На правой руке на месте мизинца был обрубок. Хотя около полудюжины негодяев, находившихся на судне, не отличались привлекательностью, Бутрус превосходил их всех.
Майлсу разрешалось выходить на палубу, образно говоря, размять ноги только после наступления темноты и только с вооруженным сопровождающим. В первую ночь, когда его вывели, он пытался позвать на помощь. Бутрус ударил его рукояткой пистолета по голове, после чего Майлс некоторое время пролежал на палубе без сознания. Когда Майлс пришел в себя на омерзительном тюфяке, Бутрус посоветовал ему больше не устраивать такие шутки.
— Мы должны не убивать тебя, — в первую же ночь сказал ему Бутрус. — Мы должны не отрезать тебе язык, потому что он необходим. Мы не должны отрубать тебе руки. Но ухо? Несколько пальцев на ноге? Ступню? — Он улыбнулся, показывая редкие кривые коричневые зубы. — Мы должны сохранить тебе жизнь, но необязательно сохранять тебя всего целиком.
Майлс предположил, что они держат его ради выкупа. На третий день, когда судно продолжало плыть вверх по реке, он засомневался. Чем дальше они удалялись от Каира, тем более сложным становился обмен пленника и получение денег.
Они плыли по реке уже семь дней. Куда, черт побери, они везут его и зачем?
Солнце село, и наступающая ночь поглотила последние проблески света в каюте. Майлс сидел в темноте, его мысли от цепи на ногах устремились к его сестре. К этому времени она будет знать, что он попал в беду. Он надеялся, что она уже обратилась к Ноксли за помощью. Дверь отворилась, и он увидел слабый свет фонаря, и его обитель наполнилась тенями.
Фонарь держал Бутрус. За ним вошел один из его сообщников со знакомым деревянным подносом в руках. Пока Майлс ел свой ужин, Бутрус, как обычно, оставался с ним. Очевидно, для того, чтобы пленник не утаил единственное орудие, необходимое для еды — деревянную ложку. Без сомнения, они боялись, что он воспользуется ею как оружием или средством для побега, может быть, размахивая ею, пока похитители не умрут от смеха.
— Где мы? — спросил Майлс.
Он задавал этот вопрос каждую ночь. И каждую ночь Бутрус смеялся над ним. В эту ночь он тоже засмеялся.
Однако в эту ночь Майлсу надоела их игра. Несмотря на то что он не говорил на арабском так гладко и естественно, как Дафна, он понимал арабскую речь лучше, чем можно было ожидать. Особенно имея дело с грубыми невеждами, как этот.
— Может, рискнуть и догадаться? — сказал Майлс.
— Кому это надо, инглизи? — пожал плечами Бутрус.
— Мы плыли с относительно постоянной скоростью, начиная с понедельника. Это подсказывает мне, что большую часть пути ветер был попутным, и у нас достаточно провианта. — Он быстро вычислил. — Минья. Я полагаю, мы недалеко от Миньи. — Эти места, если он правильно запомнил, пользовались дурной репутацией.
Бутрус кивнул.
— Я слышал, что ты очень ученый человек, — сказал он. — Твой ум не удивляет меня. Еще немного, и мы доставим тебя в тихое место. Там, если ты будешь таким же мудрым, как и ученым, ты сделаешь то, что от тебя требуется.
— А я что-то должен сделать? — спросил Майлс.
— Может, сделаешь, а может, и нет, — пожал плечами Бутрус. — Может, будешь неразумным и откажешься. Мне от этого будет лучше, потому что я еще никогда не пытал ни одного инглизи, и мне тоже хочется стать более ученым.
— Честолюбивый человек, как я понимаю, — заметил Майлс. — Весьма похвально.
Ему говорили, что арабы не понимают иронии или сарказма. Он не мог определить, относится ли это к Бутрусу.
Злодей лишь передернул плечами и сказал:
— Скоро мы придем в то место, где тебя ждут какие-то феранза. У них что-то есть, что ты должен прочитать.
«Феранза». Не «феранджи» — не франки, под которыми подразумевались любые европейцы. «Феранза» — это французы.
— Там написано на старом языке этой страны, — продолжал Бутрус. — Папирус.
— Хммм, — промычал Майлс. Он не решался что-либо сказать, пока не соберется с мыслями.
Ноксли упоминал, что у него трудности с французами и их агентами. Бельцони также имел несколько неприятных столкновений с ними.
Эти отношения превосходили обычное соперничество, настолько напряженными они были. Это безумие! Неужели французы искренне верили, что он сможет прочитать папирус? Должно быть, Бутрус неправильно понял.
Майлс осторожно сказал:
— Это трудно сделать без моих записей.
— Когда я буду пытать тебя, может, ты и вспомнишь, что у тебя там в записях. Может, хочешь послушать, как я буду это делать?
Майлс обдумывал, возможно ли убить кого-нибудь деревянной ложкой, ибо становилось очевидным, что он должен что-то предпринять, и сделать это быстро…
И в этот момент раздались крики.
Он услышал тяжелые торопливые шаги по палубе и лязг оружия. Бутрус вскочил и бросился к двери. Она распахнулась как раз в тот момент, когда судно сильно качнуло. Бутрус упал на спину. Какой-то человек ворвался в каюту, за ним второй. Прежде чем фонарь опрокинулся, Майлс успел увидеть блеск кинжала. Фигура направилась к нему. Он подставил свои связанные цепью ноги, и человек свалился на пол. Кинжал поднялся и опустился. Раздался крик и неожиданно замолк. Последнее, что увидел Майлс, был блеск металла, занесенного над его головой.
Глава 8
Кинжал вонзился в диван, стоявший рядом с Майлсом, затем снова навис над ним. Судно тряхнуло, и нападавший покачнулся. Майлс не увидел, что произошло потом, он лишь услышал звон металла о металл. Затем кто-то вскрикнул и сразу же замолк. Какое-то ворчание. Звук падающего тела. В каюте наступила тишина, а снаружи продолжалась драка.
Майлс попытался нащупать оружие. Нашел кинжал и стал осторожно пробираться к выходу. Стараясь не производить ни малейшего шума, он двигался, боясь споткнуться о лежавшие тела.
Он был недалеко от двери, когда судно содрогнулось. Майлса швырнуло на дверь, о которую он ударился головой. Он слышал, как трещало и ломалось дерево: они шли ко дну.
Шум, производимый людьми на палубе, мгновенно затих. Несколько тихих голосов, незнакомых ему, говорили по-арабски. Всплеск. И больше никаких голосов. На всякий случай он немного подождал. Ему показалось, что он слышит шаги, но, возможно, это разваливалось на куски судно.
Майлс все же вышел наружу и увидел, что наклонившаяся палуба почти пуста. Он различил две темные фигуры в шлюпке, привязанной к борту. И больше никого.
Маленькая лодка давала ему шанс добраться до берега живым. Он не умел плавать, к тому же цепи увлекут его на дно. Надо было быть дураком, чтобы ждать спасения. Местные жители не отличались милосердием, возможно, они были друзьями его похитителей. Кем бы ни были нападавшие, они могли быть лишь конкурирующей бандой разбойников. Скоро явятся грабители, чтобы вытащить все, что можно. Или они уже здесь. Вот эти двое в лодке, например.
Если он не отберет у них лодку, он покойник. Ноги скованы, единственное оружие — небольшой нож, шансы на успех невелики.
Он должен рассчитывать только на свой ум. Майлс запустил руки в свои грязные волосы, заставив их встать дыбом. Затем издал душераздирающий стон. Фигуры в лодке замерли. Он медленно приближался к ним, громко бряцая цепью и завывающим голосом мстительного призрака читал монолог из «Макбета». Отчаянно вопя, они вывалились за борт.
В понедельник «Изида» лишь незначительно продвинулась вперед, ветер не благоприятствовал им. Раис, капитан, заставил команду тащить судно бечевой, но это только не давало течению сносить его назад. О продвижении вперед, казалось, сейчас не могло быть и речи.
Вопреки спорам Тома и Лины о знании нужных слов Руперту удалось поговорить с Раисом Рашадом, который оказался полезным в нескольких отношениях. Предоставив Лине и Тому возможность ссориться из-за того, какой ветер самый опасный, Руперт вернулся к мыслям о миссис Пембрук. Задержка не обрадует ее. По словам Лины, леди не спала. Однако она не пришла в салон к завтраку, и ему не терпелось увидеть ее.
Прошлой ночью они с Томом легли спать намного позднее женщин. Руперт оставался на палубе еще долгое время после того, как команда уснула, якобы чтобы убедиться, что судно хорошо охраняется. На самом же деле ему необходимо было охладиться, хотя понизившаяся вечерняя температура мало чем могла помочь ему, страдающему от совсем иного жара.
Это был жар желания раздеть ее, желания прикоснуться к ее коже, желания овладеть ею.
Эти желания, терзавшие его, вспыхнули, когда он упал на нее, а может быть, в большей степени от податливости мягкого тела, лежавшего под ним, от соблазнительного, как сочный персик, рта с дразняще припухлой нижней губой и глубоких, как океан, зеленых глаз и от того, как она смотрела на него.
Ее взгляд не прогонял его. Так, вероятно, смотрела Елена Троянская на Париса или Клеопатра на Антония. Из-за такого взгляда начинались войны.
Но это было не все. В то время как шейх Салим восхищался ее владением арабским языком и удивлялся ее уму, Руперту хотелось раздеть ее. Когда он размышлял об этих книгах на разных языках, стоявших в ее шкафу, ему хотелось раздеть ее.
Он не знал, да и не хотел знать почему. Она возбуждала его настолько сильно, что он полночи не мог уснуть. Длительной осады ему не выдержать, решил он, направляясь к каюте на корме.
Он застал ее стоящей на коленях и разбирающей кипы привезенных с собой книг. Дафна мельком взглянула на него, когда он постучал по косяку двери.
— Что-то случилось с яхтой? — спросила она. — Мы остановились, не так ли?
— Что-то случилось с погодой. Южный ветер. Если я правильно понял, его называют «хамсин».
Дафна побледнела. Плечи опустились, когда она наклонилась над книгами.
— О нет.
— Ничего не поделаешь, — сказал Руперт. — Ветер решительно против нас.
— Но эти разбойники опережают нас почти на неделю.
— Раис Рашад говорит, что противный ветер всегда дует в это время года. Это значит, что и другие суда на Ниле простаивают. И ваш брат, может быть, не намного опередил нас.
Лицо Дафны оживилось, щеки порозовели.
— Ну как же я не подумала об этом? — Она покачала головой. — Обычно я не даю воли своим чувствам. У меня ясный ум, и я рассуждаю логично, не позволяю себе поддаваться настроениям. И я не плакса. — Дафна потерла уголок глаза. — Это, — она раздраженно указала рукой на свое поразительное лицо, — это не я.
— Я знаю, в чем ваша беда, — сказал Руперт, усаживаясь на диван рядом с ней чуть ближе, чем предписывалось приличиями. — Беда в том, что у вас недостаточно братьев. Чем их больше, тем легче относиться к ним сдержаннее.
— Ваших братьев так часто похищали безумцы? Или к подобным вещам тоже можно привыкнуть?
— Нет, я думаю о разнообразии несчастных случаев. Нас пятеро, и всегда случалось то одно, то другое. Взять, к примеру, Алистера, у него была привычка попадать в дорогостоящие катастрофы, в которых непременно были замешаны женщины. Когда три года назад он уехал в Дербишир, мы не ожидали ничего иного и спокойно занимались своими делами. — Он помрачнел. — В действительности же все обернулось намного хуже.
— Это тот, который был тяжело ранен под Ватерлоо? — спросила она. — Боже мой! Что же произошло с ним в Дербишире?
— Он обручился, — мрачно сказал Руперт.
— О Боже! С неподходящей женщиной, как я догадываюсь?
— Нет, он обручился, — медленно, подчеркивая это слово, повторил Руперт, — чтобы жениться.
Дафна сложила на груди руки и посмотрела на него.
— Понимаю, — сказала она. — Брак — это страшная катастрофа.
— Ну, вы, естественно, смотрите на это по-другому. Думаю, он был святым.
Она с недоумением переспросила:
— Ваш брат?
Руперт махнул рукой, указывая на закрывавший ее с головы до ног траур.
— Все черное. Должно быть, он был замечательным, этот… э-э… усопший.
— О, вы имеете в виду Верджила, — сухо сказала она. — Он был ученым, уважаемым теологом.
Дафна снова занялась делом, засовывая как попало в шкаф книги, которые он так старательно расставил.
— Жаль, что он не дожил до этого путешествия с вами. Кажется, Египет в большой моде у ученых.
— Только не у Верджила, — процедила Дафна. Достаточно о Верджиле Пембруке. Если траур имеет какое-то отношение к умершему, Руперт готов съесть свои сапоги. Устрашающий черный цвет был маскировкой, как он и предполагал.
— Он мечтал отвезти меня в Святую Землю, — сказала Дафна.
— Уверен, это достойно…
— Знаю, мне следовало бы желать совершить паломничество, но мне это неинтересно. Если я должна мучиться от жары и неудобств, есть песок вместе с едой и проверять, нет ли змей и скорпионов, прежде чем надеть башмаки, то только ради подлинного увлечения. — Она с вызовом взглянула на него и захлопнула дверцы шкафа.
—Так вы испытываете непреодолимый интерес к руинам?
— Конечно, — с раздражением ответила она, — египетским руинам. Вот почему я здесь, а не в Святой Земле.
— Раис Рашад говорит, что мы совсем недалеко от Мемфиса. Мы можем нанять ослов и съездить туда. Мне говорили, что там есть часть разрушенного храма и мумия фараона, а неподалеку множество пирамид. Может быть, вы сможете найти кусок камня с письменами, которые невозможно прочитать.
Дафна не задумывалась над тем, что она ожидает найти в Мемфисе. Последние события заглушили все мысли об исследовании. Она лишь представляла себе смутную картину пустынного плато, похожего на Гизу, на котором сохранились монументы.
Она ехала рядом с мистером Карсингтоном по насыпной дороге, почти не обращая внимания на окружающее, чему имелось несколько причин. Одной из них был его внешний вид.
В это утро Руперт оделся подобающим образом, облачившись в одну из разновидностей восточной одежды. Он сменил тесный сюртук на свободную куртку, а облегающие панталоны — на широкие турецкие шаровары, заправив их в сапоги. Но теперь, когда они удалились от реки, он сначала снял красивую зеленую куртку, затем развязал шейный платок, за ним расстегнул бледно-желтый шелковый жилет и представил почти целиком свою рубашку, то есть нижнее белье, всеобщему обозрению.
Естественно, Дафна не могла оторвать от него глаз.
Ей следовало твердо указать, что это крайне неприлично:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40