приоткрытую дверь на него падал свет. Наклоняясь ко мне, он, чтобы не свалиться, вытягивал пьяные руки.
— Каких носков?
— Я сегодня в «Робертсоне» покупал носки.
— Здесь нет твоих носков. Ты забрал их с собой.
— Точно?
— Сколько времени? Зачем тебе носки в полвторого ночи?
— Хватит спать. Пошли к казахам. Там в садике у кого-то день рождения. Девушки есть!..
— Иди в задницу!
— Не пойдешь?
— Я хочу спать. Завтра на заседание...
Выходя из номера, Папаускас всем плечом врезался в дверной косяк.
Я полежал с закрытыми глазами. Потом встал и в темноте нащупал свои джинсы. В садике вокруг фонарей махали огромными крыльями тропические насекомые.
Узнать соотечественников ничего не стоило. Таких причесок не делают больше ни в одной стране мира. В шезлонгах и на траве сидело человек двадцать. На свету я разглядел, какое стеклянное у Папаускаса лицо. Он приветственно замычал и представил меня имениннику.
Говорили вокруг по-русски.
— Андрюха! Как хорошо, что мы познакомились! Андрюха! Теперь ты мой лучший друг!
— Андрюха?
— Да. В смысле — Боря. Ты — отличный парень!
— Боря?
— Я очень тебя люблю! По-мужски, ты понимаешь? Я считаю, что мужская дружба... это... это...
— Что?
— Ты понимаешь... это...
— Что?
— Слушай, как тебя зовут?
Я взял в холодильнике бесплатную упаковку из шести банок пива и поставил перед собой. На баночках было что-то написано по-малайски. Когда упаковка кончилась, я сходил еще за одной.
Огромная желтая луна в черном небе была похожа на галлюциногенный бред.
5
— У тебя есть деньги?
— Великий Будда сказал: деньги — это героин, геморрой и гонорей. Аминь.
— Может, попросим в кредит? Слышь!.. это... иди сюда!..
— Погоди. Не надо. Заберут еще. Пошли, дойдем до кемпуса.
— А где моя куртка? Вы не видели мою куртку?
— Что будем делать с жабой?
— Алё, жаба! Что с тобой делать?
— По-моему, она тухлая. Понюхай, как воняет.
— Да ладно — воняет! Как должна пахнуть жаба? Скажи, чтобы нам завернули с собой. Казахов угощать будем.
— Она была такая... прямая...
— Кишка?
— Нет, моя куртка.
— Лучше бы она была кривая. Очень бы пошла к твоей роже.
Утро кончилось, не начавшись, а потом мы уже сидели в Чайна-Тауне. По внешнему виду китайцы совсем не отличались от остальных жителей Куала-Лумпура. Правда, в Чайна-Тауне на каждом шагу попадались странные женщины с огромными белыми цветами в волосах. У некоторых цветы были больше самой головы.
От города китайский квартал был отгорожен стеной. Внутрь нужно было проходить через украшенную драконами арку. Она похотливо растопыривала могучие бедра. Мы остановились перед ресторанчиком с открытой террасой.
Официантка выглядела как актер театра кабуки. Лицо у нее было выточено из слонового бивня. Правда, при жизни слон много курил. Чтобы вокруг столика образовалась тень, она ловко перегруппировала плиты подвижного потолка.
Передо мной и Бригиттой положили меню. Папаускас сказал, что хочет лично осмотреть образцы блюд. Официантка увела его на кухню.
— Знаете, что я заказал? Жабу! Вы когда-нибудь ели жабу?
— Какой у них алкоголь?
— Водка. Китайская.
— И сколько ты заказал?
— Слушайте, русские, у вас совесть есть? Вы убьете меня своей водкой.
Водка была разлита в чумазые бутылки с кособокими этикетками. Помимо гигантской жабы, на столе появилась целая куча тарелок. По террасе поползли запахи Азии. Даже пьяная, Бригитта ловко махала китайскими палочками для еды. Мне донести что-нибудь до рта удавалось даже не через раз.
Допив и расплатившись, мы вывалились на улицу. Прошли мимо витрины, в которой было выставлено фото узенькой китайской задницы с нататуированным драконом. Споткнувшись, Папаускас начал, не сгибаясь, всем длинным телом падать на группку китайцев. Те шарахнулись в стороны и проводили нас диким взглядом.
— У тебя мелочь на джипни осталась?
— Зачем тебе джипни? Пошли пешком.
— А я бы поехал на верблюде. Здесь есть верблюды? Может, поищем?
Улица, по которой мы ползли, состояла из сотен одинаковых ювелирных лавочек с одинаковыми «Ролексами» из фальшивого золота на витринах. Потом попалась китайская аптека. Перед ней, на тротуаре, лежали образцы товаров: связки телячьих хвостов, колбы с сушеными морскими коньками, баночки с чем-то заспиртованным. Может быть, с невинно убиенными христианскими младенцами.
Бригитта смотрела по сторонам, брезгливо кривя лицо. Иногда она громко икала.
— Знаете, гайз, я все время забываю — как называется этот город?
— С ума сошла? Куала-Лумпур!
— Нет, Лумпур — это страна. А как называется город?
Иногда к нам подбегали китайские рикши. У них были визгливые голоса. Одному, особо доставучему, Папаускас по-русски сказал, чтобы он отъебался, пока не огреб.
Потом мы оказались на перекрестке.
— О! Я знаю это место! Здесь рядом есть буддийский храм. Зайдем?
— Жарко. Пошли уже.
— Я очень хочу побывать в храме. Мы буддисты или нет?
— Будда Акбар! Ныне и присно...
— А скажи мне, Папаускас, почему у Будды на всех картинках такие закрытые глаза?
— Главное не глаза. Главное в изображениях Будды это особая шапочка. Она называется будденовка.
— Я серьезно. Для меня это ОЧЕНЬ серьезно.
— Понимаешь... тохарские влияния... и вообще, буддийская иконография... начиная с третьего века нашей эры...
— Нет, ты скажи: ему похуй?
— Кому?
— Будде. Ему на нас наплевать, да? Почему он на нас не смотрит?
Мы стояли на перекрестке. К храму нужно было идти налево. Бригитта тоскливо смотрела в противоположную сторону.
— Мы так и будем стоять?
— То есть в храм не пойдем?
— Пошли в кемпус. У меня еще остался алкоголь. Немного.
— Алкоголь? Ну, пошли.
Храм остался за спиной. Мы дошагали до парка. На газоне из цветов был выложен огромный циферблат. Стрелки утверждали, что делегаты уже прослушали доклады и переходят к прениям. Над циферблатом стоял памятник неизвестному куала-лумпурскому герою. Мы прошагали по аккуратно подстриженной траве. Герой скривил бронзовое лицо.
В парке росли пальмы незнакомой мне породы. Вдоль дорожек молодые малайцы подпрыгивали, дрыгали короткими ножками и демонстрировали приемы восточных единоборств. Перед каждой группкой стояла коробка, куда прохожие кидали купюры и монетки. В Европе в таких случаях парни танцуют брейк-дэнс.
Мы остановились посмотреть. Единоборцы задергались активнее. Особенно здорово у них получались боевые выкрики. Папаускас подошел к коробке, где денег было больше, чем в остальных, и выудил оттуда несколько купюр. Малайцы ошалело замерли. Нам в спину уперлось их агрессивное молчание.
Мы выбрались на оживленную улицу.
— Один ринггит это сколько в рублях?
— В рублях?
— Ну, хотя бы в долларах.
— Один доллар это восемь ринггит.
— А один ринггит — это сколько долларов?
— Это самое... погоди... так нельзя сказать.
— Короче, на пиво нам хватит?
К Конгресс-Центру мы подъехали на такси. Поднимаясь на этаж, Бригитта несколько раз споткнулась. Я хватал ее за локоть. Потом она долго шарила по карманам.
— Shit! Ключей нет!
— Чего?
— А! Есть ключи! Пошли!
Кровать после предыдущей ночи застелена не была. Водку мы допили чересчур быстро. Она была противной.
— Спустимся за пивом? Или дойдем до liqeur-store?
— Бродить неохота. Поближе ничего нет?
— О! Знаете чего? Меня вчера ирландцы приглашали... или шотландцы?.. не помню. У них есть.
— И что?
— Сходи, а? Триста семнадцатый номер. Это на третьем этаже.
— Почему я? Они ж тебя звали.
— Какая, на хуй, разница? Сходи. Запомнил? Триста семнадцать. Если не дадут так, скажи, чтобы продали. Денег дать?
— А вы?
— Мы тебя здесь подождем. Только ты не долго, о’кей?
По лестнице я спускался на цыпочках. Ступени коллаборционистски скрипели. Бдительных малайцев видно не было. Дверь триста семнадцатого не открывали чересчур долго. Я постучал еще раз. В узенькую щель высунулся парень с редкими, но вьющимися волосами.
— What?
— Кхм... это...
Парень меня внимательно рассмотрел.
— Ты ведь не из администрации, да?
— Нет. Я журналист. Русский.
— Ну-ка заходи!
На кроватях и на полу сидело человек восемь. Все молчали и смотрели мне в лицо. В комнате висел странный запах. Может быть, это была и не марихуана.
— Гайз! К нам зашел русский!
Сидящие облегченно выдохнули и принялись вытаскивать спрятанные бутылки. Прикурили погашенные сигареты. Один стаканчик тут же сунули мне в руку. У парней были круглые британские щечки. Разговаривали они с тем шепчущим миккирурковским акцентом, который действует на петербургских девушек убойнее фаллоимитатора.
— А правда, что русские пьют больше всех на свете?
— Русские меньше всех на свете едят.
— А пьют?
— Не знаю.
— А правда, что вы пьете водку стаканами?
— Неправда. Я не пью водку стаканами.
— Но можешь?
— Могу.
— И «Beafeater» можешь?
— И «Бифитер» могу.
— Ну-ка налейте русскому! Ну-ка покажи! Ого! Ты крутой! Как по-русски будет hangover?
— Будун.
— Я постараюсь запомнить это слово.
— Можешь не стараться. Когда ты проснешься с утра и услышишь в голове «Будуммм! Будумммм!» — это и будет hangover по-русски.
Потом я сказал парням, что не мое, конечно, дело, но в таможенных декларациях по поводу наркотиков было написано... Они сказали, что знают. Потом я вспомнил о Папаускасе и Бригитте.
— Знаете чего? У меня выше этажом сидит приятель. И девушка. Я их позову? Вы как?
— Девушка? Русская?
— Из Бельгии. Я схожу?
— Зачем? Пошли лучше к ней. У нее есть подружка?
Комнату запирали долго. Поднимаясь по лестнице, старались не шуметь и не брякать бутылками. Все прикладывали пальцы к губам, шипели «Тссс!» и хихикали.
Я аккуратно, чтобы не шуметь, открыл дверь и просипел: «C’mon!» Папаускас метнулся с кровати и начал торопливо натягивать джинсы. Парни ввалились в комнату, выставили на стол бутылки и начали разом говорить. Бригитта простыней накрыла голый живот.
— Стучаться надо!
— Жуй хуй! Приличные люди в таких случаях запираются. И вообще, говори по-английски. Невежливо.
— А вламываться без стука вежливо?
Все познакомились, все выпили, все заговорили. Бригитта сходила в туалет, натянула какие-то джинсы. Первый стаканчик она выпила залпом.
— I’m sorry, а у вас нет радио?
— Бесполезно. Я пробовал. Здесь нет FM-станций.
— Здесь?! Нет?! FM?! Станций?! Гайз, куда мы попали?!
— Папаускас! Прекрати! Своим дезодорантом ты провонял весь Куала-Лумпур!
— Это не дезодорант. Это средство от насекомых.
Он сидел на полу и пытался общаться с длинным, заросшим ирландцем. Тот задавал вопросы и кивал вежливой головой.
— Ты тоже русский?
— Да. Я русский.
— Чего ты его слушаешь? Какой он русский? У него фамилия Папаускас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33