Он соскальзывал. Сознание его угасало… угасало…
Кто-то остановил его падение. Он искоса посмотрел на небо, в то время как серое облако в его сознании темнело, постепенно перерастая в черное. Какое-то лицо закачалось перед ним, словно знамя на ветру. На него смотрела черноволосая красавица, и в ее поразительных синих глазах промелькнуло мрачное узнавание и отвращение.
Катарина со злостью смотрела на белокурого сероглазого гиганта, распростертого перед ней на грязной дороге. Полковник Александр Валентин Эммануэль фон Леве. Офицер и разбойник. Из раны на голове сочилась ярко-красная кровь, окрашивая волосы. Ей не следовало мешать ему упасть и разбить голову.
– Черт бы тебя побрал, – выругалась она, вставая на колени и небрежно ощупывая его, чтобы проверить, не сломаны ли кости. – Все считали, что ты умер, ублюдок.
Она с раздражением посмотрела на ветку, низко протянувшуюся поперек тропы. Если бы его лошадь не споткнулась в нужный момент, полковник был бы сейчас мертв, коим она его уже давно считала. Ее рука скользнула к заряженному пистолету, спрятанному в карман юбки. Она в задумчивости провела пальцем по курку.
Ее взгляд устремился на лицо лежащего без сознания человека. Она никогда прежде не встречала его, но если бы даже один из спутников не окликнул его по имени, то все равно узнала бы. Тот же самый волевой подбородок, хотя сейчас он был покрыт светлой щетиной с рыжеватыми вкраплениями. Тот же прямой нос, широко расставленные глаза, тот же чувственный рот, что постоянно улыбался с портрета в особняке Леве, даже несмотря на то, что Катарина время от времени посылала проклятия изображенному на полотне негодяю. В жизни он был выше и шире в плечах, чем казался на портрете, но он был всего лишь человеком, и в его груди билось сердце в ожидании свинцового шарика, способного пронзить его.
И все же этот лежащий без сознания белокурый гигант выглядел до отвращения уязвимым. Его военная форма была такого же желтовато-коричневого цвета, как и пыль, его покрывавшая, а черные высокие сапоги все еще сохраняли следы пыли и грязи множества пройденных дорог. Даже в бессознательном состоянии он выглядел невыразимо усталым. Палец ее соскользнул с курка.
– Лобо, – окликнула она, поднимаясь и подходя к неуклюже передвигающемуся молодому человеку. – Как двое остальных?
Он старательно уложил двоих потерявших сознание спутников фон Леве. Все трое выглядели оборванными и потрепанными и совсем не похожими на цвет высшего офицерства, с которым она была хорошо знакома.
Она опустилась на колени перед человеком с забинтованной рукой. Пульс его слабо прощупывался, но он все еще был жив. Плечо его военного мундира, когда-то такого же темно-кремового цвета, как у полковника, теперь покрылось коричневыми пятнами запекшейся крови. Она поняла, что он потерял сознание скорее от потери крови, чем от потрясения, вызванного ревом Лобо. Она тщательно осмотрела его и увидела, что рана открылась и кровь снова сочится.
– Этому нужно срочно оказать помощь, – сказала она Лобо, показав на человека с раненым плечом.
Быстро оглянувшись, чтобы удостовериться, что полковник не подает никаких признаков жизни, она осмотрела следующего, худого, как палка, с заметно кривыми ногами.
– Этот только ударился головой о ветку, когда ты заревел, и упал с лошади. Он отделается лишь сильной головной болью.
Лобо усмехнулся, довольный собой. Но усмешка исчезла, как потухшая свеча. Напряженное и сосредоточенное выражение исказило обычно невыразительные черты его лица, когда он прислушался к ее следующим словам:
– Мне необходимо, чтобы ты поднял этих двух мужчин на их лошадей… очень бережно, Лобо, как ты собираешь яйца. – Он энергично закивал в знак того, что все понял. – Хорошо. А затем, когда бережно поднимешь мужчин и устроишь их в седла, ты должен будешь взять лошадей за поводья и отвести в имение Леве. Просто иди по дороге вдоль реки и поверни у колодца. Ты сможешь это сделать для меня, Лобо?
– Да, мадам фон Леве! – выкрикнул он и приступил к выполнению задачи с выражением полнейшей сосредоточенности на лице.
Катарина вернулась к неподвижно лежащему полковнику. Этот человек один мог разрушить ту жизнь, которую она с таким трудом построила за прошедшие четыре года.
– Все считали тебя мертвым, – прошептала она. Ее глаза пробежали вдоль его тела, но все же в глубине души она никак не могла представить себе эту мускулистую фигуру безголовым трупом. И постоянно ее взор обращался к его золотистой голове. В глубине души под легкой паутиной самоконтроля пробудилась паника. Черт бы тебя побрал, фон Леве! Черт бы тебя побрал, черт бы тебя побрал!
Она сжала пистолет обеими руками. Гнев! Нужно, чтобы к ней снова вернулся гнев. С ней поравнялся Лобо. Он вел двух лошадей с погруженными на них ранеными по берегу, покрытому осенней коричневой травой.
– Пусть миссис Врангель сразу же займется ими, как только вы приедете, – сказала она, не отводя взгляда от полковника. Лобо радостно заверил ее, что все понял, и продолжил путь.
Как только он скрылся из вида, ей захотелось позвать его назад. Нет, сказала она себе. Она должна кое-что сделать, и непременно в одиночестве.
Она глубоко вздохнула, чтобы обрести равновесие, затем снова проверила пистолет и заменила порох. Сделав это, она с трудом вытащила из сжатых пальцев фон Леве его пистолет и засунула в кобуру. Это было соблазнительно-новое кремневое оружие с несколькими зарубками на стальной пластине на бойке ударника. Она с вожделением посмотрела на него, затем отвернулась. Новое оружие дает осечку так же часто, как и старое, сказала она себе и отошла, чтобы привязать его усталую лошадь к кусту.
Ее глаза снова устремились к отделанной серебром рукоятке пистолета, выступающей из кобуры. В этом была бы некая поэтическая справедливость – воин, убитый из его собственного оружия, но, в конце концов, она оставила пистолет полковника в покое.
– Почему ты не приходишь в себя? – пробормотала она. – Может, рана глубже, чем кажется?
Покорно вздохнув, она приподняла подол, оторвала полоску от своей поношенной нижней юбки и, подойдя к воде, намочила ее, а затем мягче, чем намеревалась, принялась прикладывать ее к окровавленному лбу.
Но он по-прежнему не приходил в себя.
Она осмотрела повязку на его ноге, чуть выше сапога, но кровь здесь так засохла, что ее пришлось бы отмачивать для того, чтобы снять повязку. Расстроенная, она снова обругала его, затем неохотно сняла свой шерстяной плащ, свернув, положила ему под голову, села на лежавшее поблизости дерево и стала ждать, пистолет же лежал у нее на коленях наготове.
Отдаленный звук, похожий на звон колоколов, все время вторгался в его сон, и Александр доблестно пытался оттолкнуть от себя этот шум. Ему это удалось один, другой раз, но в третий раз он уже не исчез.
Ему было больно. И холодно. И хотелось спать. Звук растворился в песне. Пела женщина. Прекрасно, подумал он. Если бы она пела колыбельную, он смог бы уснуть. Ангельский голос, чистый и… нет, этого не может быть. Если бы он умер, то определенно не попал бы на небо.
Он глубоко вздохнул, и пение прекратилось. И тогда он ощутил, что его голова подобна шестнадцатифунтовому пушечному ядру, которое впихивают в ствол двенадцатифунтового орудия.
Он приподнял веки и увидел пистолет, направленный ему в лицо, курок был взведен. Поразительно синие глаза держали его под прицелом. Они горели той же самой решимостью, которую он так часто видел во взглядах врагов. Красавица горела желанием застрелить его.
– Добро пожаловать домой, полковник Александр фон Леве, – сказала женщина. Голос ее звучал столь же мелодично, как и во время пения.
– Траген? – спросил он.
– Обоих твоих друзей доставили в поместье Леве, там о них позаботятся. Раненому не понадобилась бы моя помощь, чтобы отправиться в мир иной, но у меня есть умелая женщина, и он, возможно, поправится. Другой очнется всего лишь с головной болью. – Женщина помедлила, не отводя от него глаз, затем добавила: – Судьбу же полковника Александра Валентина Эммануэля фон Леве еще предстоит решить. Было бы жаль, если бы герой многих сражений встретил свою смерть, будучи принятым за разбойника и застреленным. К тому же по дороге домой.
– Так жаль, – эхом отозвался Александр, приподнимаясь на локтях. Дуло пистолета последовало за ним. Она сидела на стволе дерева достаточно близко от него, чтобы он мог видеть выражение решимости на ее лице, но в то же время довольно далеко, чтобы успеть застрелить его, если он попытается сделать движение в ее сторону. В том, что она застрелит его, он нисколько не сомневался. Она не уступит ему ни дюйма. Он пришел бы от нее в восхищение, если бы не находился на мушке ее пистолета.
– Я – Катарина фон Мелле, – сказала она, затем замолчала, словно ожидая ответа.
– Мадам фон Мелле, – произнес он, слегка кивнув ей. Он сморщился и с трудом сдержал ругательство. Ощущение было такое, словно кто-то зажег порох у него в голове.
– Катарина, – медленно, словно слабоумному, повторила женщина. – Анна Магдалена фон Мелле.
Она явно считала, что он должен знать ее. Он напряг память, но ничего не приходило в его затуманенную голову. Боже, до чего она красива. Полные губы намекают на чувственную природу, опровергая холодное выражение глаз; если не манеры и одежда, то осанка, весь внешний облик свидетельствуют о ее принадлежности к знати.
Бывшая любовница? Может, он проводил долгие месяцы на зимних квартирах, изливая свою страсть на это великолепное сладострастное тело? Человек многое забывает на войне, что-то случайно, что-то для того, чтобы сохранить разум, но, Боже милосердный, он готов взять у нее пистолет и сам застрелиться, если мог забыть это тело или эти глаза.
Катарина фон Мелле. Кажется, он должен помнить это имя, но… ничего.
– Мадам фон Мелле, конечно! – уклончиво начал он. – Раны, причиненные войной, притупили мой мозг. Такие глаза, как ваши, всегда бы пылали в памяти каждого мужчины… – Тонкий палец, лежащий на курке, напрягся. – Я хочу сказать, это…
– «Я хочу сказать, это…» полнейшая чушь, полковник фон Леве, – заявила она, и взгляд ее стал по-кошачьи пристальным. – Если здесь что-нибудь и запылает, так это свинцовая пуля у тебя в теле.
Как у кота… Катарина фон Мелле. О Боже.
– Кэт, – сказал он, – ты отцовская Кэт. – Они никогда не встречались прежде, но он знал ее. Боже, он знал ее.
– Ты побледнел, – заметила она. – Из чего я могу заключить, что ты вспомнил меня. Твоя подопечная, дорогой полковник. Я была подопечной сначала твоего отца, а затем – твоей. Припоминаешь теперь? Я представляла собой часть твоего наследства, помнишь? Твой старший брат должен был унаследовать северную часть этой долины, включая доходную мельницу, среднему брату предназначались земли в центре, от вершины, называемой Мулом, на западе до реки Карабас. А что касается тебя – ты унаследовал бы всего лишь небольшой особняк Леве и паршивую старую деву по имени Кэт. И ты действительно унаследовал. Сначала дом и меня, а затем все остальное, когда твои братья умерли, и при этом даже не потрудился оставить свою бесценную войну.
Ему страшно хотелось спать, и из-за того, что его лишили такой возможности, в нем вспыхнуло раздражение, притупившее чувство самосохранения.
– Неужели ты действительно думала, что я оставлю свой полк и вернусь в старый ветхий дом, чтобы нянчиться с незаконной дочерью одного из приятелей моего отца, которой я даже не знал? Французы вступили в войну! Старые союзы разрушались, новые начинали формироваться. Было такое ощущение, будто лужица ртути распалась на сотню капелек, только часть из которых спасет тебя, остальные же окажутся смертоносными. – Он пожал плечами и отвернулся от нее, чтобы не смотреть в глаза, в которых словно застыл зимний холод. – Перепачканный чернилами клерк сообщил мне, что ты живешь с друзьями в столице, в Таузенде. Мне это показалось вполне подходящим. А я был занят более важными вещами, например войной.
– Война или мир, союзники или враги – тебе все же удалось воспользоваться наследством Кэт, не так ли? Прибыль в десять тысяч талеров! Мое приданое. Но я тогда не знала об этом, не правда ли? Нет. Я все узнала шесть лет назад, когда пришло известие о твоей гибели. Наконец-то! В двадцать два года я стала хозяйкой своего состояния и своей судьбы, хотя состояния-то уже не было. Мне пришлось дорого заплатить за эту потерю, фон Леве. И хотя ты много стоил мне при жизни, своей гибелью тебе удалось частично расплатиться со мной. Поместье Леве теперь мое.
– Невозможно.
– Нет, полковник фон Леве, возможно. По правде говоря, более чем возможно. Это уже сделано. Поместье Леве мое. Четыре года я прожила здесь, и никто не оспаривал мое право.
Смешанное выражение вины и бравады промелькнуло в ее глазах. Такое выражение обычно бывает у женщины, которая обманула своего любовника и теперь пытается отрицать свою вину. Едва он успел заметить это выражение, как оно исчезло. Она с вновь обретенной решимостью взглянула на дуло пистолета.
– А теперь, полковник, хотя ты и не позаботился о том, чтобы предоставить мне право выбора моего будущего, украв у меня состояние, я все-таки дам тебе такое право. Ты можешь уехать, оставив Леве в мою собственность, или оспорить мое право. Конечно, если ты выберешь последнее, герой, принятый за разбойника, погибнет, застреленный по пути домой. Какая жалость!
– И таким образом ублюдок окажется убийцей. Какая жалость.
– Черт бы тебя побрал, фон Леве. После смерти твоего отца и братьев вся долина принадлежит тебе. Вся. От ущелья на севере до крепости Алте-Весте на высокой скале на юге. Все, кроме Леве.
– Алте-Весте в руинах. Долина опустошена солдатами. Что же мне остается? Невозделанные поля, сожженные фермерские дома, разрушенные мосты…
– Твои невозделанные поля, твои сожженные фермерские дома, твои разрушенные мосты…
– Мое поместье Леве. Если тебе так нужны деньги, почему ты не попросишь своего отца, если, конечно, знаешь, кто он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45