поддон для душа 80х80 глубокий 

 


Отец стоял посреди двора, вертя картуз в руках. Затем, мрачнее тучи, повернулся к коморе.
Омелько вышел, втянув голову в плечи.
И когда ему велено было идти за хворостиной и он покорно пошел, заранее похныкивая и вытирая кулаком нос, хлопцу виделся большой зеленый арбуз, спрятанный в лопухах на берегу Студны.
Пусть отец выдерет - в первый раз, что ли?
Зато когда соберутся у костра хлопцы, когда он выкатит арбуз к костру и с хрустом всадит ему в бок дедов казацкий нож… Когда потечет по пальцам сок, запрыгают лаковые семечки… Когда сердцевина арбуза, зернистая и розовая, заполнит собой весь рот… И когда хлопцы будут смотреть, выпучив глаза, и недоверчиво расспрашивать про немца, а он в ответ на их вопросы будет только улыбаться… Аи!
И они все вместе сожрут арбуз, и останется только гора зеленых корок и приятная тяжесть в животе… Аи, аи!
И с тех пор он станет у хлопцев ватажком, заводилой… Ай-ай-ай!
И следующим летом, может быть, он еще раз дождется момента и выкатит с баштана не один арбуз… Аи! Два или три арбуза, и тогда…
Так или примерно так думал Омелько, лежа животом на отцовом колене, в то время как хворостина полосовала его зад, и без того, впрочем, давно полосатый.
Над балкой курился дымок. Не дед ли курил свою трубку?
БОИ БЕЗ ПРАВИЛ
1
Максу всегда нравилось, как она дерется.
Разумеется, не с ним. Существо безобидное и возвышенное, Максик бледнел при виде оцарапанного пальца и норовил хлопнуться в обморок. К дантисту Анка тащила его за шкирку, иначе Максик жрал тонны анальгина и трясся от дурных предчувствий. Бичом молодого человека было богатое воображение, все: и боль, и опасность - он переживал заранее, в сто крат усиленном виде, с подробностями. И когда наступала реальность во всей своей красе, Макс уже годился разве что на говяжью тушенку.
Анка - другое дело.
«Ввяжемся в драку, а там посмотрим!» - говаривал при случае Наполеон. Если бы Анке кто-то сказал, что она следует принципу великого полководца, девушка сильно удивилась бы. С биографией маленького корсиканца она была знакома исключительно по рецепту вкусного слоеного торта и стихам из школьной программы, которые училка заставляла зубрить наизусть: «В двенадцать часов по ночам из гроба встает император…» и «Напрасно ждал Наполеон…». Авторов этих стихотворений Анка честно путала.
Зато она изумительно дралась.
Анкин сэнсей по карате, человек, безусловно, сумасшедший - ибо только псих способен посвятить жизнь изучению оптимальных методов искалечить ближнего своего и вдобавок называть это варначество искусством, - нашел в ней родственную душу. Утомившись от нагрузок, милая, стройная - ну разве что излишне жилистая! - барышня могла за чаем с сухариками часами рассуждать о высоких материях. Например, сперва короткий кинжальный удар ногой в пах, а потом, когда оглушенный болью враг согнется, левой рукой схватить за волосы и рвануть на себя, встречая чужое лицо правым локтем. Или, скажем, перевести встречный удар нехорошего человека мимо и вскользь, как стрелочник переводит поезд на другие рельсы, и, не разрывая контакта, пройти ладонями к голове - одна ложится на подбородок, вторая берет затылок, и одновременно с проворотом, с хрустом…
Анкина мама так и не привыкла к подобным чаепитиям, сбегая на кухню.
В соревнованиях Анка не участвовала. Честолюбие или, хуже того, тщеславие не свило гнездо в ее душе. К медалям и титулам она тяги не имела, а к правилам, ограничивающим бойцов на татами, испытывала легкое пренебрежение. К себе Анка относилась равнодушно. Не самая приятная подробность, но в должной мере пикантная: часть зубов у юной леди уже была вставная. Насчет белесых тонких шрамиков в области голеней и предплечий Максик шутил, что они украшают настоящего мужчину, и целовал каждый шрамик в отдельности. Ну, синяки не в счет. С кем не бывает?
А так, в целом - скромная, милая, во всех отношениях приятная девица. Даже, можно сказать, робкая: Максу пришлось изрядно постараться, прежде чем Анка уступила ему цветок девичьей скромности.
По большой и чистой любви.
Жил Максик на окраине, в спальном районе, где кто только не спал. Анка часто провожала его домой, если приходилось возвращаться поздно. Очкастый, рыхловатый Макс с безобидным выражением лица просто притягивал к себе интересы скучающей шпаны. Спросить у такого сигаретку, чтобы сразу перейти к выяснению взглядов на жизнь, - дело святое. А уж если рядом с таким замечательным рохлей стучит каблучками клевая телка, так и вовсе кровь кипит в жилах.
Останавливали, значит.
И знакомились с Анкиными каблучками-кулачками.
Прихватить хама, лезущего со слюнявым поцелуем, за уши. Ладони сложены «обезьяньей горстью», это очень полезно для барабанных перепонок, если прихватывать с хлопком. Лбом, смешно набычившись, - в переносицу. И сразу не смешно. Совсем. Оттолкнуть так, чтобы снес с копыт пьяненького дружка. «Журавль топчет змею» - дружок катается по земле, держась за ушибленную гордость, куда угодил острый каблук со стальной набойкой. Подхватить с асфальта увесистую штакетину. И того гада, что еще держит Макса за грудки, не успев оценить изменение диспозиции, - сперва по коленям, наотмашь, крест-накрест, а потом поставить жирную точку на происшествии.
В данном случае точка ставилась по уху.
В остальных случаях - по-разному.
Удовольствия от драк она не получала. Скучная, рутинная обязанность - в следующий раз, когда уроды захотят прикопаться к парню с девушкой, они сто раз подумают. Иногда Анка полагала, что таким образом делает мир лучше. И даже хотела сказать об этом своему сэнсею, но стеснялась. Правильно делала в общем. Сэнсей мог и не согласиться.
Он был псих, но с принципами.
Постепенно в спальном районе их стали узнавать, и драки сошли на нет. Более полугода никто не трогал Макса, с Анкой же начали здороваться издалека. Жизнь вошла в мирную колею. Пока однажды Максик, слегка заведенный с самого утра проблемами в университете, не сказал громко и отчетливо:
- Ань, смотри! Копия Бумбараш! Еще и пальцем ткнул для верности.
«Копия Бумбараш» меньше всего походил на актера Золотухина. Ну разве что цвет волос - солома соломой. В тельняшке и камуфляжных штанах, Бумбараш курил у подъезда, глядя перед собой стеклянными глазами. Реплика Максика, похоже, прошла мимо его сознания. Белобрысый отреагировал лишь тогда, когда Макс поравнялся с ним и дурашливо запел прямо в лицо:
- Ходят кони, да над реко-о-ою!..
Зря он недооценил стекло в глазницах Бумбараша. Стекло это, словно песня влетела в него камнем, вдруг пошло кровавыми трещинами. Без предупреждений, без признаков агрессии и ритуала разборки белобрысый отвесил Максику затрещину. Короткую и до ужаса деловитую. Анка не успела сообразить, складывал Бумбараш ладонь «обезьяньей горстью» или, допустим, просто напряг «ивовым листом», но эффект случился поразительным. У ее ног корчился любимый парень, держась за голову и визжа на высокой, пронзительной ноте.
Казалось, визг длился целую вечность.
…короткий кинжальный удар ногой в пах, а потом, когда оглушенный болью враг согнется, левой рукой схватить за волосы и рвануть на себя…
Враг не согнулся.
Носок Анкиной кроссовки - сегодня она была в кроссовках - пришелся в подставленное бедро и соскользнул. Бумбараш шагнул вплотную, просто и страшно, стекло его глаз рассыпалось острыми осколками безумия, и один из осколков вонзился Анке под сердце. Визг Максика оборвался, словно рассеченный бритвой. Она еще не знала - почему.
Она уже больше ничего не знала.
2
Ночь. Снег.
Зима.
Очнулась Анка сразу, рывком. Словно бронзовокожий атлет-спасатель, с каким она познакомилась два года назад в Судаке, профессионально ухватил ее за волосы и выдернул из безвидного омута небытия. В ушах скулила память, оборванная вместе с визгом Макса.
Дальше - провал.
Она огляделась. Поземка с легким шелестом бродила меж оград, ласково облизывая могильные холмики. Пыталась взвиться до крестов над плитами, до вершин памятных стел и без сил опадала, выдохшись. В голых ветвях монотонно, на одной ноте - знакомая нота рождала панику, - выл ветер. Кажется, вдалеке по дорожкам между секторами ходили какие-то люди, но сейчас они Анку не интересовали.
Ночь. Снег. Зима.
Кладбище.
Почему - зима? Ведь на дворе май, зеленый и душистый… На Анке оказались светлые джинсы, туфли-лодочки, белая блузка с кружевами и поверх нее - легкая кофточка. Однако холодно не было. Жарко или прохладно тоже не было.
Было - никак.
Только теперь она обратила внимание, что сидит на мраморном надгробии внутри ограды в две трети человеческого роста. Прутья ограды украшали злобного вида наконечники на манер копий. Чтоб не лазили? Куда? Откуда?! Нельзя сидеть зимой на голом камне, можно простудиться и подхватить воспаление почек…
Дурацкие мысли отвлекали от главного. От того, что следовало сделать вопреки желанию превратиться в сугроб, в бессмысленного снеговика.
Собравшись с духом, она встала. Заранее понимая, что увидит, вгляделась в буквы, выбитые на мраморе: «Стратичук Анна Анатольевна, 20.09.1976 - 17.05.1998». И отретушированная фотография, на которой Анка с трудом узнала себя.
Надгробная плита до середины вросла в обледенелую землю. Могила выглядела целехонькой. Ее однозначно никто не раскапывал. Плиту тоже не сдвигали и не выкорчевывали.
«Уже легче. По крайней мере, я не выбиралась оттуда, срывая ногти…»
- Вынужден вас разочаровать, барышня. Выбирались. И именно оттуда.
Дорогое кашемировое пальто. Клетчатое кашне выбивается наружу. Черные брюки, стрелки заглажены до бритвенной остроты. Зеркальный блеск ботинок на толстой подошве. Мягкая шляпа отбрасывает тень на лицо, так что черт не разобрать. Высокий, статный; чувствуется порода. Руки - в карманах пальто. Как незнакомец ухитрился незаметно подкрасться к ней, Анка не знала. Снегу кругом намело, должна была услышать скрип.
А вот - не услышала.
- И не спрашивайте, каким образом. Это вас волновать не должно. А волновать вас, милая барышня, должно совсем другое.
Незнакомец выдержал паузу, ожидая встречного вопроса. Легко догадаться, какого именно. Анка выкаблучиваться не стала, пойдя щеголю навстречу:
- И что же именно меня должно волновать?
- Вечные проблемы, милочка. Вечные, как мир. Факт вашей смерти. И возможность вернуться к жизни. Уникальная, заметьте, возможность. За такую многие душу рады бы продать.
- А сейчас я, по-вашему, что, не живая? Незнакомец весело расхохотался.
- Нет, барышня. Не живая. Никак не живая. Уж поверьте, я в этом толк знаю.
Анка прислушалась к себе, но никакого волнения не ощутила. Так же, впрочем, как и биения собственного сердца. На всякий случай приложила руку к груди. Ожидание тянулось целую вечность. Нет. Сердце не билось. Дышать, кстати, тоже не хотелось.
Она и не дышала.
- Убедились? Я всегда говорю правду. Чистую, как слеза младенца.
«Будь я жива, наверное, рассмеялась бы ему в лицо. А так…»
Жажда вновь оказаться живой вскипела беснующимся гейзером. На миг даже почудилось: вот-вот вновь забьется сердце.
- Что я должна сделать?
- Пустяк, в сущности. То, что вы делать умеете и, можно сказать, любите. Любили, - со значением поправился незнакомец. - Вам предлагается принять участие в боях без правил. Победа - жизнь. Согласитесь, приз заманчивый…
- Сколько участников?
Вопрос прозвучал сухо и деловито. Слишком сухо и деловито для восставшей из могилы покойницы. Анка отметила, что в посмертии у нее образовалось специфическое чувство юмора. Черное, как брюки доброжелателя в шляпе. Ледяное, как ветер над кладбищем. Оборжаться, как сказал бы Максик.
- Вместе с вами - двадцать шесть. В основном любители. Четверо профессионалов. - Он подумал и поправился: - Трое. Один так, не разбери что.
- У меня есть выбор?
Вместо ответа незнакомец указал на плиту. Дескать, есть.
- Хорошо, я согласна. Но хоть какие-то правила в этих боях все же имеются?
- Идемте. Я расскажу по дороге.
3
«Ринг» напоминал разверстую могилу для великана. Прямоугольная яма шесть на десять метров глубиной в полтора человеческих роста. Отвалы рыхлой, но уже смерзающейся земли по краям. Темный провал отчетливо выделялся на свежем искрящемся снегу. Геометрически правильная, чудовищная прореха во вселенском саване. И там, внизу, дрались двое.
Первый, отборочный тур.
«На время боя жизнь вернется. Дыхание. Сердце. Боль. Это тебе не фильмы про зомби…»
Двое дрались остервенело, но бестолково. Им очень хотелось жить. Не только сейчас, в огромной могиле, молотя друг друга из последних сил. Просто - жить. Дальше, больше, снова; сегодня, завтра, через месяц… И шансов не было ни у одного. Даже у того, который сейчас победит.
Над рингом, собравшись на земляных отвалах, получали удовольствие господа - устроители турнира. Все, как присоединившийся к компании Анкин провожатый, - кашемир длинных пальто, фетр мягких шляп, затеняющих лица, стрелки на черных брюках. Хозяева жизни отличались разве что ростом.
Здесь это не было фигурой речи.
Действительно хозяева жизни. И смерти.
Господа-устроители делали ставки. С ленцой, вальяжно. Вполголоса переговаривались - слов не разобрать. Наверняка улыбались, саркастически или с приязнью, хоть улыбок и не разглядишь. Главным среди них, похоже, числился тот, что курил толстую сигарку. Пепел он время от времени стряхивал вниз, на «ринг», - хорошо хоть, не на головы дерущимся.
Один из бойцов ухитрился все-таки свалить противника. Но и сам при этом не удержался на ногах: упал сверху, принялся месить кулаками - наугад, куда попало. Нижний сперва закрывался, потом вдруг, словно опомнившись, перестал сопротивляться. Прижал руки к разбитому лицу и заплакал.
В воздухе повис удар колокола.
Отзвук долго гулял по кладбищу, будто заблудшая душа в надежде на успокоение.
В яму спустили лестницу. Победитель выбрался сам. На лице человека замерзла радость - нелепая, испуганная, заискивающая. Он до сих пор не верил, что победил. Миг, другой, и боец скис, сгорбился; радость осыпалась с его лица чешуйками старой краски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12


А-П

П-Я