Я, кажется, утратил свою способность,— сказал Ренэ,— звезды со вчерашнего дня ничего мне более не возвещают. Но если вы поможете найти мне моего ребенка...
— Попытаюсь.
Генрих взглянул на небо, которое в эту минуту было все усыпано звездами, и сказал:
— Какая чудная ночь! Дайте мне вашу руку.
Ренэ протянул руку. Генрих взял ее, продолжая смотреть на звезды.
Вдруг он подавил крик.
— Ренэ,— спросил он,— вы идете в Лувр?
— Да.
— Не ходите туда!
— Почему?
— Не знаю, но с вами там случится несчастье.
— Неужели! Но я должен пойти.
— Не ходите!
— Королева ждет меня.
— Вы ничего не потеряли прошлой ночью? Ренэ вздрогнул.
— Я не знаю, что это такое, но я вижу два предмета, форму которых я не могу определить.
Ренэ побледнел, вспомнив о своем кинжале и ключе.
— Не ходите в Лувр,— повторил Генрих,— потому что вещи, которых я не могу определить...
— Что же?
— Они принесут вам несчастье. Не ходите туда.
Генрих говорил с таким убеждением, что произвел
сильное впечатление на флорентийца.
Ренэ колебался с минуту и хотел было вернуться обратно.
В этот час каждый вечер его ждала королева-мать. И хотя перед Ренэ трепетала вся Франция, достаточно было Екатерине нахмурить брови, чтобы заставить его задрожать.
— Я должен пойти! — сказал он.— Если звезда моя погаснет, значит, так назначено судьбой,— грустно прибавил он.— Прощайте, господа.
И этот человек, еще накануне столь надменный, пошел с поникшей головой и с отчаянием в душе.
Исчезновение Годольфина, бывшего для него таинственной книгой, из которой он черпал свое влияние на королеву-мать, испугало его и привело в смятение.
В то время, когда Генрих и Ноэ сделали вид, будто удаляются от Лувра, Ренэ вошел туда через маленькую дверь, у которой на часах стоял швейцарец и через которую день назад Нанси провела Генриха, провожая его к принцессе Маргарите.
Ренэ поднялся по той же самой темной лестнице. Но вместо того, чтобы пойти по коридору налево, он взял направо и направился к апартаментам королевы-матери.
Ренэ обыкновенно входил через дверь, которая вела из уборной в спальню королевы. Дверь эта запиралась только на задвижку.
Ренэ отпер ее и вошел в уборную. Затем, ориентируясь на свет, он прошел в спальню.
Там никого не было. Но на столе стояла лампа, а бумаги были разбросаны. Перед столом стояло большое кресло.
«Королева где-нибудь поблизости»,— подумал Ренэ.
Действительно, не успел он прислониться к камину, украшенному гербом Франции, как в соседней комнате раздались шаги королевы-матери.
Екатерина, выйдя от дочери, пошла было к королю. Но король успел уже запереться в своем кабинете, и часовой, стоявший у его двери, не пропустил королеву.
— Король не принимает,— сказал он.
— Даже меня?
— Именно относительно вашего величества и отдано приказание,— ответил солдат.
Екатерина вернулась к себе вне себя от гнева, когда увидала Ренэ.
Королева была так сердита, что в первую минуту при взгляде на Ренэ слова замерли на ее губах.
— Ваше величество! — вскричал флорентиец, не предвидевший грозу, готовую разразиться.— Ваше величество! Я пришел просить у вас правосудия.
— Правосудия! — сказала королева, отступив на шаг.
— Да, ваше величество.
— Что же такое с тобою сделали, Ренэ! — крикнула королева, страшного раздражения которой Ренэ все еще не замечал.
— Убили или украли — этого не знаю — моего ребенка!
— А,— промолвила Екатерина с тем изумительным хладнокровием, которое умеют иногда напускать на себя женщины, и посмотрела на своего парфюмера.— Странно вот что, бедный Ренэ,— прибавила она,— как это в Париже творятся такие необычайные вещи. В то время как у тебя похищали твоего ребенка...
— Что же случилось? — с любопытством спросил Ренэ, заметивший наконец, что королева бледна, а в глазах ее сверкает злоба.
— В это же время,— продолжала Екатерина,— на улице Урс убили купца, старика, женщину и ландскнехта.
— В самом деле? — воскликнул Ренэ, голос которого вдруг задрожал.
— Убийца забыл в доме ключ и кинжал.
Ренэ побледнел как смерть.
— И этот кинжал,— вскрикнула Екатерина, не в силах долее сдерживать свой гнев,— твой, негодяй!
Екатерина смерила флорентийца с ног до головы уничтожающим взглядом.
— Ваше величество,— пролепетал он,— вы разрешили мне, вы...
— Молчи, злодей!
Ренэ опустил голову и задрожал. Екатерина продолжала:
— На этот раз я не буду покровительствовать тебе, и без того весь двор ненавидит меня.
— Ваше величество...
— Купеческий староста приходил к королю просить свершить правосудие. Общий голос обвиняет тебя, и король разрешил, чтобы начался суд.
Ренэ дрожал.
— Тебя арестуют, предадут суду парламента, осудят и колесуют живого.
Выговорив последние слова, королева взглянула на Ренэ. Но так как сама Екатерина два дня тому назад сказала, что между нею и флорентийцем было столько тайн, то и на этот раз она почувствовала сострадание к своему парфюмеру.
— Послушай,— сказала она,— я могу дать тебе только один совет — бежать.
Ренэ посмотрел на нее, как потерянный.
— Беги как можно скорее! — прибавила она.
Она указала ему на дверь. На лице ее было написано такое беспокойство, что флорентиец понял, что он не должен колебаться.
Ренэ взял плащ и хотел поцеловать руку королевы. Она оттолкнула его.
— Прочь убийца! — воскликнула она.
Ренэ опустил голову и вышел.
Флорентиец пробежал коридор и хотел уже переступить порог калитки, как швейцарец преградил ему путь алебардой.
— Дурак! — сказал Ренэ, еще не вполне потерявший свою самонадеянность.— Разве ты не узнал меня?
— Вы мессир Ренэ,— сказал швейцарец.
— В таком случае пропусти меня.
— Не могу,— сказал солдат.
— Негодяй!
— Мне так приказано.
— Но ведь ты впустил меня.
— Я получил на это приказ.
— От кого?
— От короля.
Испуганный Ренэ снова бросился бежать. Он поднялся по темной лестнице и вошел к королеве.
— Ваше величество,— сказал он в испуге,— меня не пропустили.
— В таком случае,— сказала королева, отворяя ту дверь своей комнаты, которая вела в парадные покои,— ступай туда, может быть, часовые на главной лестнице не получили этого приказа.
Ренэ прошел парадные комнаты и дошел до лестницы. Двое часовых стояли на верхней ее ступени.
— Пропустите! — крикнул им Ренэ.
Часовые посторонились.
Внизу лестницы стояли еще двое часовых.
— Пропустите! — повторил Ренэ.
Часовые пропустили его.
«Я спасен»,— подумал он.
Он перешел двор Лувра и подошел к воротам. В этот час ворота королевского дворца всегда заперты, но достаточно было постучаться в дверь караульни, чтобы их отперли. Ренэ постучал.
— Отворите! — сказал он. Вышел швейцарец.
— Кто идет? — спросил он.
— Я.
— Кто вы?
— Ренэ.
Парфюмер надеялся, что ему стоит только назвать себя, и ворота перед ним отворятся.
Но не успел он назвать своего имени, как из караульни вышел человек.
Это был герцог Иоанн Крильон.
— Эй! Сюда! — крикнул он.
На его зов вышел весь караул.
— Милостивый государь,— начал Ренэ вкрадчивым голосом,— вы, быть может, не узнали меня?
— Что? — надменно сказал Крильон.
— Я Ренэ.
— Арестуйте этого негодяя! — приказал герцог, не удостоив ответом парфюмера.— И потребуйте у него шпагу.
Флорентиец понял, что Крильон действовал по приказу короля.
Один из швейцарцев отобрал у него шпагу, и он даже не подумал обнажить ее для своей защиты.
Крильон взял шпагу, вынул из ножен, которые отбросил далеко в сторону, затем переломил ее о свое колено.
— Вот как поступают с авантюристами,— сказал он,— которые корчат из себя дворян и позорят людей, состоящих на службе у короля. Эй! Закуйте в кандалы этого убийцу!— приказал он.
В караульне не нашлось цепей, но оказались веревки. По знаку Крильона парфюмеру скрутили веревками руки за спиной.
— Теперь,— продолжал Крильон,— отоприте ворота.
Ворота отворили. Двое швейцарцев встали по бокам Ренэ.
Крильон толкнул его, прибавив:
— Иди, негодяй!
В первый раз придворный вельможа обращался так бесцеремонно с парфюмером, человеком, пользовавшимся такой милостью, что всякий боялся прогневать его. Правда, того, кто теперь говорил с ним, звали храбрым Крильоном, и даже сама королева-мать боялась его.
— Честное слово Крильона! — прошептал герцог.— Король дал мне пренеприятное поручение, но я взялся исполнить его, потому что от него все отказывались.
Он проводил Ренэ до Шатлэ, двери которого раскрылись перед ним.
К несчастью Ренэ, губернатором Шатлэ был человек вроде Крильона: бесстрашный и неподкупный старый солдат, которого звали де Фурон, ненавидевший всех итальянцев-придворных, приехавших во Францию в свите королевы-матери.
— Видите вы этого человека? — спросил его Крильон.
— Конечно, это Ренэ-флорентиец,— ответил де Фурон.
— Ну, так это убийца, которого скоро колесуют по приказу короля.
Де Фурон окинул Ренэ взглядом с головы до ног.
— Это давно уже следовало сделать,— сказал он.
— Я поручаю его вам,— прибавил Крильон,— и вы отвечаете за него головой.
— Слушаюсь,— просто ответил старый солдат.
Ренэ понял, войдя в свою темницу, что ему нечего
ждать ни пощады, ни сострадания.
— Ах! — прошептал он.— Что бы мне послушать де Коарасса, этого проклятого беарнца, умеющего угадывать будущее по звездам.
* * *
В то время, как массивные двери Шатлэ закрылись за Ренэ-флорентийцем, Генрих и Ноэ при свете луны сидели на берегу реки в ожидании, когда пробьет десять часов на колокольне Сен-Жермен л'Оксеруа.
— Ноэ, друг мой,— говорил Генрих,— как ты находишь, недурно я сыграл свою роль астролога?
— Превосходно!
— Знаешь, мой милый, я совершил настоящий подвиг.
— Еще бы!
— Недурно ведь убедить человека, который слывет за колдуна, что я более силен в его науке, чем он.
— Это, однако, опасно.
— Была минута, когда мне стало жаль его, до того у него был испуганный вид. Но мое сострадание не помогло, он попал в ловушку.
— Я разделяю мнение Пибрака.
— А что говорит Пибрак?
— Что он выйдет из Шатлэ, а если не выйдет, то парламент оправдает его.
— О,— протянул Генрих.
— Вот увидите. А так как рано или поздно он узнает, что мы обманывали его...
Генрих перебил своего друга:
— Ноэ, мне пришла в голову мысль.
— Неужели!
— И превосходная.
— Послушаем.
— Как навсегда оградить себя от гнева и мести этого проклятого флорентийца.
— Вот как! Да говорите же скорее, что вы такое придумали!
— Паола любит тебя, так ведь?
— До безумия!
— Хвастун!
— Да нет же, честное слово!
— Ну, так ты должен похитить ее!
— Черт возьми! Это дело нешуточное!
— Она будет заложницей.
— Хорошо! Куда же мы спрячем ее?
— С Годольфином. Годольфин любит Паолу. Если Паола согласится остаться у тебя пленницей, то Годольфина не придется уже держать взаперти.
— Да, придумано недурно! — сказал Ноэ.— Я подумаю об этом.
— Советую тебе.
— Я сегодня же вечером разузнаю кое-что.
— Значит, ты идешь туда.
— Еще бы!
В эту минуту пробило десять часов.
— А я,— сказал Генрих,— иду злословить насчет
принца Наваррского.
Молодые люди дошли до Лувра, пожали друг другу руки и расстались.
Ноэ пошел к мосту Св. Михаила.
Генрих начал ходить взад и вперед, находя, что луна слишком нескромно светит, и поджидал Нанси.
Нанси скоро появилась на пороге калитки.
Она кашлянула, Генрих подошел.
Швейцарец, только что перед этим преградивший своей алебардой проход Ренэ-флорентийцу, теперь снова дремал стоя.
Однако это был уже не тот, который стоял на часах день тому назад. «Это, кажется, обычный приказ»,— подумал Генрих.
Он позволил Нанси взять себя за руку и увлечь на темную лестницу.
Принц поднялся по ней вслед за Нанси.
На лестнице было еще темнее, чем обыкновенно, и принцу показалось, что она сделалась длиннее.
— Мне раньше казалось,— сказал он, продолжая подниматься,— что не так высоко.
— Ваша правда.
— Как! Неужели Лувр вырос?
— Конечно, нет,— сказала камеристка.
— В таком случае, принцесса Маргарита...
— Тс!
— Переселилась на другой этаж?
— Нет.
— Так что же?
— Вы слышали,— шепнула ему на ухо Нанси,— что принцы женятся иногда по доверенности?
— Да, слышал.
— Ну, так она поступит сегодня же вечером так же, как они.
— Гм!
— Сегодня вы встретите на свидании меня.
Сказав это, Нанси отворила дверь и ввела принца
в кокетливо убранную и раздушенную комнату.
— Это моя квартира,— сказала Нанси. Вы можете броситься передо мною на колени и все, что вы мне скажете, будет передано в точности.
Нанси засмеялась, закрыла дверь и заперла ее на задвижку.
— Ну, так что же вы! — вскричала она.— Падайте же предо мною на колени!
Генрих взглянул на нее. Нанси была прелестна.
IV
Принцу было двадцать лет, Нанси шестнадцать. Камеристка была насмешница, а Генрих — смельчак.
Белокурые волосы и голубые глаза Нанси вскружили голову и заставили его забыть на время и принцессу Маргариту, и прекрасную ювелиршу.
— Черт возьми! — пробормотал он.— Да, я встану на колени!
И он действительно преклонил колено перед Нанси, взял ее розовенькую ручку и поднес к губам.
— Превосходно! — воскликнула Нанси.— Мой любезный кавалер, теперь садитесь.
Она отняла свою руку.
Генрих попробовал было удержать ее руку в своей, но рука Нанси была такая атласная, что выскользнула из его руки, как угорь.
— Вы прелестны,— сказал Генрих,— красивы, как ангел.
— Вы находите?
— Я докажу вам это.
Принц обнял Нанси за талию, но Нанси вырвалась и усмехнулась.
— Ах, доверие принцессы Маргариты не простирается так далеко.
Слова эти еще больше вскружили голову юному принцу.
— Как это? — спросил он, смотря на Нанси, продолжавшую смеяться.
— Ну да! Вы знаете, что я теперь изображаю принцессу Маргариту.
— Я думаю только о вас,— сказал Генрих.— Вы очаровательны!
— Я это слышала не раз.
— И если бы вы полюбили меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11