Распутина с Саблером познакомил П.С. Даманский, управляющий синодальным контролем, вслед за тем быстро возведенный в товарищи обер-прокурора.Тогда же Николай принял своего мнимого брата. «Моргая своими безжизненными, усталыми, туманными, слезящимися глазами, мотая отрывисто правою рукой и подергивая мускулами левой щеки», он, поцеловав Илиодору руку, сказал: «Ты… вы… не трогай моих министров. Вам что Григорий Ефимович говорил… говорил. Да. Его… нужно слушать. Он наш… отец и спаситель… Да… Господь его послал… Он тебе, вам ведь говорил, что… жидов, жидов больше и революционеров, а министров моих не трогай…»Окрыленный этой встречей и победой над Столыпиным, Илиодор вполне почувствовал себя посредником между царем и народом. В июле он с двумя тысячами сторонников через несколько городов совершил паломничество в Саров, встречаемый духовенством, губернаторами, сбивая с прохожих шапки, приказывая арестовывать непочтительных, мажа дегтем репортеров и останавливая трамваи с криком: «Проклятые жиды! Снимайте шапки! Русь идет!» Так что по крайней мере указание государя насчет «жидов» он выполнил.Но слава кружит голову, и Илиодор пренебрег другим указанием — а именно «слушать Григория Ефимовича». Распутин, вернувшись из Иерусалима и посетив Петербург, прибыл в Царицын 19 июня и был на этот раз встречен Илиодором довольно небрежно. Слегка встревоженный, Распутин рассказал ему, что царю он понравился, прочат его в архимандриты, но царица сказала: «Ты Феофана и Вениамина не бойся… они ходят с низко опущенной головой, а вот Илиодора-то бойся, он друг-друг, а потом так шуганет нас, что и тебе некуда будет деться, да и нам-то нелегко придется». Все же Распутин попросил у царицы 3000 рублей для Саровского паломничества Илиодора, и деньги настроили того дружелюбнее.На проводы Распутина собралась большая толпа, преимущественно женщин. «Возлюбленный наш друг и брат во Христе, — начал Илиодор. -…Некоторое время над тобой висели черные тучи человеческой клеветы и неправды, когда на тебя ополчились все безбожники и жиды», впрочем, их нападение лучше всего доказало, что Распутин — «великий человек с прекрасной ангельской душой». «Великому человеку» были торжественно преподнесены — купленные на его же деньги — цветы, чайный сервиз и икона, и он в ответ произнес прощальную речь. "Здесь, в первый раз за все время моего знакомства, он показался мне очень привлекательным, — вспоминает Илиодор. — Тонкая, высокая фигура его… тянулась вперед… волосы его и борода, слегка развеваемые ветром, красиво метались во все стороны… Он говорил отрывисто, твердо и звучно: «Да, враги восстали на меня. Думали, что мне конец. Нет. Шалишь. Им конец, но не мне. Кто они? Червяки, которые ползают на внутренней стороне покрышки кадушки с кислой капустой!» Распутин и Илиодор в увитой цветами карете, с ведомой под уздцы лошадью, во главе распевающей патриотические песни процессии медленно двинулись от монастыря к пристани.Несмотря на карету и цветы, Распутин заметил изменившееся отношение Илиодора и из Покровского телеграфировал в Царское Село: «Вот Илиодорушка-то маленько испортился. Не слушается. Погодите ему митру. Пусть так будет, а там видно». Между тем разворачивались события, на время отвлекшие внимание Распутина от Илиодора и Гермогена.В конце июля 1911 года отдыхающий в Биаррице граф Витте получил с оказией письмо от журналиста Г. П. Сазонова, знакомого ему уже лет двадцать. Григорий Петрович Сазонов с 1899 по 1902 год издавал в Петербурге либеральную газету «Россия», закрытую за фельетон А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», под которыми довольно прозрачно имелись в виду Романовы. В годы революции Сазонов поправел, завязал отношения с вождями Союза русского народа, но по мере успокоения начал леветь и затеял газету умеренного направления «Голос земли». С 1909 года Распутин наездами в Петербург часто у него останавливался, и «в конце концов, — пишет Витте, — он создал себе особое отношение к Распутину, нечто вроде аналогичного с содержателем музея, показывающего заморские чудовища». Сазонов первый стал использовать влияние Распутина для продвижения коммерческих предприятий, и тот помог получить в 1910 году уставы двух банков.Теперь Сазонов сообщал Витте, «что судьба Столыпина спета, что государь твердо решил от него избавиться и не позже, как после торжеств в Киеве», что государь остановился для назначения министром внутренних дел на Хвостове, нижегородском губернаторе… Они, т. е. Сазонов с Распутиным, едут в Нижний окончательно переговорить по этому предмету с Хвостовым, но что у них есть только одно сомнение — это что Хвостов молод и едва ли может заменить Столыпина в качестве председателя Совета, но что он будет прекрасный министр внутренних дел, а затем, — вспоминает Витте, — закидывается удочка в виде вопроса, не соглашусь ли я занять место председателя Совета министров, чтобы дать авторитетность новому министерству. Я на это тоже через оказию ответил Сазонову, что я получил его письмо и остался в недоумении, кто из нас сумасшедший. Они, которые мне такую вещь предлагают, или я, которому они считают возможным такую вещь предлагать. Нужно сказать, что Хвостов — один из самых больших безобразников. Между нынешними губернаторами столыпинской эпохи есть масса больших безобразников; но Хвостов имеет перед ними первенство: для него никаких законов не существует".Как видно из слов Витте, возмутило его предложение сотрудничать с А. Н. Хвостовым, а вовсе не принять пост председателя Совета министров из рук Распутина. Человеку власти и дела, Витте было нелегко в отставке, он считал себя единственным человеком, еще способным спасти Россию от надвигавшегося хаоса, понимал, что с уходом Столыпина создастся вакуум — и он может быть приглашен к власти. Противодействием Столыпину в вопросе о штатах морского штаба и западных земствах он если и не завоевал поддержку консерваторов, то их собой примирил, в то же время постоянная критика столыпинских «военно-полевых судов» и «чрезвычайных положений» сохраняла его престиж среди либералов. Единственным препятствием на пути к власти была личная неприязнь царя и царицы.Витте «счел для себя возможным прибегать к помощи Распутина в надежде восстановить расположение царя и быть призванным к власти», — с осуждением пишет А. П. Извольский. В своих воспоминаниях Витте, иронизируя об увлечении Распутиным в Царском Селе и в петербургских салонах, о нем самом не отзывается ни хорошо, ни дурно и не упоминает о знакомстве с ним. Между тем через того же Г. П. Сазонова они познакомились в начале 1910 года. Ранее Распутин называл Витте «мазуриком и хитрым человеком» — впрочем, по-русски «простота хуже воровства», так что отзыв и не совсем дурной. Личное знакомство изменило взгляд Распутина.В марте 1910 года А. В. Богданович записала в своем дневнике, что Распутин "спелся с Витте, и жена Витте воспылала к нему любовью и доверием… Витте хочется снова получить власть, думает ее получить через «блажку»… «Особенно дорогим другом Григория Ефимовича является граф С. Ю. Витте, которого старец всегда зовет просто: Виття, — пишет Илиодор. — „Старец“ считает Виття очень умным и благородным человеком, а Виття в свою очередь… говорит, что у Распутина возвышенная душа, что он — человек больших добродетелей и исключительного ума». В апреле 1910 года Распутин и Сазонов предлагали Илиодору встретиться с Витте — но Илиодор, незадолго перед тем предложивший повесить Витте на площади, едва ли был бы этой встрече рад.В 1912 году крайне правые ставили Распутину в вину его визиты к Витте. Позднее С. П. Белецкий показывал, что Распутин «был близок к семье графа С. Ю. Витте, которого он до конца своей жизни вспоминал с особой теплотой и о котором он при жизни графа… неоднократно говорил в высоких сферах, мечтал об обратном его возвращении к власти». Мосолов вспоминает, что когда в 1915 году он заговорил с Распутиным о проекте разделения России на наместничества, то первыми словами того было: «Что-то Виття скажет?» Сам Витте в 1914 году, в частном разговоре, отозвался о Распутине как о человеке «большого ума», который «лучше, нежели кто, знает Россию, ее дух, настроение и исторические устремления. Он знает все это каким-то чутьем».Распутин произвел сильное впечатление на графиню Витте, как на нее ранее произвел впечатление о. Иоанн Кронштадтский. Витте, напротив, отзывается об о. Иоанне как о человеке «ограниченного ума… несколько свихнувшегося приближением к высшим, а в особенности царским сферам». Не принимал он всерьез и свою кузину Е. П. Блавацкую, хотя к царским сферам и не приближенную, но пользующуюся большим авторитетом среди мистиков. Скептика и циника, Витте едва ли занимала мистическая сторона Распутина — самое большее в той степени, в какой он мог через нее повлиять на царя. Не думаю, однако, что его увлечение Распутиным было фальшиво, не стал бы он надолго подделываться к «старцу», коль скоро он к царю не подделывался. Я постараюсь показать дальше, что в основе для многих неожиданного сближения любимого царем и царицей «Божьего человека» и ненавидимого ими «двуличного министра» лежала близость их политических взглядов.В то время как Витте в Биаррице выжидал ход событий, Распутин с Сазоновым в середине августа 1911 года прибыли в Нижний Новгород для переговоров со вторым участником предполагаемой комбинации. «С виду похожий на медведя», Алексей Николаевич Хвостов прославился своими черносотенными выходками, сам считая себя просто откровеннее других дворян, тайным черносотенником почитал он и Льва Толстого, который в горячем 1905 году «часто прибегал к администрации за помощью в своих недоразумениях с крестьянами». Из тульских вице-губернаторов Хвостов был переведен губернатором в Вологду, а затем в Нижний Новгород, откуда подал он государю записку, что Столыпин не уничтожил революцию, а только загнал в подполье и что наиболее действенной мерой было бы «всех лиц, подозреваемых как революционеров и смутьянов, просто-напросто тем или другим путем, но энергично уничтожать». Как можно понять, «наверху» записка понравилась: Хвостов «был принят государем сидя, что считалось высшим знаком благоволения».Распутин, показывал впоследствии А. Н. Хвостов, «предложил мне место министра внутренних дел… Я был удивлен его появлением, не придавая ему такого значения, какое впоследствии обнаружилось… Я крайне удивился возможности ухода Столыпина, так как в провинции нам казалось, что Столыпин сила непререкаемая… Распутин объявил мне, что он… из Царского послан — посмотреть мою душу… Это казалось мне, в то время непосвященному, несколько смешным, и я с ним поговорил шутовским образом, а потом… послал полицеймейстера свезти его на вокзал». Хвостов не пригласил Распутина обедать и не познакомил со своей семьей, о чем тот просил. Прямо с вокзала Распутин послал телеграмму Вырубовой, копию тут же доставили губернатору, что-то вроде: «Хотя Бог на нем почиет, но чего-то недостает». Г. П. Сазонов, давший «старцу» и губернатору поговорить наедине, впоследствии рассказывал Коковцову, что Хвостов принял их хорошо, но наотрез отказался от сотрудничества с Витте, и тогда Распутин по возвращении сказал в Царском Селе: «Хвостов шустер, но молод. Пусть еще погодит».Месяцы, последовавшие за его победой, Столыпин был подавлен. «Что-то в нем оборвалось. Былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него, молчаливо или открыто, но настроено враждебно», — вспоминает В. Н. Коковцов. По словам Витте, на одном из докладов царь сказал Столыпину: «А для вас, Петр Аркадьевич, я готовлю другое назначение». Дочь Столыпина пишет, что отец никогда не был настроен мистически, но теперь увидел во сне старого друга, сообщившего ему о своей смерти — и на следующий день действительно пришла телеграмма об этом.Между тем в Киеве готовились к приезду царя на открытие памятника Александру II. Произведено было около трехсот обысков и несколько арестов, из разных городов стянули дополнительные силы полиции, прибыли со своими сотрудниками товарищ министра, ведающий полицией, П. Г. Курлов и начальник дворцовой охраны А. И. Спиридович. Столыпин приехал 25 августа — П. Г. Курлов и В. А. Дедюлин, назначенный ответственным за охрану царской семьи и министров, знали, что отношение царя к Столыпину изменилось, и игнорировали его. Когда 29 августа утром прибыл царь с семьей, для Столыпина не нашлось места в экипажах царского кортежа, и киевский городской голова предоставил ему свой экипаж.Проезжая по центральной улице, царица в первых рядах кричавшей «ура» толпы увидела Распутина. «Государыня Григория Ефимовича узнала, кивнула ему… А он ее перекрестил», — рассказывал впоследствии член Союза русского народа, которому было поручено опекать Распутина. Но когда появился экипаж Столыпина, «Григорий Ефимович вдруг затрясся весь… Смерть за ним!… Смерть за ним едет…»Неясные слухи о возможном покушении ходили по городу. За два дня до начала торжеств к начальнику Киевского охранного отделения полковнику Н. Н. Кулябко неожиданно явился молодой человек, бывший в 1907-09 годах под кличкой «Аленский» секретным сотрудником среди «анархистов-коммунистов». Ему случайно стало известно о предстоящем приезде в Киев двух членов партии эсеров, мужчины и женщины, для убийства Столыпина. Кулябко тут же пригласил в кабинет своего шурина Спиридовича и вице-директора Департамента полиции Веригина, договорились, что, как только террористы приедут, «Аленский» тут же даст знать. Курлов принял дополнительные меры по охране царя, по-прежнему игнорируя Столыпина, хотя по службе и доложил ему о сообщении «Аленского». 31 августа «Аленский» дал знать, что «организация» прибыла и мужчина остановился у него: за квартирой было установлено наружное наблюдение. В тот же вечер «Аленский» — для опознания террористов и на случай срочного доклада — получил от Кулябко билет в купеческий сад на концерт в присутствии царя, а 1 сентября — в городской театр, где назначен был парадный спектакль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39