Из-за той стремительности, с которой наносили удары по врагу вводимые в прорыв танки и кавалерия, немцы нередко попадали впросак, не догадываясь, что действуют на уже не принадлежащей им территории. Именно поэтому огонь нашей зенитной батареи оказался для врага совершенной неожиданностью, что и привело к полному и быстрому уничтожению немецкой колонны.
А заодно позволило мне собственными глазами убедиться, насколько эффективны осколочные снаряды зенитных пушек, когда огонь ведется по небронированным целям.
Наши «яки», если не считать бронеспинки, защищавшей летчика от трасс, выпущенных по нему сзади, тоже являлись, к слову сказать, такими же небронированными целями. А немецкие «эрликоны» ни в чем не уступали в этом смысле нашим зениткам.
Особенно часто вспоминать об этом пришлось, когда мы получили неожиданное и весьма необычное для фронтовой истребительной авиации задание командующего 1-й воздушной армией генерала Хрюкина.
Развивая наступление, войска 3-го Белорусского фронта устремились через Оршу, Толочин, Борисов на Молодечно, нанося одновременно удар на Минск с севера. Противник поспешно отступал, неся тяжелые потери. По мере удаления наземных войск от аэродромов, на которых базировались полки корпуса, возрастал и расход горючего, необходимого истребителям для вылетов в районы боевых действий. Соответственно сокращалось время, в течение которого самолеты могли прикрывать танки и кавалерию над полем боя. В связи с этим с 27 июня началось перебазирование нашей авиации на аэродромы, оставленные противником в ходе отступления. Но их остро не хватало. Немцы либо перепахивали взлетные полосы, либо минировали их. Положение с каждым днем осложнялось все больше и больше.
В поисках подходящих площадок для строительства новых полевых аэродромов пришлось принимать участие и мне. Дело в том, что отыскать их среди болот и бескрайних белорусских лесов было крайне нелегко. Тут требовался опыт, которого ни у рядовых летчиков, ни даже у командиров эскадрилий, как правило, не было. Пришлось подключать к этому делу командиров полков. Но и они нередко возвращались ни с чем. Мне обычно удавалось разыскать если не площадку, то хотя бы какую-нибудь полоску земли, пригодную для взлета и посадки истребителей. Однажды с этой целью удалось даже использовать обычную проселочную дорогу. Выбрали участок поровнее, засыпали землей кюветы, а сверху настелили горбыль, скрепив и уложив его таким образом, чтобы ровный срез досок лег под колеса взлетавших самолетов. Аэродром не аэродром, но 43-й истребительный авиаполк какое-то время летал с него вполне исправно.
Однако случай этот, конечно, исключительный. Как говорится, великая нужда заставила. Обычно же под строительство новых полевых аэродромов удавалось находить более или менее подходящие площадки. Дело-то крайне ответственное и серьезное: нет аэродромов, нет, следовательно, и возможности эффективно выполнять боевую задачу по прикрытию и поддержке наступающих войск с воздуха.
Огромную помощь в этих вопросах оказывали нам танкисты. По нашим просьбам они либо захватывали для нас внезапным ударом вражеские аэродромы, либо препятствовали немцам вывести их из строя. Один из таких аэродромов возле города Сморгонь обнаружил командир звена старший лейтенант Моргунов. Наших частей в городе еще не было. Но танки генерала Обухова, оторвавшись от передовых частей на добрую сотню километров, нанесли удар западнее Сморгони столь стремительно, что немцам в суматохе было уже не до аэродрома. Заминировать летное поле они не успели. А взлетную полосу хотя и начали перепахивать, но бросили дело на полдороге. Когда после удачной разведки Моргунова мы с моим ведомым Самойловым прилетели на брошенный врагом аэродром, то тотчас поняли, что нам крупно повезло. Все, что удалось сделать немцам, — это провести трактором несколько крестообразных борозд да снять кое-где верхний слой дерна. Причем и сами борозды оказались неглубокими. Местная жительница, которую фашисты заставили сесть на трактор, стремясь сделать все, что в ее силах, подняла плуг повыше, а проверять ее работу врагу было уже некогда.
В тот же день я вторично вылетел в Сморгонь, но уже вместе с командиром 278-й истребительной авиадивизии полковником Орловым — именно его полкам предстояло как можно скорее сюда перебазироваться. Но если в первый раз с Самойловым мы долго ходили над аэродромом, отыскивая подходящий пятачок для посадки, то теперь наш неприхотливый связной У-2 приземлился без особых затруднений. Однако сажать на аэродром предстояло боевые истребители, да вдобавок не один полк, а всю дивизию, поэтому после тщательного осмотра летного поля я приказал Орлову связаться с местными жителями, уложить с их помощью срезанный дерн, чтобы к исходу дня можно было принять хотя бы 43-й истребительный авиаполк.
— А как с горючим? — спросил Орлов.
— Договорюсь, чтобы горючее доставили в бочках на транспортных Ли-2, — решил я. — Время не терпит.
— С местным населением, думаю, проблем не будет. Хотя, кроме женщин да стариков, наверняка никого не осталось. Но дерн к вечеру уложим и борозды заровняем, — заверил меня Орлов. — А вот где противник. — это вопрос!
— Где противник — я тоже не знаю, — сказал я. — Зато танки Обухова, насколько мне известно, где-то поблизости. В пятнадцати — двадцати километрах западнее Сморгони. Так что немцы сюда вряд ли сунутся.
К вечеру 43-й полк, а на другое утро и воя 278-я дивизия перебазировались на новое место. Кстати, аэродрому под Сморгонью суждено было впоследствии сыграть важную роль в операции по освобождению Вильнюса. Здесь после нас базировались штурмовики, а затем и бомбардировщики.
В эти дни и поступил из штаба 1-й воздушной армии тот самый приказ, который сперва озадачил, а затем заставил меня вспомнить, что «яки» наши «защищены» от снарядов вражеских зениток лишь перкалем да гнутой фанерой. В приказе значилось, что необходимо срочно подготовить эскадрилью истребителей Як-9д к боевому вылету на Инстербург и сбросить над вражеским городом бомбы и листовки, а также произвести один заход на штурмовку цели из пушек и пулеметов. Командарм подчеркивал, что задание имеет важное военно-политическое значение, а потому подготовка его и осуществление целиком ложатся на мою личную ответственность. Приказ был оформлен в письменном виде и заканчивался словами: «Вам лететь запрещается. Вылет завтра в 6.30. Об исполнении доложить немедленно после посадки».
— Да ведь это же в Восточной Пруссии! — удивился начальник политотдела Ананьев.
— Вот именно! От Сморгони до Инстербурга триста километров, — подтвердил я. — Потому и Як-9д. У него радиус действия — 330 километров. Да и запас горючего больше, чем у других истребителей.
— Все равно не хватит, — усомнился Нил Денисович. — Ведь это же у черта на куличках!
— Просчитаем профиль полета, и станет ясно, хватит или не хватит. В штабе армии, думается, не хуже нас с тобой арифметику знают… А листовки-то привезли?
— Только что. Едва в «виллисе» уместились.
— А ну неси, почитаем!
Пока Ананьев ходил за листовкой, я распорядился вызвать к себе в землянку начальника штаба, штурмана и главного инженера корпуса. А сам думал: чем все это объяснить? Мы же не бомбардировщики дальнего действия; истребители — фронтовая авиация, ее дело — войска прикрывать, а не листовки в глубоком вражеском тылу разбрасывать…
Но все мои сомнения моментально развеялись, едва я взглянул на листовку, которую положил передо мной на стол Ананьев. Набрана она была на немецком языке, и первая же жирно оттиснутая типографская строка гласила: «Истребители с красными звездами над Инстербургом!»
— Что скажешь, комиссар? — видя, что Ананьев тоже успел прочитать первые строки листовки, поинтересовался я. — И вправду, политика! И если не ошибаюсь, с дальним прицелом.
— Дальше не бывает, — убежденно подтвердил Ананьев. — Ведь что получается? Не бомбардировщики, а истребители достигают территории рейха! Так прямо в листовках и сказано.
— Остается лишь доставить их на место, — заключил зашедший за несколько минут до того в землянку полковник Кац. — Я начерно успел прикинуть: горючего туда и обратно хватит. В обрез, но хватит.
Расчеты, сделанные Сурковым совместно с штурманом, подтвердили, что если залить баки под пробку и если не будет ветра, то истребители, выполнив задание, только-только сумеют дотянуть до аэродрома.
— Ведущим эскадрильи назначить комэска Осадчиева, — подвел итоги я. — Бомбы мы с ним под Анапой сбрасывали. Убежден, что и с листовками справится.
— А как их, кстати, разбрасывать? — спохватился главный инженер. — На «яках» бомболюков нет. И бомбодержатели тоже будут заняты.
Я вопросительно взглянул на Ананьева.
— Что-нибудь придумаем, — заверил тот. — Пойду с людьми посоветуюсь.
Ананьев ушел. А мы еще раз тщательно продумали все детали боевого задания. На взлетной полосе «яки» встают в линию, баки дозаправляют тут же на полосе, взлетают с места и собираются в группу не над аэродромом, а прямо на маршруте, чтобы не жечь лишнего горючего. Идут на наиболее экономичном режиме, а при подлете к цели заходят на Инстербург с севера, чтобы окончательно сбить с толку вражеских зенитчиков. Затем пологое пикирование до высоты 500 метров, бомбовый удар, штурмовка до последнего снаряда в стволе, сброс листовок на выходе из атаки — и уже налегке назад, домой.
— А если на обратном пути к ним «мессеры» или «фокке-вульфы» прицепятся? Чем отстреливаться будут? — озабоченно поинтересовался полковник Кац.
— Вышлем навстречу группу «яков» прикрытия, — сказал я. — Настолько далеко, насколько хватит боевого радиуса полета. Они же и в сторону Инстербурга проводят. Время и входные и выходные ворота заранее согласуем.
Когда все вопросы были окончательно решены, в землянку чуть ли не вбежал запыхавшийся, но радостный Ананьев.
— Нашли, командир! Нашли! — выкрикнул он прямо с порога.
— Что нашли? — не понял сначала я.
— Способ нашли, — объяснил Ананьев. — Способ, как разбрасывать листовки. Я же говорил, что-нибудь да придумаем. Комсомольцы рацпредложение внесли. Осадчиев уже машину готовит, проверять собрался…
Осадчиев позже подтвердил: способ действует. Суть его заключалась в том, чтобы уложить листовки под щитками-закрылками — там есть пустое место между нервюрами крыла, — а оттуда их отсосет и раскидает в стороны потоком воздуха.
Поздно вечером меня позвали на связь с командующим. Хрюкина интересовало, все ли готово к завтрашнему вылету. Я доложил, что задание будет выполнено. Но при условии безветренной погоды. При встречном или попутном ветре более 3 метров в секунду, а также при боковом свыше 4 — 5 метров в секунду горючего, как показали расчеты, не хватит.
Ответ, который я получил от командарма, буквально меня огорошил. «Полет выполнять в любую погоду. При выработке горючего — посадка на фюзеляж».
Возвращаясь к себе в землянку, я подумал, что одна неожиданность чаще всего тянет за собой другие. Сажать целую эскадрилью на брюхо мне еще не доводилось. Как, впрочем, не приходилось и искать среди своих подчиненных… переписчиков стихов! Дело в том, что на аэродроме Сморгонь находились тогда два известных поэта — Михалков и Эль-Регистан. Михалков сперва пробовал уговорить нас взять его в боевой вылет. А затем, узнав про листовки, загорелся и написал экспромтом небольшое стихотворение, которое теперь нашим девчатам-оружейницам предстояло всю ночь переписывать на обратной, чистой стороне листовок…
«Вот уж навалилось, так навалилось», — усмехнулся про себя я и лег спать. Утром, подумалось, надо иметь свежую голову. Летчикам о посадке на фюзеляж, чтобы зря не тревожить, говорить не стал: вдруг повезет и ветра завтра не будет.
Однако на рассвете выяснилось, что день выдался ветреный. И хотя синоптик заверил, что ветер по маршруту будет боковой, причем не более 5 — 6 метров в секунду, стало ясно: горючего почти наверняка не хватит. А значит, вынужденной посадки не миновать, хотя она и произойдет, скорее всего, уже на своей территории. Только бы «мессеры» не увязались, в этом случае без маневрирования, а значит, и пережога горючего не обойтись. Если, понятно, маневрирование после такой встречи вообще понадобится…
За час до вылета командир 43-го истребительного авиаполка собрал эскадрилью и группу прикрытия для уточнения задания. Дав ему закончить инструктаж, я задал летчикам вопрос:
— Кто из вас прежде садился на фюзеляж?
Оказалось, что у троих из восьми летчиков эскадрильи Осадчиева уже был подобный опыт. А у майора Сувирова помимо опыта вдобавок еще и глубокий шрам на лице — результат вынужденной посадки на фюзеляж. Дело это, я знал, далеко не простое. Но приказ не отменишь…
В 6.00 поступил запрос из штаба армии: готова ли эскадрилья к выполнению боевой задачи?
В 6.20 самолеты были дозаправлены прямо на взлетной полосе.
В 6.30 взлетели и взяли курс на Инстербург, Восточная Пруссия.
Я с аэродрома решил не уходить. Разыскал деревянную колодку — из тех, что подкладывают под колеса самолетов при запуске, — и устроился ждать в тени под деревом. Через некоторое время обратил внимание на то, что ветер вроде бы стих. Но до Инстербурга далеко. Какая там погода, отсюда не разглядишь… Прошло около часа. Не выдержав, отправился на командный пункт. Находившийся там комполка доложил, что несколько минут назад принял по радио доклад Осадчиева: «Иду группой в составе семи самолетов. Горючее на пределе».
А восьмой? Неужели зенитчики сбили? Или «мессеры»?
Первыми сели и сразу же зарулили на стоянки «яки» из группы прикрытия. Вслед за ними показался, Як-9д. За ним второй… Седьмым, и последним, приземлился Осадчиев. Если первые машины кое-как дотянули до полосы, то Осадчиев заходил на посадку поперек аэродрома — когда шасси коснулось грунта, мотор уже не работал.
Когда мы с командиром подъехали на «виллисе» к самолету ведущего группы, Осадчиев уже стоял на земле и, поджидая нас, жадно затягивался папиросой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63