Ни герцогиня, ни Изотта не отреагировали на его изысканную речь, достойную бывшего страмбского arbitri rhetoricae, не удостоили его даже взгляда, не пошевелились, словно вовсе не замечали его присутствия: очевидно, было условлено, что все переговоры будет вести приор Интрансидженте. Но он тоже молчал и только мрачно, с нескрываемой неприязнью смотрел на Петра злыми глазами.— Посиди с нами, imbecille, ты ведь пока еще герцог, — вдруг произнесла Бьянка.— Спасибо тебе, Бьянка, за проявление человеческого внимания и дружелюбия ко мне, в нынешнее время столь редких, — сказал Петр, — но я охотно постою, потому что не думаю, что прием, на который я столь любезно приглашен, продлится долго.При этих словах Изотта опустила на колени грибок и всплеснула руками, а потом, сложив молитвенно ладони, воскликнула, воззрившись в потолок:— И он еще осмеливается говорить о внимании и дружелюбии! На человеческое внимание и дружелюбие рассчитывает тот, кто погубил моего отца, приведя в Страмбу его убийцу, тот, кто уничтожил моего дядю, кто разорил нас и за несколько недель превратил Страмбу в сумасшедший дом! Да все наши несчастья и страдания начались с его проклятого появления в нашем городе! Внук кастратора, который втерся к нам в доверие и из-за которого я была изгнана из Страмбы, оказалась в тюрьме, еще надеется на человеческое внимание и дружелюбие!— Если я чего-то и ждал, Изотта, так это прежде всего твоих упреков, которыми ты меня и осыпала, — сказал Петр. — Я знал, что они последуют; пользуясь выражением твоего отца, знал с несомненной уверенностью. Я в точности знал, что именно услышу от тебя, включая и этого кастратора, внуком которого действительно являюсь; точно так же я твердо знаю, что ты пожалеешь о своих словах, когда утихнет твое горе и страдание, потому что верю твоему отцу, который перед самой своей смертью признавался мне, что недооценивал силу твоего характера, когда думал, что стоит тебе только покинуть Страмбу — и ты забудешь меня, но ты, уехав отсюда, не переставала меня любить.— Это неправда! — воскликнула Изотта.— Ты слишком хорошо меня знаешь и можешь поверить, что я никогда не лгу, — ответил Петр.— Я запрещаю вам разговаривать с моей дочерью в таком тоне, — сказала герцогиня Диана.— Я разговариваю так с девушкой, руку которой мне обещал сам папа римский, — сказал Петр.— Поскольку ваши руки Его Святейшество еще не соединил, он произнесет, и возможно очень скоро, то единственное, чего вы заслуживаете, молодой человек, то есть проклятие, — заметил Интрансидженте. — Во время своего недавнего посещения я говорил с вами как с герцогом, апеллируя к вашей совести, сейчас я не признаю вас властителем этой земли и этого города и потому обращаюсь уже не к вашей совести, а к вашему здравому смыслу: поймите же или хотя бы постарайтесь спокойно и трезво разобраться в происходящем, молодой человек, и тогда вы наконец поймете, что только благодаря стечению удивительных обстоятельств вы попали туда, где вам быть не подобало и где вы оказались несостоятельны. Мы собираемся договориться с вами спокойно и мирно, потому что не хотим оскорблять того, кто получил благословение Его Святейшества, но намерены решительно положить конец вашему злополучному правлению раньше, чем папское благословение будет отменено, а вас предадут страшной анафеме. Откажитесь добровольно от своего титула, который вы получили при столь необыкновенных обстоятельствах, объявите перед собравшимся народом, что вы отрекаетесь от престола, потому что не желаете мешать ходу событий, которые должны произойти, и уходите с миром.Петр старался сохранить спокойствие.— Что это за события, которые должны произойти? — спросил он.— Поскольку погибли все представители царствующей династии по мужской линии, — ответил Интрансидженте, — Страмба перестанет быть герцогством и целиком и полностью перейдет непосредственно под власть курии. Этого могло и не произойти, если бы вы понимали, каковы границы ваших полномочий. Поэтому осознайте свои ошибки и уходите, пока не поздно. Итак, я жду вашего ответа, жду вашего решения.— Ничего вы не ждете, потому что мое решение и мой ответ заранее знаете, — сказал Петр. — Мне смешно и подумать, что я должен склонить голову и лишиться всего, чего достиг с таким трудом и ценой таких жертв, только потому, что приор местного монастыря советует мне отсюда убраться. Ни в коем случае, господин приор! Не бывать этому. Я не уступлю, доведу до конца свои начинания и добьюсь поставленной цели — я от них не отрекусь. Я останусь на троне и сделаю Страмбу счастливым и образцовым пристанищем разума и справедливости, и ради этого пожертвую всем, включая собственную жизнь, пусть хоть десяток таких мракобесов, как вы, хоть дюжина председателей Суда или сотня тысяч членов Большого магистрата станут на моем пути. Не пройдет и года, как в Страмбе не останется бедных, но в Страмбе не станет и богатых, в Страмбе не будет сословных привилегий, и никто, даже сам папа римский, мне в этом не помешает. Я слишком хорошо знаю, что делается у Его Святейшества, чтобы бояться его. Только не думайте, что Джованни Гамбарини боялся папы и его проклятий, он боялся меня и был прав. Вы отважились утверждать, что правитель из меня не вышел. Да, да, то же самое сказал бы человек, незнакомый с земледелием, понаблюдав за действиями нового хозяина, который только что получил заброшенную усадьбу. Этот новый земледелец перевернул бы все вверх дном и уничтожил бы на своем участке все, что счел бы негодным и прогнившим; а непонимающий в этом деле наблюдатель, увидев это опустошение, конечно, заявил бы, что тот действует как безумец. Но я отнюдь не сумасшедший, господин приор, и свою государственную деятельность пагубной не считаю, а потому мой ответ на ваш вызов — это решительное и твердое нет. Нет — добровольно не отступлюсь никогда.— Тогда сожалею, но… Вы этого сами хотели, — сказал Интрансидженте и щелкнул пальцами. Изотта при этом прижала к губам носовой платок и закрыла глаза. Услышав позади, как звякнула щеколда, Петр оглянулся и увидел палача в красном одеянье, без капюшона, поспешно входящего в двери; и это было последнее, что ему дано было увидеть, потому что приор Интрансидженте, движением на удивление проворным и точным, набросил ему на голову черное покрывало, которое извлек из широкого рукава своей белой рясы. Что-то пролетело со свистом, и на шее Петра вокруг металлического ошейника, скрытого под воротником, обвилась тонкая веревка со свинцовым ядром на конце. Палач, туго затягивая веревку правой рукой, словно укрощая дикого жеребца, подошел вплотную к Петру, намереваясь левой свернуть ему шею, но Петр, которому петля не причиняла боли, вспомнив один из многих уроков, что преподнес ему в кулачных боях незабвенный Франта, сын побродяжки Ажзавтрадомой, неожиданно резко присев, обхватил руками, сомкнутыми за спиной, затылок палача и перебросил его, словно мешок, через правое плечо так, что заплечных дел мастер грохнул к его ногам.Лишенный возможности в этой спешке сбросить покрывало, затянутое веревкой, Петр выхватил из ножен шпагу и вслепую сделал яростный выпад в том направлении, где, по его расчету, мог стоять Интрансидженте, и на самом деле ощутил, как шпага входит в чье-то живое тело. К общему крику, раздавшемуся следом, присоединился крик палача, Поднимающегося с земли. Когда же Петру наконец удалось освободиться от веревки и покрывала, он при виде содеянного тоже возопил от ужаса, потому что шпага пронзила не одно, а два тела — грудь Интрансидженте и горло Изотты, которая в страхе спряталась за спиной приора; Интрансидженте, пораженный в сердце, был мертв, а Изотта, стоя на коленях, кашляя и хрипя, обеими руками старалась задержать кровь, ключом бившую из раны.— Убийца! — взвизгнула герцогиня и со всего размаху всадила ножницы в грудь Петра, но хрупкий инструмент, наткнувшись на кольчугу, сломался.— Он дьявол! Дьявол! — завизжала вдова, очевидно, обезумев, и упала с отчаянными рыданиями на тело дочери, распростертой в луже крови: последние силы уже оставляли Изотту.— Так тебе и надо, стерва, — бросила Бьянка, которая на протяжении всей этой сцены грызла орешки, вынимая их из бумажного кулька. Было неясно, относится эта брань к умирающей принцессе или убитой горем герцогине-матери.Тут палач, поднявшись с земли, бросился на Петра и, обхватив его колени, пытался повалить, но Петр избавился от преследователя, нанеся ему удар ногой в подбородок; когда же, подбежав к дверям, он распахнул их, четверо испуганных слуг, которые, прильнув к дверям, подслушивали из коридора, ввалились в комнату.— Прочь, прочь с дороги! — кричал Петр, размахивая окровавленной шпагой. Промчавшись по пустынному коридору в главный зал для аудиенций, он скрылся на балконе.Мы уже заметили и в надлежащем месте обратили внимание на то, что, хотя герцогский дворец и был весьма прочен, поскольку был воздвигнут из огромных плит, извлеченных из древнеримских развалин, его мощные стены не могли помешать страмбскому люду выведывать новости, часто, правда, искаженные и переваренные, обо всем том важном и примечательном, что происходило во дворце. Вот и сейчас весть о том, что во дворце готовится или уже творится нечто ужасное, чудовищный финал перуджанской трагедии, разыгравшейся по вине преступного бродяги, пришлого чужеземца, который завладел герцогским троном, привлекла на пьяцца Монументале толпы народа, а когда на балконе появился преступный бродяга-лжегерцог собственной персоной, по толпе прошло некое волнообразное движение — люди отшатнулись шага на два, словно на них вдруг налетел шквальный ветер.— Люд страмбский! Страмбане! — воскликнул Петр насколько мог громко и отчетливо. — Хочу сообщить вам радостную весть: мне удалось избежать покушения, которое на меня готовил приор Интрансидженте, намереваясь вас, страмбане, лишить первого справедливого правителя, который когда-либо возглавлял это государство и которого само Провидение призвало сюда, дабы раз и навсегда покончить со всякой несправедливостью, чинимой властителями Страмбы.После первых же слов Петра начало твориться нечто совершенно невообразимое: собравшиеся на площади не вознаградили оратора за радостную весть громкими криками «Эввива!», как ему того хотелось бы, не разразились оскорбительной бранью и свистом, которых он опасался, — они остались немы, словно карпы, попавшие в сети, и потихоньку стали расходиться. Движение это было неторопливо и едва заметно, но чернота людских скоплений постепенно серела, а островки свободного пространства между отдельными группами увеличивались, будто кто-то в ширину и длину растягивал дырявое кружево.— Чтобы претворить в жизнь все свои замыслы, единственная цель которых есть ваше благо, дорогие страмбане, — продолжал Петр, — я с этой минуты начинаю управлять государством самовластно, без помощи Большого магистрата, который я распускаю. И Суд двенадцати мудрецов, которые на самом деле оказали себя глупцами и трусами, я упраздняю.Некоторое время Петр продолжал говорить, мучительно сознавая бессмысленность и тщету своих усилий, и остановился только тогда, когда площадь опустела, словно весь город вымер: исчезли все, включая каменщика, что недавно красовался на лестнице у фасада одного из домов, подправляя штукатурку; исчезли все, даже мальчик, только что вертевший кубарь возле статуи императора Веспасиана, которую недавно отчистили и снабдили новыми зрачками; исчезли все, вплоть до швейцара, только что охранявшего вход во дворец Гамбарини; исчезли все, вместе с горбуньей, прозванной Коротышка Поликсена, которая держала напротив костела лавчонку с мелкими стеклянными безделушками; исчезли все, кроме Петра, который все еще стоял в одиночестве на балконе и глядел на чистые гладкие плиты, которыми была вымощена площадь, и твердил: «Конец, вот теперь и впрямь всему конец».Кто-то потянул его за рукав. Это была блаженная Бьянка.— Иди скорее, imbecille, беги, уже идут за тобой, хотят заточить в тюрьму и спалить на костре, — проговорила она, взяв его за руку. Он подчинился ей и разрешил вести себя, как маленького.Она так быстро перебирала своими кривыми ножками, что Петр вынужден был ускорить шаг, чтобы не отставать от нее. Они двинулись по коридору, который в эту минуту был так же мертв и пуст, как и пьяцца Монументале, направляясь прямо в его герцогские апартаменты. В руке Бьянка держала зажженный фонарь. Снизу, с первого этажа, доносилось бряцание оружия и топот, который прервал голос командующего офицера:— Построиться! Шагом марш! И какое бы ни оказывал он сопротивление, взять живым!— Слышишь? — спокойно произнесла блаженная Бьянка. — Идут за тобой. Они прошли в залу.— Запри дверь и задвинь засов, — сказала Бьянка. Петр сделал, как она велела. Тогда карлица подступила к мозаичному панно, украшавшему поперечную левую стену, где был изображен поединок Давида с Голиафом, постучала толстым пальцем по квадратной суме с камнями, стоящей у ног Давида, и проговорила:— Толкай, здесь она должна открыться.Петр попробовал это сделать голыми руками, но ничего не получилось. Тогда он снял с крюка превосходную пищаль Броккардо и, уперев приклад в суму Давида, стал колотить, жать и давить, словно это был простой лом. Мозаичный прямоугольник отворился, будто окошечко на скрытых шарнирах, образовав в картине черную дыру.— А теперь засунь туда руку, там внизу нащупаешь ручку, — командовала Бьянка. Он сделал, как она велела, и действительно нащупал ручку.— Нажми и тяни к себе, словно ты открываешь дверь. — Петр сделал, как она велела, и на самом деле все мозаичное панно отворилось, словно дверь.— Теперь захлопни окошечко, то, возле сумы, и беги, — приказала Бьянка. — Деньги-то у тебя есть?— Есть, — сказал Петр, возвращая мозаичный прямоугольник на прежнее место.— А ты возьмешь меня с собой?Петр заколебался, но, осознав, что блаженная Бьянка может стать еще одной женщиной, колесованной за то, что помогла ему скрыться, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65