Он умеет владеть собой, он настроен на жестокую борьбу. Значит, и мне надо быть готовой к тому, что передо мной вероятный преступник, быть может, изворотливый, многоопытный и умный. Как ни старается он сейчас натянуть на физиономию маску дебила, первый же взгляд выдал его с головой. Но пусть он не догадывается об этом. Пока.
Ларина быстро, крупным, размашистым почерком заполнила первые строки протокола, касающиеся ее самой, даты и места допроса, и оторвала ручку от бумаги.
- Фамилия, имя, отчество?
- Мое?
- Ваше, разумеется. Меня зовут Ларина Анна Сергеевна. А вас?
- Ну, Иванов... Петр... Сидорович.
Так, сказала себе Анна, понятно: настроился играть в комедийном ключе. Она обежала равнодушным взглядом лицо бомжа, исхудавшее, с выпирающими скулами, без какого-либо следа бровей, напоминающее детский рисунок - точка, точка, два крючочка... Темная, чуть извилистая прорезь рта с потрескавшимися губами, черные точки ноздрей, обритая голова с грязными оттопыренными ушами, утолщенный кончик носа, почти кругляш, безвольный, чуть загнутый подбородок...
И запрятанные под голыми надбровьями синие глаза - сейчас они неподвижные, тупые, похоже, он нарочно выпучивает их, чтобы выглядеть законченным придурком. Не поймай она тот взгляд...
- При задержании вы назвали себя Сидоровым. Как понимать?
- Да хоть как... Один леший.
- И все-таки? Ваша настоящая фамилия?
- Пиши Сидоров, если больше нравится.
- Хорошо, Сидоров так Сидоров. Дата, место рождения?
- Мое?
Анна стиснула губы. Нет, не разозлишь, не старайся.
- Ваше. Перестаньте прикидываться дурачком, Сидоров. Не поможет.
- А я и есть дурачок. Это ты умная.
- Повторяю: год, число, место рождения?
Он задумался. Отквасил губы, поднял глаза на потолок, словно бы с трудом вспоминая.
- Эта... Как ее? Магаданская область, поселок Барачный... В пятьдесят вроде первом году... Ага, восьмого марта!.. Или нет?
- Вы что, не помните точно?
- Не-а... А чо помнить-то?.. Старый - и все тут.
- Ладно. Запишем пока это. Проверим. Но, Сидоров, учтите: за дачу ложных сведений вы несете ответственность перед Законом.
Ах, как это страшно, подумал он, разглядывая склонившуюся над протоколом молодую женщину. Надо же - от-вет-ствен-ность!.. Тебе, законница ты моя белокурая, наверняка кажется, что нет в жизни страшнее жупела, чем дышло ваших замечательных Кодексов, на которые чихать хотели все, у кого в кармане густо, а уж бомжи и подавно... Сколько ж тебе годков, милая, небось лет пять всего как с институтской скамьи? Интересно, замужем ты или еще в девицах? Вот и занятие у меня теперь есть на время допросов: попробую-ка раскусить тебя самое, как ты меня пытаешься. У тебя, бедняжки, вряд ли что путное выйдет, а я-то тебя так и сяк пощупаю. Как и положено мужику с вашей сестрой.
- Да, ознакомьтесь с вашими правами, - Ларина протянула через стол бланк протокола. - Вот с этим пунктом. Возьмите же!
- Не-а, - Сидоров мотнул головой, заслоняя глаза ладонью. - Не пойму я, сама прочитай, слышь?
- Обращайтесь ко мне на "вы", Сидоров, - В голосе Анны Лариной впервые промелькнуло раздражение. - Хорошо, слушайте. - Она медленно, акцентируя каждое слово, прочитала ссылку на статью 51-ю Конституции Российской Федерации, оставляющую за допрашиваемым право не давать показаний, которые могут быть использованы ему во вред. По лицу Сидорова нельзя было определить, понял ли он услышанное. Округлив глаза, он невидяще смотрел на шевелящиеся губы следователя и молчал.
- Поняли? Нет? Тогда скажу проще: вы можете не говорить о том, что вам, как вы считаете, может повредить.
Шелушащиеся губы Сидорова растянулись в длинной ухмылке.
- Ух ты!.. Зачем мне вредить? Не буду!.. Что я, чокнутый, что ль?
"Слава, трижды слава демократии! - злорадно подумал он. - Попляшешь ты у меня, девонька, с этой идиотской статьей Конституции".
- Продолжим, - сказала Ларина, расправляя листок протокола. - Сообщите о своем постоянном местожительстве...
Сидоров весело хрюкнул и даже зажмурился от удовольствия.
- Третья помойка слева от пятого чердака... Я путешествовать люблю, гражданин следовательница... Не задерживаюсь нигде.
- Семейное положение?
Какая невозмутимость, смотри-ка!.. Ну и нервы у барышни! Надобно бы ее расшевелить.
- Холостяшничаю... Где-то детки, может, плачут по мне, а жен своих я успел в дым позабыть. У вас-то, небось, муженек начальник, любит вас, красавицу такую, а я вот один-одинешенек...
Он с удовлетворением отметил, как досадливо порозовели напрягшиеся скулы, как нервозно дернулась авторучка в пальцах. Попал! И кажется, в больное место.
Разведена? Брошена? По крайней мере, матримониальная тема ей небезразлична.
- Отвечайте на вопросы кратко, без болтовни! Была ли прежде судимость?
- Так за что ж?! - Сидоров помотал головой, сверкнув плешинкой, заметной даже на бритом черепе. - Преступлениев не совершал, чистый я... Зря вы меня сюда засунули, обижаете... Ну что с того, что я ездю по стране? Кому мешаю? Дали б квартиру, не ездил...
Ларина сделала запись в протоколе, затем, подумав, быстро заполнила следующую графу и холодно взглянула на Сидорова.
- В соответствии с частью второй сто двадцать третьей статьи Уголовного процессуального кодекса Российской Федерации официально объявляю вам, Сидоров, что вы подозреваетесь в убийстве гражданина Ходорова Феликса Михайловича, временно проживавшего в селе Тургаевка, улица Советская, 22-а. Основания для вашего задержания вполне достаточны, так что предупреждаю, что только ваши искренние...
Но он уже не слышал ее... Потрясение было слишком сильным, а главное - настолько неожиданным, что единственным, о чем он сейчас мог думать, было только это - не выдать себя, ни на миг не сбросить маску опустившегося туповатого бродяги, которая, как ему казалось, так естественно к нему приросла за эти недели скитаний... Где он промахнулся, чего он не предусмотрел?! Он был настолько уверен, что жалкого бомжа, задержанного за нарушение паспортного режима, вернее, за беспаспортность, за ничтожное, по сути, правонарушение, если не отпустят, то в худшем случае отправят в распределитель, удрать откуда ему не составит труда... Но подозрение в убийстве... Неужели у нее в руках какие-то улики, неужели пошли прахом все его старания ликвидировать этого ничтожного Ходорова, не оставив и малейших следов?.. Голосок следователя монотонно журчал, перечисляя его права на адвоката, ходатайства, отводы, но для него это были всего лишь абстрактные, ничего не значащие звуки, потому что не было сейчас для него важнее задачи, чем немедленная перестройка всей своей тактики. От пассивного, почти безразличного ожидания - к предстоящему жесткому и опасному поединку с этой блондинистой быстроглазой женщиной, на сегодня его врагом номер один...
6
- ...смягчению вашей вины, - закончила Ларина и, взяв со стола протокол, протянула его вместе с авторучкой закаменевшему Сидорову. - Распишитесь, подозреваемый. Вот здесь...
Он машинально вывел каракульку на бланке и угрюмо пробормотал:
- Какая такая вина?.. Ты брось, гражданин начальница, никаких писателев не знаю и не убивал. - Он засопел, метнул из-под голых надбровий полный злости взгляд. - Нашли на кого мокруху повесить, да? Ничего не знаю.
В серых глазах следователя зажегся огонек.
- А откуда вам, Сидоров, известно, что убитый гражданин Ходоров - писатель?
- Сама сказала. Вот и известно.
- Неправда. Даже не упоминала.
- Ну тогда эти... Менты ваши... Когда меня брали...
- Возможно. Скажите, Сидоров, что вы делали в Тургаевке 22-го июля? В среду, как сегодня, только три недели назад? И что вас привело в Тургаевку? Где вы там останавливались?
Ему вдруг стало смешно. Шок, слава Богу, миновал, и сейчас он чувствовал себя, как боксер, поднявшийся на ноги после нокдауна и услышавший гонг, который даст ему минуту, чтоб опомниться. Только не надо спешить с ответами, амплуа придурковатого бродяжки себя еще не исчерпало. Итак, почему оказался в Тургаевке? Милая ты моя, слишком долго пришлось бы объяснять. Да и не поняла бы, пожалуй, хоть с виду ты и не дура. Что ж, сказать тебе, что в этой занюханной Тургаевке я поставил последнюю точку, сделал то, что заказано мне было давно?.. Нетушки, не рассчитывай. Ты ведь не сможешь понять, как ни напрягай свои симпатичные извилинки, что я уже не мог откладывать дело. Увы, время вышло, оттягивать приговор было нельзя, и каждый лишний день жизни - нет, существования Ходорова отсчитывался зловещим метрономом. Я должен был раньше уничтожить его, зря я тянул, зря... Мне так не хочется верить, что ты, белокурый мой мент прекрасного пола, упрячешь меня в кутузку, но даже если это и случится...
- Отвечайте же, Сидоров! Откуда, когда и зачем вы прибыли в Тургаевку?
...Первый допрос подозреваемого Сидорова оставил в душе старшего лейтенанта милиции Анны Лариной скверный осадок. Худо, когда подследственный уходит в "отрицаловку", не признает даже очевидные факты. Но еще тягостнее следователю работать с человеком, который упорно валяет ваньку то ли издеваясь над ненавистным ментом, то ли прикидываясь убогим полудурком. Сидоров - к концу допроса Ларина была уже твердо в том убеждена - избрал для себя второй вариант поведения. Что он совсем не таков, каким представляется на следствии, сомнений не было.
...Ложась спать, Анна, как правило, брала в постель детектив Александры Марининой - она их покупала все, в шкафу набита ими целая полка. Однако на этот раз ее ждало совсем иное чтиво - найденный при осмотре места происшествия рулончик машинописных страниц. Оперуполномоченный Саврасов, роясь в чердачном хламе, обнаружил его в корпусе помятого ржавого термоса. Помучившись с пробкой, забитой в горловину заподлицо, он выудил-таки плотно засунутую, старательно обернутую в целлофан бумажную трубку. Едва развернув ее, Ларина поняла, что это, безусловно, чей-то дневник, полистав же первые страницы, убедилась: датированные июлем записки сделаны Ходоровым, то бишь исчезнувшим, а скорей всего - убитым постояльцем Сазоновой. Впрочем, похожи они были и на фрагменты рукописи нового романа, на эту мысль наводили названия глав на страницах дневника, Но... записки сначала следует прочитать, а потом уж и судить о жанре.
Анна включила лампу на тумбочке, погасила люстру и, скользнув под одеяло, протянула руку за папкой, раздувшейся от толстой пачки некогда скрученных и теперь не желающих распрямляться листков. И вздрогнула от брезгливости: перед глазами вдруг выплыла неприятная, если не сказать отвратная физиономия бомжа с бугристым, плохо выбритым черепом. И без бровей, что особенно противно. "Сбрил он их, что ли? - подумала она, развязывая тесемки папки. - А может, лишай, вот и вылезли..."
8
Жертва (из записок Ходорова)
Глава 1. Похищение Бонвивана Что-то около двух ночи, я только уснул, меня разбудил телефонный звонок. "Не встану, сказал я себе, ни за что не встану... Это опять ошиблись". Но телефон настойчиво дребезжал. С мукой расплющив веки, я спустил ноги с дивана и облегченно вздохнул, услышав в прихожей голос дочери:
- Да-да, я!.. Это я!.. - Даже спросонок я понял, что Светлана не на шутку испугана. - Я же говорила вам... Я обещала, значит, будет... Не угрожайте мне, это лишнее, я сама представляю... Да я вам уже сказала!.. Ну и что, если счетчик?..
Голос ее истончился, в нем звучало отчаяние. Что же произошло, черт побери?
Придется-таки встать. Я на ощупь снял со спинки стула штаны и прошлепал к двери, из-за которой доносилось истерическое: "Перестаньте!..", "Только попробуйте!..", "Я-то, я-то причем?!".
В прихожей в тусклом свете, падающем из открытых дверей в спальню, на корточках возле тумбочки с телефоном сидела моя двадцатитрехлетняя падчерица.
Черные прямые волосы неряшливыми прядями свисали на лицо - бледное, помятое сном. Ночная рубашка, словно опустившийся парашют, лежала на полу, закрывая ноги. Глаза Светланы были расширены, на меня она не взглянула. Рядом с ней тоже в ночной рубашке, прижав обе руки к сердцу, стояла Нина. Я вопросительно взглянул на жену и открыл было рот, чтобы спросить, в чем дело, но она зло мотнула головой: молчи!.. Глядя на ее искаженное напряжением, увядшее, но все еще красивое лицо, я в который уже раз за последние недели ощутил, как меня буквально пронзила острая неприязнь, даже нет, чего уж там сглаживать, ненависть, как ни постыдно это - испытывать столь низменные чувства к человеку, с которым прожил вместе последние двадцать лет.
Светлана положила трубку на рычаг и заплакала, без слез, одни сухие всхлипы.
Мать бережно подхватила ее за талию, подняла, прижала голову к груди.
- Все обойдется, милая, все обойдется, - голос ее прервался. Взглянула на меня мельком, обдав презрением, словно горячие помои плеснула в лицо.
- Что вскочил?! Молчи! Ничего не спрашивай! Не твои дела!
- И все-таки... - Я изо всех сил старался сдержаться, не унизиться до ночного скандала, неизбежного, ответь я ей в том же тоне. - Свете кто-то угрожает?
Почему?
- По кочану! - выкрикнула жена, бешено округляя глаза.
Кандидат наук, пусть и технических, кичится тремя поколениями ужасно интеллигентных предков... Чем, спрашивается, отличается она сейчас от палаточной торговки советских времен, в гробу видящей всякого докучливого покупателя?
- Ладно. Не мои, так не мои.
Я ушел в гостиную, в которой сплю уже второй месяц, и опять улегся на диван.
Ничего, расскажут все сами. Попозже. Когда обсудят все варианты использования меня в качестве... Чего? Давно не стриженного барана? Фанерки, которой можно заслониться от града камней? Униженного ходатая по чиновничьим инстанциям?
Посмотрим, завтра покажет. А пока - спать, спать...
Уснул я на удивление сразу. И проснулся, несмотря на вчерашний перебор, с относительно свежей головой. А главное, вовремя, даже без будильника. Они спали, и я, разумеется, не стал их тревожить. Побрившись и проглотив два бутерброда с сыром, не стал допивать кофе - гадость, растворимая дешевка, - вылил остатки в раковину и на цыпочках вышел в прихожую. В спальне, слава Богу, было тихо. Можно было считать, что мне крупно повезло - объяснения откладываются до вечера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16