— Исполни свой долг, как порядочный человек, Ришар, и будь что будет. Может быть, это продлит дедушке жизнь; во всяком случае мы не будем мучиться угрызениями совести, считая, что свели его в могилу.
— Перестань! — вскричал скульптор с горячностью, в которой никогда не испытывают недостатка те, у кого нечиста совесть. — Ты сейчас опять примешься ныть по поводу брачного благословения?
— Ришар, ты же поклялся мне честью, что я стану твоей женой.
— А разве это не так? Что тебе дадут четыре латинских слова, которые пробормочет над нашими головами священник?
— Право преклонить колени у смертного одра моего единственного родного человека.
— Это чистое ребячество, и я не настолько глуп, чтобы принять в этом участие. Брак — это «De profundis» note 3 любви, а я хочу любить тебя всегда; да, я дал эту клятву и собираюсь ее сдержать — я дорожу ей, ибо чувствовал бы себя подлецом, если бы бросил тебя.
— Ришар, — продолжала Юберта, вставая перед любовником на колени и умоляюще складывая руки, — сама я придаю этому так мало значения, что, если бы дело было только во мне, я не пыталась бы получить это утешение, досаждая тебе своей просьбой, но речь идет о моем деде, который заботился обо мне с самого моего детства, о несчастном старике, вся жизнь которого страшно исковеркана. Ришар! Ришар! Я заклинаю тебя: не отказывай мне в этой просьбе, назови меня своей женой перед Богом и людьми, как ты обещал, а я клянусь, что в этом качестве не буду для тебя слишком тяжелой обузой.
— Нет и еще раз нет: я не пойду на поводу у твоей прихоти. Если мы свяжем себя по рукам и ногам, то возненавидим друг друга уже через месяц! Особенно я, ведь когда я чувствую на своей шее цепь, мне хочется разорвать ее. Нет, нет, Юберта, давай лучше будем ворковать, как голубки, пока сохранятся наши перышки, но ни в коем случае не следует любить друг друга по воле закона. Что до меня, я никогда на это не соглашусь.
— Даже если это будет стоить жизни не только старику, но и его внучке, не так ли? — холодно, гордо и почти спокойно произнесла Юберта, вставая.
— А ты что, тоже заболела? Не сбегать ли за доктором, не позвать ли священника?
— Дай Бог, чтобы я заболела! — печально сказала Юберта. — Может быть, болезнь избавит меня от последних угрызений совести.
Ришар лишь рассмеялся в ответ.
Скульптор был очень рад, что Юберта дала ему повод свести их разговор к шутливому тону, который больше всего устраивал его, поскольку таким образом он мог легко выйти из неловкого положения. Молодой человек принялся осыпать Беляночку язвительными замечаниями и шутовскими насмешками.
Однако девушка, казалось, не слышала его.
Между тем на Ришара произвело впечатление то выражение, с каким Юберта произнесла свое мрачное пожелание; как у всех эгоистов, озлобленность его была недейственной; он отказывался пожертвовать свободой ради счастья своей возлюбленной, но очень бы огорчился, если бы с ней случилась беда; поэтому он сдержался и стал вести себя по отношению к ней любезно и приветливо; несмотря на то что девушка не обращала внимания на его попытки к сближению и отвергла предложение помочь старику, он остался в мастерской и целый день прилежно трудился над подсвечниками.
Юберта же весь день была угрюмой и задумчивой.
Это молчание не насторожило Ришара, так как он приписал его беспокойству девушки по поводу болезни папаши Горемыки; между тем наступил вечер, и, устав от своего непривычного усердия, скульптор почувствовал потребность прогуляться, чтобы развеять печали минувшего дня.
Обернув свою модель влажным полотном и убрав орудия труда, Ришар слегка поколебался и спросил Юберту:
— Ну что, пойдем на танцы?
— Нет, нет, в другой раз, — ответила она, — сходи туда один.
— Я не настаиваю, ведь я чувствую, что не следует плясать, когда бедный старик прикован к постели и страдает, хотя, в конце концов, ему от этого ни холодно, ни горячо, но раз ты не хочешь…
— Я еще раз говорю: не сегодня; ступай же, прощай, прощай, дружок, — сказала Юберта скульптору, который разговаривал с ней, в то же время собираясь выйти из дома.
— Как странно ты со мной прощаешься! Полно, ты же не собираешься опять приставать ко мне со своими глупостями, как утром; послушай, будь благоразумной, и позже, когда мы будем не такими ветреными, то, возможно, подставим наши головы под кропило господина священника, словно новенькое судно, которое спешит выйти на всех парусах в море.
— Да, друг мой, я буду благоразумной, тебе больше не придется на меня жаловаться, будь уверен, я тебе это обещаю.
С этими словами Юберта подошла к своему любовнику ближе, чтобы он поцеловал ее в лоб; затем он ушел, на вид чрезвычайно довольный полученным заверением.
Как только он вышел за порог мастерской, Юберта опустилась на колени перед стулом, на котором она только что сидела, и залилась горькими слезами.
Когда она поднялась с колен, было уже совсем темно; девушка направилась в комнату Валентина.
Но лишь когда Беляночка стала шарить рукой по двери в поисках ключа, она вспомнила, что выбросила его.
В тот же миг ей почудилось, что кто-то, крадучись, ходит по комнате.
Она спросила, кто там, но ответа не последовало.
Юберта пребывала в таком расположении духа, что ее трудно было напугать; она зажгла свет и отправилась искать ключ.
Лишь эта комната во всей квартире выходила на дворик, о котором мы упоминали; чтобы попасть туда, Беляночке пришлось выйти из мастерской, достичь конца прохода, ведущего к дому, и открыть калитку, которая вела из этого прохода во двор, — на все это ей потребовалось несколько минут.
Когда Юберта, прикрывая рукой свечу, чтобы ее не задуло ветром, вошла во двор, первое, что бросилось ей в глаза, был ключ, блестевший на траве, которая пробилась среди каменных плит.
Схватив ключ, Беляночка быстро вернулась домой; она не заметила, что привратник и его жена, обратившие внимание на волнение девушки, изумленно смотрят на нее из своей каморки.
Теперь Юберта могла войти в комнату Валентина.
Распахнув дверь, девушка с удивлением обнаружила, что маленькая комната, легко охватываемая одним взглядом, была пуста, все вещи стояли на своих местах, порядок нигде не был нарушен, даже на занавесках сохранились сборки, которые она сделала в первые дни своего одиночества, когда наводить чистоту в комнате, где жил молодой ювелир, доставляло ей особенное удовольствие.
Однако, не успела она сделать и шага, как попятилась с испуганным криком.
Юберта заметила на полу статуэтку «Братство», которую она с таким трудом собрала из обломков и склеила, а затем с чрезвычайной осторожностью поставила на мраморный камин; теперь же скульптура снова была разбита на мелкие куски.
Подойдя ближе, Юберта тотчас же убедилась, что это произошло отнюдь не случайно: гипсовая статуэтка была буквально стерта в порошок, словно ее нарочно топтали ногами, чтобы она не воплотилась вновь.
— Ах! — воскликнула девушка. — Он здесь, он здесь; это правда, и он, конечно, знает, что произошло; может быть, он слышал наш утренний разговор. Бог говорит мне, что грешница должна принести себя в жертву, чтобы невинные души не страдали по ее вине.
С этими словами Юберта лихорадочно приступила к необычным приготовлениям.
Она тщательно заделала все отверстия и щели, через которые в комнату мог просочиться воздух, закупорила дымоход, заперла на засов застекленную дверь, выходившую во двор, а затем положила в печь большое количество угля и подожгла его.
Когда основание угольной пирамиды начало окрашиваться в алый цвет и во все стороны полетели сверкающие искорки, Юберта заперла дверь, ведущую в мастерскую, как прежде закрыла дверь во двор, и, едва она возвела эту последнюю преграду между собой и жизнью, печальная улыбка промелькнула на ее губах.
Она решила, что последние свои мысли вправе посвятить человеку, о любви которого ей стало известно слишком поздно.
Юберта поправила свой убогий наряд, тщательно расчесала перед зеркалом Валентина свои роскошные волосы и легла на кровать молодого человека.
Затем, шепча целую молитву, наверное прощальные слова любви, она закрыла глаза и стала ждать смерти, которую должны были быстро принести ей ядовитые испарения, уже наполнявшие тесную комнату.
XX. ЕЩЕ ОДНО ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО НА ЭТОМ СВЕТЕ НЕТ СПРАВЕДЛИВОСТИ
Ришар был крайне удивлен, не получив вне дома удовольствие от привычных забав, на которое ему давал право рассчитывать его большой опыт.
Едва он переступил порог танцевального зала, как у него уже обнаружилась раздражительность. По его мнению, масляные лампы коптили, бросали на все зеленоватый свет, а корнет-а-пистон — новый инструмент, в ту пору только-только приобретавший известность, — жутко резал слух. В ответ на назойливые приветствия завсегдатаев этого места, считавших своим долгом поздороваться с такой важной персоной, как бывший капитан «Чайки», Ришар лишь корчил недовольные гримасы и бормотал нечто малоприятное.
Впрочем, у скульптора хватило ума понять одно: виной тому, что все ему казалось омерзительным, было его собственное дурное настроение, охватившее его в заведении, которое ему приходилось бранить. Он решил развеять это дурное настроение с помощью танцев и занял место в кадрили, но и это ему не помогло. Молодой человек старательно выполнял фигуры и позы, напоминавшие прыжки грядущего канкана, но его танец был как никогда неловким и невыразительным, колени дрожали, а ноги цеплялись одна за другую; к тому же навязчивые мысли то и дело парализовывали его движения, мешая доводить до конца сносно начатые па: он замирал с поднятой ногой, в причудливом положении, в то время как его лицо хранило серьезное и озабоченное выражение, странным образом не вязавшееся с тем, как двигались его конечности.
Тогда Ришар подумал, что ему, возможно, удастся утопить на дне бокала ту смутную тревогу, которую он позднее назовет предчувствием.
Он принялся осушать одну за одной, без передышки, вызывая всеобщее восхищение, дюжину гигантских кружек емкостью около полулитра, которые гребцы прозвали бакенами; аплодисменты зрителей польстили самолюбию бывшего капитана, но не избавили его от беспокойства, которое он испытывал; вино затуманило его разум, но не сделало радужными мысли, разрушавшие безмятежное спокойствие, обычно царившее в его голове; эти мысли, напротив, становились все более и более мрачными.
В звоне стаканов ему чудился жалобный голос Юберты, а также ее зловещее пожелание, которым завершилась их утренняя беседа.
Если верить тому, что впоследствии Ришар рассказывал, то фиолетовые пятна от пролитого вина на скатерти напоминали ему ярко-красный цвет крови.
Молодой человек встал и направился к выходу, хотя столь ранний уход был отнюдь не в его правилах; в ответ на дружный протест собутыльников он заявил, что ему пора идти домой.
Когда Ришар вышел на улицу, его навязчивая тревога усилилась и он невольно ускорил шаг.
Подойдя к дому на улице Сен-Сабена, он с немалым удивлением заметил, что ни привратника, ни его жены нет в их каморке.
Он постучал в дверь своей квартиры, но ему никто не ответил; сердце Ришара сжалось, и он попытался, разбежавшись, выбить дверь. Это ему не удалось, но тут же молодого человека осенила другая мысль, и он направился во дворик.
К великому его изумлению, дверь в квартиру со стороны двора была открыта.
Войдя туда, он увидел, что из комнаты Валентина исходит яркий свет, очертивший на стене, которая была обращена к квартире, красноватый прямоугольник, и в нем виднелся силуэт человека, расхаживавшего взад и вперед.
Яростный гнев и ревность, тотчас же охватившие скульптора, заставили его забыть о своих мрачных предчувствиях — упорное молчание Юберты и присутствие в пустовавшей комнате постороннего человека явно указывали на измену.
Неясный страх, который только что испытывал Ришар, сменился жаждой мести, и он устремился навстречу тем, кого считал виновными.
И тут на пороге появился мужчина, очевидно услышавший шаги во дворе, вымощенном камнем. Ришар узнал в нем Валентина.
— Вы, конечно, меня не ждали! — вскричал любовник Юберты, охваченный неистовой яростью.
— Напротив, я ждал тебя, — ответил Валентин взволнованным голосом, в котором, невзирая на напускное спокойствие ювелира, не вязавшееся с его потрясенным видом, сквозила угроза, — я ждал тебя; иди же, посмотри на то, что ты натворил!
С этими словами Валентин схватил своего бывшего друга за руку, потащил его в комнату и подвел к кровати.
На постели лежала неподвижная, мертвенно-бледная Юберта с побелевшими губами и закрытыми глазами, обведенными синеватыми кругами.
— Великий Боже! — воскликнул Ришар. — Ей требуется помощь.
Он хотел было броситься к своей любовнице, но рука Валентина, эта тонкая, изящная и слабая, почти женская ручка, которая внезапно, казалось, обрела стальные мускулы, удержала его.
— Ах! — с горечью сказал ювелир. — Неужели ты думаешь, что я дожидался твоих советов, прежде чем сделать все, что в человеческих силах, чтобы вернуть Юберту к жизни.
— Надо хотя бы позвать врача, позвать врача!
— Он сейчас придет, но будет слишком поздно! Ты убил ее, Ришар, ты убил ее; смотри, подлец, она уже мертва!
— Этого не может быть! — вскричал скульптор, став таким же бледным, как лежавшая девушка. — Нет, этого не может быть! Смотри, ее рука еще совсем теплая.
Потянувшись, он дотронулся до руки Юберты, безжизненно свисавшей вниз.
— Ришар, — воскликнул Валентин, — я запрещаю тебе прикасаться к этой женщине.
— Запрещаешь?
— Помнишь ту ночь на берегу Марны, когда ты похитил Юберту у деда? Ты оттолкнул меня, когда я хотел прийти ей на помощь; ты сказал мне: «Это моя любовница». Тогда Юберта была еще жива; теперь, когда она умерла, я запрещаю тебе осквернять ее своим прикосновением.
— Валентин, Валентин, — произнес скульптор, изо всех сил пытаясь сдержать свой гнев, — ты бредишь, у тебя помутился разум, опомнись!
— Смерть избавила ее от всех страданий, самым мучительным из которых было принадлежать тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36