– Это правда, я не увижу его более! – сказала Джиневра тоном отчаяния.– Теперь выслушайте меня, мадемуазель, – сказал вполголоса Огильви. – Вы любите шевалье Кричтона?..– Сеньор!– Слушайте меня! Он не разделяет вашей любви, я это знаю, его сердце принадлежит другой. Я принадлежу к религии, которая считает ваше занятие суетным, вашу веру языческой. Но сердце, я это вижу, не знает этих различий, для него единственное божество – любовь. Я вас люблю, Джиневра, я решаюсь сказать это потому, что приближается минута, когда я расстанусь с вами навсегда. В одном наши чувства сходятся: мы одинаково преданы Кричтону. Я могу предложить вам только верное сердце и хорошую шпагу. Хотите вы отдать мне вашу руку?– Сеньор, – холодно сказала молодая девушка, – может быть, мое занятие презренно, моя вера – идолопоклонничество, но мое сердце признает только одного Бога. Я люблю шевалье Кричтона.И она отвернула голову.– Значит, для меня нет никакой надежды? – спросил, снова приближаясь к ней, Огильви.– Никакой, – отвечала Джиневра, – и если вы не хотите увести меня отсюда, не говорите мне более ни слова об этом.В эту минуту раздался громкий взрыв хохота студентов, и противник шотландца затянул во все горло застольную песню – полулатинскую-полуфранцузскую. Остальные дружно повторяли припев:Esse bonum vinum, venite, potemus!Причиной этого веселья было возвращение Фредегонды и солдата с большим запасом вина.Стаканы начали быстро наполняться и осушаться, так что скоро среди студентов университета воцарилось безграничное веселье.Бернардинец настоял на том, чтобы солдат уселся около него, а сорбоннский студент счел своим долгом подать бутылку мэтру Жаку, который осушил ее одним залпом.– Пью за твое здоровье! – сказал студент коллегии д'Аркура, хлопнув по плечу солдата. – Ты принес нам хорошего вина и хорошо его отмерил. Пусть у нашей хозяйки всегда будут помощники, подобные тебе! Ха! Ха! Ха!– Я тоже с удовольствием выпью за твое здоровье, – отвечал солдат, – хотя мне и не снились обильные возлияния в такой ранний час. За твое избрание в капелланы на ближайшем празднике дураков.– Не шути со мной, а пей, товарищ, – отвечал раздраженный студент. – Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Э! Да я вижу, в тебе есть что-то гугенотское. Я слушал, как ты сейчас говорил хозяйке, что служишь в войске Беарнца. Это видно по твоему презрению к бутылке и пристрастию к юбкам. Ах! Что за время будет, если твой господин станет когда-нибудь королем Франции! Придется вспомнить Франциска I. Плохо придется всем мужьям в Париже. Сохрани нас Бог от такой судьбы. Впрочем, я не желаю ему никакого зла… За здоровье великого Алькандра!– Ну уж этому не бывать! – вскричал сорбоннский студент. – Мы должны быть католиками даже в наших тостах. Выпьем скорее за поражение Беарнца, реформ и Женевской церкви и за успех Лиги, истинной церкви и храброго Гиза.– За Святой Союз! – вскричал бернардинец.– За папу! – кричал студент коллегии Монтегю.– За Вельзевула! – крикнул д'аркурский студент. – Клянусь Антихристом, я вылью мое вино в лицо тому, кто откажется от моего тоста… За Генриха Наваррского и дело гугенотов!– Клянусь обедней! Твой тост пахнет ересью, и я от него отказываюсь, – отвечал сорбоннский студент.Едва он произнес эти слова, как его товарищ исполнил свою угрозу и выплеснул ему прямо в лицо все содержимое стакана.В одну минуту поднялась страшная суматоха. Столы были опрокинуты, шпаги противников скрестились, но благодаря усилиям швейцарца и Блунта порядок и в этот раз был восстановлен.А в это время наш беззаботный солдат – причина ссоры – покатывался со смеху, опрокинувшись на спинку стула и не думая принимать участия в свалке.– Как! Бесчувственный! – вскричал в гневе студент коллегии д'Аркура. – Ты, значит, не хочешь обнажать шпагу в защиту твоего короля и помогать тому, кто готов драться вместо тебя? Да, теперь я вижу, что от гугенота нечего ждать помощи или благодарности. Сорбоннский брат, твою руку! Ты был прав, не принимая моего тоста.– Ты сам затеял эту ссору, товарищ, – отвечал солдат, радость которого еще более усилилась. – Я не просил тебя об услугах. Дело реформаторов не нуждается в защитниках, подобных тебе, и какое дело Беарнцу до того, что один дурак пьет за его успех, а другой за его поражение?– Отлично сказано для гугенота! – вскричал студент коллегии Монтегю. – Наш реформатор, кажется, добрый малый. Довольно насмешек, товарищи, споем лучше песню для восстановления гармонии.– Песню! Песню! – закричали, смеясь, остальные.– Да какую же? – спросил солдат.– Спой нам что хочешь, мой могучий Гектор. Только бы это не были носовые мелодии Теодора де Без или Климента Моро.– Хорошо. Я начну, а вы подтягивайте, – сказал солдат.И громким, звучным голосом он запел сатирические куплеты о любителях таверн:Alea, vina, Venus, tribus his sum factus egenus.– Довольно! – вскричал студент коллегии Монтегю. – Эти слова чересчур задевают меня, это подтверждается печальным состоянием моих финансов и штанов. Ну да все равно. У меня есть еще несколько лиардов, а когда мой кошелек совершенно опустеет, мне можно будет повеситься или стать гугенотом. А пока будем петь.И беззаботный студент затянул старинную шуточную песню, начинавшуюся словами: Des fames, des et de la taverne.– Belissime! – вскричал солдат. – Признаться, твое положение неважно, но ты хороший малый, и, если ты пойдешь со мной к моему королю, забудешь о своих буйных привычках и примешь истинную веру, я обещаю тебе, что наполню твой кошелек монетами, более тяжелыми, чем те, которые в нем теперь.– Говорят, товарищ, что в лагере твоего короля скорее получишь хороший удар, чем хорошую монету. А уж если бы я стал продавать мою душу сатане, то, по крайней мере, взял бы за нее чистыми деньгами. Но будем петь и пить. У тебя соловьиное горло, миссионер, спой нам что-нибудь, если уж не хочешь больше пить.– Ventre-saint-gris! – прошептал, смеясь украдкой, солдат, – если бы мой верный Росни мог знать, что в его отсутствие я буду играть роль любовника хорошенькой трактирщицы, шута целой шайки кутящих студентов и бунтовщика против самого себя, мне не избежать бы проповеди, такой же длинной, как те, которые произносил Жан Кальвин со своей женевской кафедры. Ну да все равно, надо же нарушить чем-нибудь монотонность жизни.С этими философскими мыслями он уступил просьбам студентов. По мере того как он пел, судорожное неистовое веселье овладевало слушателями, даже мрачный Огильви не избежал общей участи, что, впрочем, легко понять, если мы скажем, что солдат пел Хронику Гаргантюа, рассказывавшую, как он унес колокола собора Нотр-Дам. В ту минуту, когда солдат заканчивал песню под гром рукоплесканий и взрывы хохота, его собственное настроение внезапно заметно ухудшилось при виде двух человек, вошедших, пока он пел. Когда он окончил, они медленно подошли к нему, бросая на него укоризненные взгляды.Первый из этих людей был человеком средних лет, сурового вида, вооруженный с ног до головы. Его нагрудник, хотя и выполненный из лучшей миланской стали, был совершенно лишен всяких украшений и походил по своей неуклюжести и тяжести скорее на древнюю кирасу времен Баярда и Гастона де Фуа (эпоха, которой старались подражать партизаны Генриха Наваррского), чем на богатые резные панцири, вошедшие тогда в моду при французском дворе. В его спутнике по черному женевскому плащу легко можно было узнать проповедника реформатской религии."Черт возьми! – подумал солдат, подымаясь со своего места. – Здесь Росни и мой старый учитель, доктор Флоран Кретьен! Ну, можно сказать, вовремя они явились".Между тем он почтительно поклонился старику и обменялся взглядом с шевалье, потом все трое отошли в самый отдаленный угол таверны.– Я не ожидал, что найду ваше величество за таким занятием, – сказал Росни с упреком. – Мне кажется, король Наваррский мог бы проводить время более достойным образом, не разделяя забавы этих буйных идолопоклонников.– Шш! Росни! – отвечал солдат, в котором наши читатели, вероятно, узнали уже Генриха Наваррского. – Для этих веселых студентов я не монарх, и если бы я хотел дать тебе разъяснение, для кого я король, я мог бы убедить тебя, что я действовал так, нисколько не унижая моего достоинства, а просто для того, чтобы сыграть мою роль солдата.– Вы лучше исполнили бы вашу роль, если б укрощали буйство, а не поощряли его. Будь я на месте вашего величества, и эти идолопоклонники заставили бы меня петь, я спел бы им или какой-нибудь псалом старика Кальвина, или одну из наших мрачных баллад, в которых так ярко описаны кровавые злодейства наших врагов и страдания наших мучеников.– И над тобой стали бы только смеяться, – сказал Генрих. – Я поступил гораздо благоразумнее.– Эй! Правоверный солдат! – крикнул в эту минуту студент коллегии Монтегю. – Спой-ка нам еще песню, прежде чем мы пойдем на турнир. Не обращай внимания на выговоры твоего капитана. Мы тебя поддержим.– Слышишь? – сказал, смеясь, Генрих. – Знаешь, Росни, мне хочется послать к ним тебя на мое место. Какое действие произведут твои мрачные песни на их шумную веселость? Хочешь занять мое место за столом?– Я повинуюсь желанию вашего величества, – отвечал Росни, – но я не отвечаю за последствия.– Тогда ступай! Ты заслужил это наказание своим неблагоразумием. Что за идея пришла тебе вести сюда старика Кретьена. Ты должен был бы стараться скрывать слабости своего короля, а не разглашать их.– Впредь я буду более благоразумен, – отвечал Росни с легким оттенком иронии в голосе. – Доктора Флорана Кретьена я встретил случайно сегодня утром в консистории Сен-Жерменского предместья, и он сказал мне, что ему надобно передать вам что-то очень важное. Поэтому я и привел его сюда.– Ты хорошо сделал, Росни, – сказал король, – однако я не могу избавить тебя от наказания. Слышишь? Мои товарищи зовут тебя, ступай к ним.В это время студенты пели хором песню фанатиков, наполненную угрозами и проклятиями гугенотам. Генрих Наваррский закусил губы.– Ступай, – сказал он, нахмурив брови. – Оставь меня с Кретьеном.– Государь, ваш конвой у Монмартской заставы, и двое из моих людей с вашей лошадью стоят у дверей.– Ну и пусть стоят, – отвечал сухо король. – Я не тронусь в путь раньше вечера.– Почему же, ваше величество?– Я хочу быть на турнире в Лувре.– Но, государь…– Можешь оставить при себе твои замечания, я хочу видеть турнир во что бы то ни стало. И не только видеть, но даже хочу переломить копье в честь моей супруги, хотя, надо признаться, что после отказа приехать ко мне она не заслуживает подобного внимания. Но оставим это, тут есть какой-то шотландец, который хвастает расположением к нему Маргариты. Ложь это или нет, но все-таки, по моему мнению, ему не следовало бы разглашать это. Поэтому я хочу сбить спесь с этого болтуна, тем более что он, говорят, опытный боец и, стало быть, достоин моего копья. Может случиться, что Маргарита, увидя своего фаворита побежденным, изменит решение и согласится ехать с нами. На всякий случай я буду на этом турнире под видом странствующего рыцаря. Ты достанешь мне подходящее вооружение.– Ваше величество не совершит такого безумного поступка, – сказал суровым тоном Росни.– Барон Росни! – вскричал гордо Генрих. – Мы удостоили тебя нашей дружбы, но есть границы, которых никто, даже ты, не должен переступать.– Простите мне мою грубость, ваше величество, – отвечал Росни. – Но, даже рискуя лишиться вашего расположения, я должен стать между вами и опасностью, к которой вы так неблагоразумно стремитесь. От вашей безопасности, государь, зависит судьба королевства и чистой святой религии, которой вы защитник и опора. Подумайте о деле, за которое вы взялись, о ваших верных слугах, о всем протестантстве, глаза которого устремлены на вас. Подумайте об опасности, которой вы подвергаетесь, о неизбежных последствиях открытия вашего присутствия в Лувре, о долгом плене в стенах этого самого Лувра, из которого вы так недавно освободились. Подумайте обо всем этом и порицайте, если можете, усердие, заставляющее говорить так, как я говорю.– Оставьте меня, – отвечал Генрих. – Я хочу переговорить с моим старым наставником. Вы сейчас узнаете о моем решении.Росни поклонился и занял указанное ему королем место за столом студентов. Его прибытие приветствовали шумным смехом и многочисленными намеками на его гугенотские убеждения.– Внимания, господа! – сказал Росни. – Вы убедили одного из моих солдат спеть вам песню и ответили на это одной из тех диких мелодий, которые ваша братия распевала под звуки набата в кровавую ночь Святого Варфоломея. Вы сегодня увидите мой ответ. Но прежде наполните до краев ваши стаканы и отвечайте на тост, который я вам предложу: "За падение антихриста, за уничтожение Лиги и за всеобщее восстановление истинной веры!" А! Вы отказываетесь? Клянусь Евангелием, я вонжу этот кинжал в горло тому, кто не ответит на мой тост.С этими словами Росни вынул кинжал и окинул студентов гордым взглядом.Мертвое молчание было ответом на его речь.Веселье студентов мгновенно улетучилось. Каждый поглядывал на своих соседей, как бы ожидая, что они ответят на это оскорбление, но никто не осмелился произнести ни слова.– Тост! – сказал Росни, хватая за горло студента д'Аркурской коллегии и принуждая его произнести ненавистные слова.– Клянусь Святым Фомой! Ты не уйдешь, – вскричал Блунт, хватая сорбоннского студента.– Никто не уйдет, – сказал Росни. – Отвечать на мой тост или – смерть!Обнаружив бесплодность сопротивления, студенты покорились.– Я еще не закончил с вами, – сказал тогда насмешливо Росни. – Я не оскорблю религии, которую я исповедую, заставляя вас принимать участие в пении ее святых псалмов. Но так как вы напомнили мне о печальной участи наших святых мучеников, то вы услышите, как был осужден свыше за это злодейское убийство этот вероломный и кровожадный государь, ваш покойный король Карл IX. Не трогайтесь с места и молчите, если хотите избежать смерти.– Дайте мне ваш кинжал, шевалье, – сказал, вскакивая, Огильви, не будучи в состоянии сдерживать долее свой гнев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53