Пытался, но не мог: воображение отказалось служить мне, и в голову лезли лишь сценки нашей мирной жизни у омагуа. Я знал, что вот-вот начнется бой, но настроить себя на воинственный лад был не в силах.
Лавки гребцов были довольно низки, и борта бригантины лишали нас возможности видеть что-либо кроме верхушек самых высоких деревьев, так что я не сразу заметил, как из-за густой рощицы показались первые признаки индейского селения. Но по взволнованным голосам солдат, облепивших борта «Сан-Педро», я понял, что мы у цели. Не в силах совладать с собой, я бросил весла и в два прыжка оказался наверху. За мной поспешили и остальные гребцы.
Поросший берег был совсем рядом, и даже маленький мальчик мог бы достать стрелой нашу бригантину. Зато правобережье отодвинулось от нас намного дальше, чем час назад: как раз в этом месте в Напо впадала неширокая река, с еще более грязными и быстрыми водами. Весь правый берег был затоплен на многие лиги. Но меня ничуть не интересовало все, что виднелось справа, — безжизненные, погруженные в воду леса мы наблюдали в течение всего своего плавания по Напо. Совсем иная картина представала на обрывистом левом берегу, вдоль которого плыла бригантина.
Там были люди — и великое множество. Несколько сот индейцев усеяли крутой склон берега. Они сжимали в руках копья и луки и с мрачной тревогой смотрели на нас. Женщин не было видно, как и детей, и стариков. Здесь были только воины, их решительный вид говорил о готовности сражаться и умереть в бою.
В суровом молчании, стиснув оружие, мы смотрели на них. Казалось, еще мгновение — и тишина взорвется воинственными воплями, грохотом аркебуз, тонким пением стрел. Но этого так и не случилось: когда индейцы убедились, что «Сан-Педро» намерен пристать к берегу именно здесь, напротив селения, волна беспокойства пробежала по их рядам. Внезапно раздался гортанный возглас, и все дикари, как один, повернулись спинами к нам и быстро побежали к хорошо различимым с бригантины строениям, желтевшим в отдалении за редкой пальмовой рощей.
Через некоторое время на берегу не осталось ни одного индейца.
Озадаченные их поведением, мы смотрели индейцам вслед. Что готовили они нам? Ловушку? Засаду? Или они попросту испугались?
— Трусы! — тоном глубочайшего презрения пробормотал Хуан, и я понял, что мой друг ужасно разочарован бегством дикарей. Признаться, я испытывал то же чувство, ибо я, как и он, уже настроился сражаться до последнего вздоха.
— Гребцы, по местам! — раздалась команда капитана Орельяны. — Рулевому держать прямо на рощу — будем высаживаться!..
Мы с Хуаном бросились к веслам… И вот — толчок, «Сан-Педро» мягко ткнулся носом в обрывистый берег. В воду с шумом посыпались куски глины, ветки и камни.
Перед тем как разрешить высадку, капитан обратился к нам с короткой речью. Он призвал нас соблюдать строжайший порядок, быть начеку и неукоснительно исполнять каждое его приказание. Он предупредил, что с ослушником расправится сам, ибо всякая неосторожность может оказаться пагубной для всего отряда.
— А ведь мы, — заключил с пафосом сеньор Франсиско де Орельяна, — призваны спасти не только себя, но и товарищей наших, что гибнут в страшных лесах от болезней и голода…
Перекинув с носа бригантины доски на берег, мы выбрались на землю вполне организованно и быстро. Причалили и наши каноэ. Я помахал Апуати рукой и хотел было подойти к ней, но капитан распорядился отправить всех наших индейцев, кроме Аманкая, на бригантину. Вместе с ними охранять «Сан-Педро» остались Муньос и еще двое солдат.
До хижин было совсем недалеко — шагов сорок. Однако мы не торопились. Со щитами на спинах и мечами под мышкой, плотной колонной мы медленно двинулись через реденькую рощу веерных пальм.
Селение состояло всего из четырех хижин, зато очень больших, напоминающих вместительные овальные сараи. Стены их были сделаны из перекрещенных, гладких, похожих на бамбук жердей, с вплетенными в них листьями и ветками. Сверху их покрывали огромные, плотно пригнанные один к другому пальмовые листы. Такая крыша, должно быть, неплохо предохраняет от дождя. Все хижины располагались в центре обширной площади, зажатой с трех сторон густыми зарослями, которые были изрезаны многочисленными узкими тропами.
Селение казалось безлюдным. С опаской заглянув в хижины, мы убедились, что и там нет ни души, однако в двух из них еще тлели угли наспех присыпанных землей костров. Когда мы чуть-чуть пригляделись, в их мерцающем свете стали видны объемистые ступки, каменные топоры, заостренные палки, напоминающие мотыги, и прочая индейская утварь. И еще мы увидели то, ради чего, собственно, так стремились найти индейцев, — пищу. Да-да, пищу, много пищи — толстые связки сушеной рыбы и куски копченого птичьего мяса, подвешенные на длинных шестах, грубого помола муку, множество клубней хорошо знакомого нам земляного яблока и глиняные кувшины: одни— полные янтарных зерен индейского хлеба — маиса, другие — с кисловатым, приятным питьем. С радостными воплями мы набросились было на еду, но сразу насладиться ею нам не дал капитан: только после того как вокруг площади была выставлена стража и внимательно обследован каждый уголок хижин, он разрешил нам вынести провизию наружу и насытиться вдоволь.
Ах, как мы ели! Как ели! Никогда раньше не думал я, что смогу быть таким ненасытным чревоугодником. Еда пьянила меня, порой к горлу подступала дурнота, но остановиться я не мог. Рядом со мной, урча от удовольствия, как пес, запихивал в рот огромные куски мяса кривоногий Овьедо — он глотал пищу не жуя, глаза его посоловели, но и он, подобно мне и остальным, не мог обуздать свою нечеловеческую прожорливость.
И все же мы, как ни увлечены были своим великим, пиршеством, ухо держали востро: ни один из нас ни на секунду не забывал о возможности внезапного нападения индейцев. Только двое или трое положили мечи на землю возле себя — у остальных оружие было зажато, как и прежде, под мышкою либо лежало на коленях.
Наконец я почувствовал, что если съем еще хоть маленький кусочек, то умру: поглощенная мною еда, казалось, заполнила не только желудок, но и легкие, и сердце. Неудержимо потянуло на сон, челюсть свело, и я зевнул.
— Хе-хе… не проглоти ненароком соседа, Блас, — раздалось за моей спиной.
Я обернулся. Тощий Гарсия заискивающе улыбался. Я нахмурился и хотел было ответить ему грубостью, но не успел: с бригантины послышались громкие крики Муньоса: «Сюда! Индейцы! Тревога!» Теперь еду бросили все, даже самые ненасытные.
— За мной! — скомандовал Орельяна, и мы со всех ног бросились к реке. Я заметил, что Педро, озираясь, на бегу заталкивает под камзол крупную сушеную рыбу.
Тревога не была ложной: по крайней мере полтора десятка полных вооруженными индейцами каноэ сновало по реке. Правда, они не рисковали приблизиться к «Сан-Педро», но это не давало повода думать, что они прибыли сюда с мирными целями — вид у дикарей был достаточно воинственный.
Сделав знак Аманкаю, капитан подошел вместе с ним к самому краю обрыва и помахал индейцам рукой. Ближайшее каноэ буквально замерло на воде — было хорошо видно, как искусно действуют индейцы веслами, борясь с сильным течением.
Сеньор капитан снова помахал рукой и крикнул по-индейски. Затем Аманкай громко произнес несколько фраз и жестом пригласил индейцев приблизиться к берегу.
Дикари настороженно выслушали их, но не ответили. Тогда Аманкай и Орельяна стали поочередно выкрикивать что-то по-индейски, а капитан, в знак миролюбия, снял с пояса меч и отшвырнул его в сторону.
Это возымело действие: маленькое каноэ с двумя индейцами приблизилось вплотную к краю обрыва. Орельяна вынул из кармана красные бусы и бросил их в лодку, а Аманкай ласковым тоном произнес длинную тираду, которая, по-видимому, пришлась дикарям по душе. Они недолго посовещались, нацепили на себя бусы, и один из них, выглядевший постарше своего товарища, положил весло и помахал над головой ладонями. Затем они оба взялись за весла, дружно ударили ими по воде, и через некоторое время каноэ исчезло с наших глаз.
Сеньор капитан отошел от обрыва, мы окружили его. Он пояснил, что с помощью Аманкая уговорил индейцев позвать своего вождя, а также попытался убедить дикарей не бояться нас, так как мы — их добрые друзья.
Несколько солдат, в том числе Гарсия и Педро, захохотали при этих словах капитана, однако Орельяна гневно сверкнул на них глазом, и смех мгновенно стих. Сеньор капитан в сильных выражениях предупредил солдат о неминуемой каре, которая постигнет каждого, кто помешает установлению дружеских отношений с индейцами. Он подробно растолковал нам, что следует делать в случае появления индейского вождя и его воинов.
Признаться, мне не очень-то понравилось, как он закончил свою короткую речь. «Солдаты, — сказал капитан, — знайте, что и я считаю своим святым долгом очищение земли от гнусных язычников. Но глупостью было бы совать голову в осиное гнездо, чтобы подразнить ос. Их слишком много. Надо сначала добраться до меда, а потом…»
Он весело подмигнул, в толпе солдат раздался смех. И тут же послышался голос дозорного Хоанеса: «Лодки!»
К берегу приближалось несколько больших каноэ с индейцами. Ладонь моя невольно опустилась на рукоять меча, но, подумав о том, что три-четыре десятка дикарей не могут быть опасными для нас, я принялся с любопытством разглядывать индейцев, которые уже высаживались с лодок на сушу.
Один из них был, без сомнения, вождем: он шел впереди и был одет богаче остальных. Впрочем, «одет» не то слово: одежду составлял искусно сплетенный фартучек. Зато на голове у него красовался пышный убор» из разноцветных перьев попугая, такими же перьями была украшена и верхушка жезла, который он держал в руке. Его лицо и тело были расписаны замысловатыми узорами, нанесенными красной, синей и белой краской, на шее болтались в три ряда ожерелья из длинных зубов ягуара и кабанов.
Капитан вынул из ножен меч, осторожно положил его на землю и с распростертыми руками пошел навстречу вождю. Они обнялись, причем индеец несколько раз похлопал капитана по спине и трижды слегка приподнял его над землей. Выглядело все это, что и говорить, забавно, и я не сдержал улыбку.
— Обнимите эту свинью, да приветливей, смотрите! — крикнул нам Орельяна. — И этих других — тоже…
Мы гурьбой двинулись к индейцам и стали обниматься с ними, как велел сеньор капитан. Индейцы, сохраняя полную невозмутимость, похлопали и приподняли каждого из нас. Обнимаясь с молодым низкорослым дикарем, я с изумлением заметил, что мочки его ушей чудовищно растянуты и свисают почти до плеч. В них были продеты отполированные круглые брусочки. Я взглянул на других индейцев и убедился, что почти у каждого из них уши изуродованы таким же образом. Только у некоторых вместо деревяшек сквозь мочки были продеты перья и цветы. Все дикари, как и вождь, были ярко раскрашены, хотя и не столь пестро, как их начальник.
Тем временем Орельяна продолжил церемонию. Опять в ход пошли разноцветные бусы, капитан добавил к ним яркую, вышитую серебром перевязь — я видел ее на сеньоре Франсиско еще в Кито, и две белые рубашки. Но самым главным подарком был большой нож в кожаных ножнах. Я заметил, какой радостью сверкнули глаза касика, когда Орельяна легко срезал блестящим лезвием тростинку и вручил ему бесценное в глазах дикаря сокровище. Но внешне он ничем не выдал своих восторгов, напротив — вождь с подчеркнутым равнодушием принял дары, молча передал их одному из индейцев и только потом громко произнес что-то по-своему.
— Он спрашивает, в чем мы нуждаемся, — вслух перевел Аманкай.
— Скажи, что только в пище, — сказал сеньор капитан.
Аманкай перевел. Касик немного подумал, потом, не поворачивая головы, властным тоном произнес несколько слов. Тотчас же больше половины индейцев бегом пустились к своим каноэ и, энергично загребая веслами, поплыли вниз по реке. Около вождя осталось всего десятка полтора воинов. Почти все они были мускулистыми и рослыми людьми, их глаза, показавшиеся мне первоначально свирепыми, на самом деле смотрели с дружелюбным любопытством — это черная краска, которой они обвели глазницы, придавала их лицам выражение жестокости. Каждый индеец был вооружен бамбуковым копьем с очень острым концом и продолговатым щитом, крепко сплетенным наподобие корзины из необычайно толстых прутьев. Раскраска, перья на голове и связки зубов на шее придавали дикарям весьма воинственный вид, но и без этого боевого убранства можно было бы разглядеть в них смелых, гордых, исполненных достоинства людей.
Лодки вернулись очень скоро. Они были доверху наполнены провизией — не только маисом и съедобными кореньями, но и мясом, тушками индеек и куропаток, а также множеством разнообразнейшей рыбы. Опять повторилась церемония, во время которой сеньор капитан и касик демонстрировали друг другу свои нежные чувства. Наконец, Орельяна распрощался с вождем и взял с него через Аманкая слово, что назавтра нашими гостями будет не только он, но и окрестные касики, чьи племена живут по соседству.
Индейцы покинули нас в самом приятном расположении духа. Однако прежде чем мы разошлись по хижинам на ночлег, Франсиско де Орельяна распорядился выставить усиленную охрану вдоль берега и вокруг деревни. Его, как и каждого из нас, смущало отсутствие жителей в занятой нами деревне, и мысль о возможном нападении со стороны реки либо из леса не могла не внушать беспокойства такому опытному и осмотрительному конкистадору, как сеньор капитан.
Ночь, однако, прошла спокойно, и единственными существами, что тревожили наш сон, были полчища москитов. Привыкнуть к ним невозможно, спасаться от них — бессмысленно. В течение недолгих часов нашего ночного отдыха в хижине то и дело раздавалась сердитая брань солдат, разбуженных назойливыми укусами маленьких вездесущих кровопийц.
ГЛАВА ВТОРАЯ. «РЕКЕРИМЬЕНТО»
Наутро, едва солнце коснулось верхушек высоченных голоствольных деревьев, наш друг касик, а с ним еще дюжина пышно разубранных вождей прибыли в лагерь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26