ему, конечно, и в голову не приходило поддаться обольщениям прекрасной испанки прежде всего потому, что сердце его принадлежало Джиневре, а кроме того, он был слишком благоразумен, чтобы домогаться благосклонности дочери Гонсало.
Да и помимо всего этого, никогда донья Эльвира не привлекла бы его таким поведением, — он был не из тех, кто рад воспользоваться удобным случаем. С другой стороны, ему претила мысль показаться неучтивым или даже грубым, ибо противоречивой человеческой природе присуще осуждать иные поступки и в то же время считать трусливым глупцом того, кто их не совершает.
В продолжение всего танца он придумывал всевозможные способы, чтобы, как говорится, волки были сыты и овцы целы; он перебрал немало планов, но, видя, что уже почти не осталось времени, решил пренебречь опасностью, лишь бы не обидеть Джиневру. Он думал о том, что вот сейчас, пока он веселится на празднике, его возлюбленная находится в убогом монастыре, среди водной пустыни, покинутая всеми и, вероятно, преисполненная заботы о нем, и осыпал себя упреками за то, что хоть на мгновение мог забыть о ее любви. Поэтому, едва окончив танец с доньей Эльвирой, Этторе, стремясь во что бы то ни стало поскорее уйти из замка, решил сослаться на головную боль, которая выручала в таких случаях в шестнадцатом веке точно так же, как в девятнадцатом, и отправиться домой.
Все юноши, принимавшие участие в контрдансе, чтобы, легче было танцевать, сбросили по обычаю плащи, которые носили на левом плече, и сложили их в соседней комнате, оставшись в камзолах и коротких штанах, большей частью из белого атласа. У Фанфуллы и Этторе одежда была как раз этого цвета, а ростом и осанкой они чрезвычайно походили друг на друга; разница была только в плащах — у Этторе был голубой, шитый серебром, а у Фанфуллы — красный.
Этторе разыскал Диего Гарсию, попросил извиниться за него перед Гонсало и его дочерью, так как из-за головной боли он вынужден покинуть бал, и пошел за своим плащом; когда он был уже на пороге толпа случайно расступилась, так что возле него не оказалось никого; в это же мгновение он почувствовал, как что-то твердое упало сверху, слегка задев его плечо; он увидел у своих ног сложенную бумажку с каким-то тяжелым предметом внутри. Этторе взглянул наверх, на хоры, откуда ее, очевидно, сбросили, но не встретился их с кем глазами. Он было решил не обращать внимания на записку, но затем все же наклонился, подобрал ее, развернул и обнаружил внутри камешек, положенный для веса, чтоб бумажка упала куда следует. На бумажке было написано грубым, почти неразборчивым почерком: «В одиннадцать часов мадонну Джиневру похитят из монастыря святой Урсулы по приказу герцога Валентино. Тот, кто предупредил вас, будет ждать с тремя товарищами у ворот замка с копьем в руке».
Дрожь пробежала по телу Этторе и еще усилилась при мысли, что часы на башне уже пробили половину одиннадцатого. Нельзя было терять ни мгновения; бледный, как смертельно раненный человек, который держится из последних сил и вот-вот упадет, он одним прыжком оказался у двери и стремглав сбежал по длинной лестнице, как был, без плаща и берета, вызывая изумление всех, кто попадался на пути. Он мчался с такой быстротой, что, добежав до условленного места, не смог бы сразу остановиться, если б не ухватился за тяжелое железное кольцо у ворот. Под входной аркой было совершенно темно. Он осмотрелся, тяжело дыша от бега и волнения, и тут к нему приблизился человек с копьем, который прежде стоял, прижавшись к стене.
Многие заметили, как изменилось внезапно лицо Фьерамоски и как стремительно ушел он, но никому и в голову не пришло последовать за ним, когда Гарсиа объявил придуманную самим Этторе причину его исчезновения. Только Иниго и Бранкалеоне, любившие Фьерамоску сильнее других, не поверили этой отговорке и поспешили за ним; догнать его они не могли, но не теряли из виду и подоспели к воротам почти одновременно с Этторе.
Они застали Фьерамоску в ту минуту, когда он схватил Пьетраччо за руку и тащил его, повторяя:
— Идем же, скорее, скорее!
Завидев друзей, он торопливо сказал им:
— Если вы любите меня, идемте со мной, помогите мне справиться с этим негодяем Валентино; возьмем лодку, нас семеро, мы быстро доберемся до монастыря святой Урсулы.
Бранкалеоне окинул взглядом товарищей и спросил:
— А где оружие?
И действительно, ни у кого не было при себе меча. Фьерамоска неистово топал ногами, рвал на себе волосы — казалось, что он сходит с ума. Тогда Бранкалеоне, который при случае бывал находчив на слова и поступки, сказал:
— Ты, Этторе, ступай к морю с этими людьми, приготовь лодку и весла и жди нас; а ты, Иниго, пойдешь со мной. Оба друга тотчас пустились бегом, а Фьерамоска кричал им вслед:
— Скорее, скорее, скоро одиннадцать!
Друзья не понимали, что он хотел этим сказать и почему надо так спешить, но, догадавшись, что причина, должно быть, чрезвычайно серьезная, они бросились к дому братьев Колонна, прямо в зал нижнего этажа, где хранилось оружие, и схватили висевшие на стене кольчуги, шлемы и мечи, а затем так же стремительно пустились бежать обратно и вскоре очутились возле Фьерамоски, который уже сидел в лодке; они побросали в лодку доспехи и оружие и сами спрыгнули туда же. Иниго, оставшийся последним, оттолкнулся ногой от берега, и все с такой силой налегли на весла, что едва не сломали их.
Когда лодка выходила из маленькой гавани позади крепости и шла под башней с часами, гребцы ясно услышали, как зашипели часы, готовясь бить. Бедный Этторе сразу весь поник, словно ждал, что башня вот-вот на него обрушится; спустя несколько мгновений раздались одиннадцать роковых ударов колокола, и звуки эти, постепенно затихая, еще долго отдавались в воздухе, повторяемые отдалённым эхом. Но раньше чем рассказать об окончании путешествия нам следует ненадолго вернуться в замок, где все еще продолжался бал.
Фанфулла, узнавший случайно или благодаря своей хитрости тайну доньи Эльвиры, задумал воспользоваться этим, но не знал, как это сделать; когда же он увидел, что его счастливый соперник так поспешно покидает бал, без плаща и берета, у него возникла сумасбродная мысль; и так как он привык без малейших колебаний добиваться исполнения своей прихоти, чего бы это ни стоило, он тотчас принялся за дело с присущим ему безрассудством.
Фанфулла ни на одно мгновение не спускал глаз с дочери Гонсало и поэтому сразу увидел, что она, едва окончился танец, направилась к террасе. Ему было ясно, что она еще не знает об уходе Фьерамоски. Он поспешил в соседнюю комнату, откуда все юноши уже забрали свои плащи и где, кроме его собственного, оставался только плащ Фьерамоски и его берет из темного бархата, украшенный перьями; берет этот он надел на голову так, что перья падали ему на лицо, частично закрывая его; на плечи он накинул голубой плащ своего друга, и теперь каждый, не видя его лица, принял бы его за Фьерамоску. Одевшись таким образом, он прошел через толпу гостей и потихоньку выбрался на террасу, где не было свечей и темноту рассеивал только отблеск огней, горевших в зале. Вокруг бассейна, из которого била струя воды, стояло множество кадок с апельсиновыми деревцами; за ними можно было легко спрятаться от каждого, кто бы ни вышел из зала. К счастью для Фанфуллы, на террасе не было ни души; осторожно сделав несколько шагов вперед, он заметил донью. Эльвиру, которая сидела возле балюстрады, выходившей на море; она облокотилась на железную решетку, устремив неподвижный взгляд на небо.
В это мгновение луна скрылась за облаками, гонимыми ветром. Фанфулла сообразил, что если он не воспользуется этим, то потом станет опять светлее и его легче будет узнать, поэтому он тихонько, на цыпочках, приблизился к донье Эльвире, которая не слыхала его шагов, пока он не подошел к ней; когда она обернулась, Фанфулла изящным и быстрым движением склонил голову, почтительно опустился на одно колено и, взяв руку доньи Эльвиры, прильнул к ней губами. Все это он проделал так ловко, что лицо его все время оставалось скрытым, и у дочери Гонсало не возникло ни малейшего подозрения, что это не Фьерамоска. Она попыталась отнять руку, но он, как водилось во все времена, с вполне простительной настойчивостью удержал ее. Донья Эльвира, несмотря на свой причудливый, легкомысленный и своевольный нрав, все же, думается нам, испытывала укоры совести, оказавшись наедине с юношей, и опасалась к тому же, как бы не застигли ее здесь отец или, чего доброго, строгая подруга.
Сильный порыв ветра внезапно сорвал с луны скрывавшее ее облако; и так как было полнолуние, потоки света залили террасу и блестящие атласные наряды Фанфуллы и Эльвиры. Они и не заметили этого; но внезапно у подножия террасы, возвышавшейся над морем, раздался пронзительный женский крик, от которого оба вздрогнули; опасаясь, что кто-нибудь из танцующих мог также услышать этот крик и выйти на террасу, они поспешили вернуться различными путями в залу; несколько человек, обратившие внимание на этот крик, вскоре позабыли о нем. За первым криком последовал второй, слабее, и едва замер на устах, издавших его, как послышался глухой стук: чье-то тело упало на дно лодки.
Но терраса уже опустела, а в зале все были поглощены празднеством, и никто даже не выглянул чтобы узнать, кто была несчастная, взывавшая о помощи.
Пока в крепости происходили все эти события лодка с Фьерамоской и его друзьями, подгоняемая семью сильными гребцами, летела, рассекая волны, по направлению к монастырю, а за ней тянулась длинная пенистая полоса. Видя, что Этторе изо всех сил налегает на весла, Бранкалеоне решительно сказал:
— Вот что, Этторе: я не знаю, куда ты нас везешь, но одно мне ясно — речь идет не о пустяках, а в таком случае мало будет нам проку от этих кольчуг, если они будут попусту валяться на дне лодки.
Друзья согласились с ним и стали по очереди надевать доспехи, следя за тем, чтобы только одна пара весел бездействовала, пока гребец вооружался. Они пристегнули к поясу мечи и надели на голову легкие железные шлемы, а потом с еще большим жаром взялись за весла, не спуская глаз с морского простора, где вот-вот могли показаться враги.
Дорогой Этторе бессвязно рассказал товарищам, зачем ему потребовалась их помощь; внезапно невдалеке они заметили какую-то лодку и тотчас направились к ней; подойдя несколько ближе, они увидели, что лодка идет на одной только паре весел, неторопливо держа путь в сторону Барлетты. Чтобы не терять времени, друзья не стали рассматривать сидевшего в лодке человека и снова повернули к монастырю. Иниго советовал все же подплыть к этому гребцу к расспросить, встретился ли ему кто-нибудь на пути, но Этторе. не разрешил. Назначенный час уже прошел, и он почти не надеялся, что они застанут тех, кого искали. А между тем, послушайся он совета Иниго, сколько бед они могли бы избежать!
Постепенно перед их глазами вырастал монастырь святой Урсулы. Фьерамоска, не сводивший с него взгляда, видел, что ни одно окно не освещено. Вдруг слева, на расстоянии двух выстрелов из аркебузы, показалась длинная и низкая лодка, летевшая как ласточка, едва касаясь воды. Этторе, Иниго и Бранкалеоне одновременно прошептали: «Вот они!» — и, повернув, удвоили усилия.
Чужая лодка словно разгадала их намерения и стала быстро уходить, но у преследователей, казалось утроились силы; расстояние между лодками заметно сокращалось; уже можно было разобрать, что говорят гребцы; уже Фьерамоска, приподнявшись сколько мог, не выпуская весел, разглядел женщину, распростертую на корме, под охраной двух людей и закричал: «Негодяи!». И крик его эхом отозвался в стенах монастыря.
— Вперед, вперед греби, налегай, — повторяли все трое, стиснув зубы, в невероятном волнении. Но вот уже нос их лодки ударился о вражескую корму. С быстротой молнии Этторе бросил весла и, взмахнув мечом, бросился на врагов, которые ждали наготове с оружием в руках. Прыгнув, он невольно оттолкнул свою лодку, и она немного отстала. Поэтому Этторе остался одни, и тотчас же на его грудь и голову посыпались удары, от которых его, однако, защищали кольчуга и шлем.
Друзья увидели, что ему грозит опасность, и немедленно присоединились к нему. Пьетраччо, стоявший ближе всех, прыгнул вторым, но едва он оказался там, где рассчитывал застать Валентино, как его ударили по голове веслом с такой силой, что он упал замертво.
Иниго и Бранкалеоне дрались плечом к плечу с Этторе, но в тесноте, как бы искусно они ни владели мечом, они не в состоянии были нанести врагам большой урон и сами не очень могли от них пострадать, так как стояли вплотную к ним в узкой лодке. И те и другие с невероятной быстротой кололи и рубили, наносили и отражали удары, а лодка в этой сумятице так раскачивалась, что казалось, сейчас перевернется.
Товарищи Пьетраччо не могли принять участия в этом сражении оттого, что лодка в ширину вмещала не более трех человек. Однако они все же не оказались лишними. Они подхватили лежавшую на корме женщину и на руках перенесли ее в свою лодку. Когда трое друзей заметили это, они по приказу, отданному вполголоса Бранкалеоне, понемногу стали отступать, а затем, внезапно прыгнув в свою лодку, оттолкнули неприятельскую. Если б Этторе узнал среди врагов Валентино, он не вышел бы так быстро из игры, но убедившись, что его здесь нет, он понял, что герцог на этот раз послал на опасное дело только своих наемников, и счел недостойным пачкаться в их крови. К тому же, коль скоро Джиневра была уже в безопасности (по крайней мере так ему казалось), ему хотелось ее поскорее успокоить. Но дон Микеле пришел в ярость, когда понял, что все его хлопоты пропали даром, раз он не сумел в начале схватки спрятать женщину на носу лодки; однако дело было уже сделано, и он отлично понимал, что пытаться отнять добычу у этих отважных юношей — все равно что черпать воду решетом. Все же приспешник Валентино не мог примириться со своей неудачей, не отомстив за нее. Пока трое друзей отступали к своей лодке, он бросился на них с мечом в правой руке и кинжалом в левой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42