Около хлопотали два солдата, приводя его в чувство.
— Что случилось? — удивленно спросил поручик.
— Так что, Заяц, вашбродие, как шальной, влетел в каземат да ударил головой в живот их благородие. Они и чувства лишились, — сообщили ему солдаты.
— Позвать фельдшера, пусть приведет штабс-капитана в чувство, — распорядился Борейко и пошел к Жуковскому.
— Чиж в обморок упал, — весело доложил он командиру. — Дурак Заяц налетел на него, а тот с перепугу и сомлел, как рыхлая баба.
— Послали туда фельдшера? Ладно. Давайте продолжать стрельбу, — коротко бросил в ответ капитан.
Японцы перенесли огонь на эскадру, и батарея немедленно ожила.
Как только обстрел Утеса прекратился, по дороге к нему с Золотой горы показался экипаж, окруженный свитой верховых. Еще издали были видны красные отвороты генеральских шинелей. Через десять минут коляска докатилась до Электрического Утеса, и из нее вышли Стессель и Белый. Выставив грудь вперед и высоко подняв голову, Стессель придал себе внушительный вид. Приняв рапорт Жуковского, он громко поздоровался с солдатами. Те ответили вразброд. Стессель сразу нахмурился.
— Разве с такими солдатами можно воевать? Они даже на приветствие как следует отвечать не умеют, а еще кадровики Хотел их крестами наградить за сегодняшний бой, а теперь воздержусь. Пусть сперва научатся отвечать как следует. Никакого порядка у вас в роте нет, капитан! — раскричался он на Жуковского.
Тут его взгляд упал на усмехнувшегося Борейко.
— А вы, поручик, чему смеетесь? Почему вы не по форме одеты?
Борейко с удивлением осмотрел себя.
— Где ваша шашка? — крикнул Стессель.
— А зачем она мне, ваше превосходительство, — спокойно возразил поручик. — Японские броненосцы, что ли, ею рубить?
— Как… Не по форме одет! — уже не помня себя, кричал Стессель. — Арестовать! Убрать!
— Я, ваше превосходительство, разрешил господам офицерам во время боевых стрельб быть без оружия: шашка мешает, когда приходится подниматься на лафет для проверки наводки, — вмешался Белый.
— Не законно… Не по уставу… Самовольство… Объявлю выговор в приказе! — продолжал кричать Стессель.
Все молча глядели на бушевавшее начальство.
— У вас были попадания в неприятельские корабли? Есть раненые на батарее? — наконец несколько успокоился Стессель.
— Выявлено три прямых попадания в головной броненосец. На батарее раненых нет, — доложил Жуковский.
Рассеянно выслушав ответы, Стессель взошел на бруствер.
Японцы начали приближаться к Артуру. В воздухе раздался зловещий свист снаряда. Стессель неожиданно проявил горячий интерес к устройству дальномера и одним махом оказался в дальномерной будке. За ним туда же спешно юркнули сопровождавшие его Водяга и Дмитриевский Остальная генеральская свита торопливо спустилась с бруствера вниз. Только Белый да Жуковский остались на месте и продолжали рассматривать японскую эскадру.
Снаряд шлепнулся перед батареей, но не разорвался. Все облегченно вздохнули. Стессель вновь зашагал по брустверу.
— Японцы приближаются, — доложил Стесселю Дмитриевский
— Да, надо немедленно вернуться на Золотую гору. Там лучше видна вся картина боя и есть связь со всеми батареями. Едемте сейчас же обратно, господа, — заторопился Стессель.
Не успела генеральская коляска проехать и половины пути, как японские снаряды вновь посыпались на Утес и на дорогу к Золотой горе.
С батареи было видно, как вся сопровождающая генерала кавалькада вдруг вскачь понеслась в гору, обгоняя генеральский экипаж. Стессель, с ужасом оглядываясь на море, стоял в экипаже и усиленно наколачивал кучера в шею. Испуганные близким разрывом снаряда, лошади подхватили и понесли.
Глядя на эту сцену, Борейко громко захохотал.
— Нечего сказать, храбрецы! Пока тихо — орлы, а как заслышат свист снаряда, сразу мокрыми курицами становятся.
— Вы бы потише, Борис Дмитриевич, солдаты все же вокруг, — обратился к нему Жуковский. — Подите лучше проведайте Чижа — уж не умер ли он там со страху
Борейко застал Чижа все еще усиленно охающим.
— Поправляетесь? — буркнул Борейко.
— Ох, нет! У меня, наверное, от удара в живот будет перитонит. Как только поправлюсь, я этого чертова Зайца до полусмерти изобью, чтобы он на будущее время смотрел, куда бежит.
— Напрасно: он был взволнован так же, как и вы.
Дав еще два-три залпа по берегу, японцы скрылись в море.
— Отбой! Пробанить орудия, — скомандовал Жуковский.
Когда батарея была приведена в порядок, Жуковский, выстроив солдат, громко поблагодарил их за службу.
— Рады стараться! — дружно и весело ответили солдаты.
— Вам бы так генералу отвечать. А то теперь без крестов остались, — упрекнул их Жуковский.
— Успеем еще заработать не один раз, — ответил за солдат Борейко, — и Георгиевские и деревянные. Первых поменьше, вторых побольше.
— Разойдись! — отпустил роту капитан я стал спускаться с батареи.
В глубоком погребе, сплошь заставленном бочками с кислой капустой, солеными огурцами, солониной и прочими продуктами, во время боя собралось все тыловое население Электрического Утеса: писаря, артельщики, каптенармусы, кузнецы, портные и прочий нестроевой люд, обслуживающий батарею и роту. Возглавлял их сам ротный фельдфебель-Денис Петрович Назаренко, которого Жуковский оставил наблюдать за порядком в тылу. Тут же в погребе восседала на скамье краснолицая жена фельдфебеля со своей шестнадцатилетней рослой дочкой Шуркой.
Когда стихли орудийные выстрелы, все население погреба вылезло наружу.
— Спасибо за службу! — шутливо крикнул им Борейко.
— Рады стараться, — смущенно ответили «герои».
Поддерживаемый денщиком, к ним медленно подошел Чиж. Он все еще не оправился и потерял свой фатовской вид. Прежде всего он потребовал от Жуковского немедленного предания суду Зайца «за умышленное нанесение удара своему офицеру».
— Бог с вами, Александр Александрович. Да он со страху ничего не видел, когда на вас налетел. Какой же тут суд. Ну, выругайте дурака, только и всего, — удивился Жуковский.
— Нет, тут умышленное нападение солдата-еврея на русского офицера. Это, если хотите, оскорбление чести мундира, прошу суда, — настаивал Чиж.
— Вы еще не совсем оправились, дорогой, отдохните, успокойтесь, тогда мы и поговорим с вами об этом, — не соглашался Жуковский и пошел к себе.
— Тогда я сам расправлюсь с Зайцем, по-свойски, — вспыхнул Чиж.
На свою беду. Заяц как раз в это время проковылял невдалеке.
— Заяц, сюда! — окликнул его Чиж.
Солдат подошел и испуганно смотрел на офицера.
— Как ты, сволочь, смел сбить меня с ног? — заорал капитан,
— Виноват, ваше благородие, нечаянно, с перепугу, — залепетал Заяц.
— Брешешь, жидовская морда, нарочно. — И Чиж со всего размаху ударил солдата по лицу.
Удар был так силен, что Заяц едва устоял на ногах. Из разбитого носа и губ потекла кровь, на глазах показались слезы. Но, скованный дисциплиной, он продолжал стоять навытяжку.
Чиж бил его долго и с остервенением, пока Заяц, покачнувшись, не стал медленно опускаться на землю.
— Встань, стерва! — заорал капитан и, ткнув его ногой еще несколько раз, ушел.
Солдаты издали наблюдали за избиением и поспешили на помощь к Зайцу, лишь только офицер отошел. Его подняли и понесли в казармы.
— В чем дело? — спросил появившийся Борейко.
Солдаты рассказали ему о происшедшем.
— Отнести Зайца в казарму, отлить водой и прислать ко мне взводного Родионова, — распорядился Борейко.
Когда Родионов, такой же огромный и массивный, как и поручик, не спеша, с чувством собственного достоинства подошел к Борейко, последний приказал:
— Скажи фельдфебелю, что Заяц переведен в мой взвод, и освободи его на три-четыре дня от всех нарядов. Зайцу прикажи на глаза штабс-капитану не показываться. И если его Чиж еще тронет, то я сам поговорю с ним.
— Слушаюсь! Заяц нам во взводе сгодится, он на все руки мастер, — ответил Родионов.
Вернувшись с Утеса на Золотую гору, Стессель и Белый имели довольно растерянный и напуганный вид. Их свита только у самой батареи сумела задержать испугавшихся лошадей и тем спасла генералов от неприятности.
— Счастливо отделались, — со вздохом облегчения проговорил Стессель. — На будущее время буду ездить только верхом; легче с одной лошадью справиться, чем с парой, да когда еще кучер дурак и трус.
— Хорошо все, что хорошо кончается, — примирительно ответил Белый.
В самом начале боя один из двенадцатидюймовых японских снарядов попал в каземат на Тринадцатой батарее, пробил полуторасаженный слой земли, затем два аршина бетона и разорвался, убив трех солдат и тяжело ранив двух… Как только бой кончился и японцы ушли в море, командир батареи капитан Зейц решил отслужить панихиду по убиенным. Из Управления артиллерии был вызван священник.
Когда Стессель и Белый вышли из экипажа и подошли к батарее, рота Зейца была уже выстроена. Около покрытых шинелью трупов седенький попик служил панихиду, усердно махая кадилом. Зейц с офицерами стоял впереди, одним глазом наблюдая за приближающимся начальством.
Солдаты стояли, вытянувшись в струнку, с фуражками на согнутой левой руке. На лицах их застыло суровоскорбное выражение. Слышались тяжелые вздохи, мелькали руки крестящихся. Попик заунывным голосом провозгласил «вечную память новопреставленным воинам». Хор тихо и торжественно запел «вечную память».
Генерал Стессель, подойдя к телам усопших, картинно отвесил три земных поклона и, откинув шинели, прикрывавшие трупы, приложился к покойникам.
Попик заторопился и, путая слова молитв, поспешил закончить панихиду. Как только он кончил, Стессель обратился к солдатам с речью:
— Братцы! Коварный враг неожиданно напал на нас, но не застал врасплох. Сегодня вы сами видели попадания наших снарядов в японские корабли. И да не смущается сердце ваше первыми жертвами войны. Мир праху героев, живот свой положивших за веру, царя и отечество. Не посрамим же земли русской и белого царябатюшки. За проявленное вами сегодня мужество награждаю вас крестами. Ура!
— Ура! — угрюмо, но дружно и четко подхватили солдаты.
— Вот это часть! Не то что там, внизу. С такими героями мы всех японцев, как мух, перебьем! — пришел в восторг генерал.
— Кому же, ваше превосходительство, кресты давать? Батарея ведь сегодня не стреляла, и люди сидели по казематам? — спросил Зейц.
— Героев у вас более чем достаточно. Выберите достойнейших. Фельдфебеля, фейерверкеров и других начальствующих нижних чинов наградите в первую голову.
— Ваше превосходительство! На батарею едет наместник со своим штабом, — доложил Юницкий Белому.
Стессель сразу засуетился.
— Солдат выстроить вдоль батареи! Господам офицерам стать в строй! Я буду лично командовать, — распорядился он.
Все бросились по своим местам. Один только Тахателов недоуменно спросил:
— А японцы как же? Если они опять подойдут к берегу, мы не успеем вовремя открыть по ним огонь, так как, пока солдаты добегут до орудий, пройдет много времени.
— Праздный вопрос, полковник, — оборвал его Стессель. — Наместника необходимо встретить как полагается, а там видно будет, что делать.
Рота успела уже выстроиться во фронт, когда Алексеев добрался до батареи.
— Рота, смирно! Для встречи справа, слушай-на кар-а-а-аул! — скомандовал Стессель.
— Здравствуйте, дорогой Анатолий Михайлович, — приветствовал его наместник. — Чуть только бой, а ваше превосходительство уже на самой опасной батарее. Здорово, артиллеристы! Спасибо за службу молодецкую! Сегодня, с первого же разу, перепугали японцев своим метким огнем.
— Должен довести до сведения вашего высокопревосходительства, что наша доблестная эскадра сражалась также с подлинным геройством. Артиллерийская стрельба кораблей была исключительно меткой. У адмирала Того должны быть большие потери. Прошу принять мое поздравление со столь блестящими действиями моряков, — рассыпался Стессель в комплиментах, зная любовь Алексеева к флоту.
— Позвольте мне от лица моряков поблагодарить ваше превосходительство за столь высокую оценку действий нашего истинно геройского флота. Счастлив буду донести обожаемому монарху о трогательном единодушии в бою армии и флота.
Затем их превосходительства трижды облобызались.
Обойдя батарею и еще раз поблагодарив солдат, адмирал отбыл в город.
— Теперь и нам можно отправиться по домам. Василий Федорович, поблагодари солдат и офицеров за службу и прикажи-ка подать коляску. Японцы, кажется, вовсе скрылись с горизонта.
Генералы, усевшись в коляску, приятно ободренные похвалой, наперебой хвалили Алексеева и моряков.
— Изумительно умный человек. Сразу видно, что царских кровей, — восхищался наместником Стессель.
— Если бы все моряки были такими, то ночного позора не было бы, — вторил ему Белый.
— Да и так ли уж велик позор? Правда, моряки малость прозевали, но корабли починят, и флот обретет свою прежнюю грозную силу. Только бы Алексеев остался в Артуре, — мечтательно говорил Стессель.
— Все же нам надо более тесно связаться с флотом, а то мы мало знаем, что у них делается.
— Связь держать следует, но надо при этом смотреть, чтобы моряки нас не оседлали.
— Но наместник ведь тоже моряк.
— Он прежде всего наместник. Поэтому его сердцу должны быть милы не только моряки, но и армия. Сегодняшнее его поведение подтверждает это предположение.
Уже прощаясь с Белым, Стессель еще раз вспомнил об Электрическом Утесе.
— Василий Федорович! Ты, пожалуйста, обрати внимание на Пятнадцатую батарею, пусть подтянутся, а то не рота, а бабья команда какая-то. Если найдешь нужным — представь к наградам нижних чинов и офицеров. Только, чур, с разбором.
— Жуковский и Борейко — одни из лучших офицеров у меня в артиллерии. Конечно, я буду просить об их награждении. Да и среди канониров и фейерверкеров найдется кого наградить, — ответил Белый.
В городе Стессель застал необычайное оживление. Разбуженные бомбардировкой артурские обыватели, как только сообразили, что началась война, стремительно бросились сперва в погреба и подвалы, спасаясь от вражеских снарядов, а по окончании боя — на вокзал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13