мало интересует Германию и она радуется единодушию других стран. Другие не заставили себя долго уговаривать. Спустя два года после ваших слов Франция и Англия заключили соглашение по поводу Марокко. Это было в апреле текущего года. После этого вы, ваша светлость, недолго думая, заявили в рейхстаге, что мы должны и будем охранять наши торговые интересы. Однако необходимо отметить, что у нас не было торговых интересов в Марокко. Они начали создаваться лишь с того момента — и притом промышленностью.— Вполне в духе времени, что промышленность пытается руководить нами. — Государственный муж вздохнул. И в поисках облегчения: — Я высказал в рейхстаге весьма определенные мысли, о которых вы не упоминаете и которые могли быть восприняты как легкое предостережение государствам, заключающим договоры. Своими напоминаниями вы хотите дать мне понять, будто я сам не знаю, чего хочу, будто я шаток и нерешителен, — словом, канатный плясун, и к тому же плохой.— Боже избави! — запротестовал Терра. — Я глубоко потрясен тем, что являюсь свидетелем сомнений, которые вы, ваша светлость, надо полагать, высказываете только с целью ввести меня в заблуждение. Я-то как раз считаю, что у вашей светлости исключительно крепкие нервы, — иначе как удалось бы вам остаться здравым и невредимым среди того безумия, которое напирает на вас со всех сторон!Ланна остановился и кивнул.— Германия жаждет успеха. Сейчас — это страна, для которой единственным критерием является успех. Если где-то обходятся без нашего участия, это значит, что мы терпим там неудачи. Что же мне — мириться с неудачами? Я должен угрожать, это тоже своего рода участие. Стучать кулаком по столу, с точки зрения нашей страны, — наименьшая опасность для мира. Не участвовать в чем-то — наибольшая. Никто не знает, что мне приходится предотвращать. Нам необходим мир.Они взглянули друг на друга; мир, они оба в нем нуждались. Но кто еще нуждался в нем? Каждый из них подумал о своей сфере. Терра — о кнаковских филиалах в Марокко и их целях. Ланна — об оживленной перебранке через пролив между обер-адмиралом Фишером и его английским коллегой Пейцтером.— Между тем ближайшие десять лет мы не можем еще воевать на море, — ответил он вслух на свои мысли.— А ваша система, единственно возможная при существующих обстоятельствах, не выдержит войны даже и через десять лет. — Терра говорил убедительно, он был уверен, что выражает истинные мысли Ланна; но увидел, что Ланна изумлен.— Моя система — золотая середина, — отпарировал он.Чувствуя, что это недостаточно веский довод, он молча отошел к окну. Терра прислушивался к его бормотанью:— Бессмысленная суета с половины восьмого утра до поздней ночи, перерыв только от двух до трех. Как это Бисмарк умудрялся рождать большие идеи, будучи вынужден заниматься мелочами? Творить мировую историю — и жить среди полицейских протоколов! — Еще тише: — Я искусственно укрепляю сельское хозяйство в противовес промышленности, — ведь в случае войны промышленность нас не накормит. Я не надеюсь, подобно фритредерам, на вечный мир. Но думаю ли серьезно о войне? — Пауза, строгий самоанализ. — Она может разразиться вопреки всем моим предположениям. Если бы я, в угоду старой Пруссии, стоял только за сельское хозяйство, я бы подготовлял войну. Если бы я, в угоду новой Германии, шел в ногу с промышленностью, я непременно бы ее вызвал. Только золотая середина может еще задержать ее. Я из тех, что постоянно вооружаются, но не воюют никогда. Моя система не дает видимых результатов.При этом плечи его опустились. Терра подошел к нему.— Ваша система говорит сама за себя, ваша светлость. Потомство будет ее чтить. — При этом он два раза обмолвился.Но тут Ланна вдруг увидел дочь; она вышла из своей новой беседки и выжидающе посматривала вверх. Он тотчас же оживился.— Вас ждут, милый друг. — Косой взгляд, под которым Терра затрепетал, и Ланна произнес буквально следующее: — А в самом деле, к чему видимые результаты?Этим он, казалось, был вполне вознагражден за навязанные ему минуты самоанализа и отошел. Терра все еще дрожал, вспоминая его косой взгляд. Этот взгляд сообщника, должно быть, с давних пор сопутствовал ему. Ведь Ланна же требовал когда-то, чтобы Терра избавил его от такого зятя, как Толлебен! Избавил каким образом? Ланна и теперь не возражает против вмешательства любовника в его отношения с опасной дочерью. Какое коварство, какой отец! Министры шестнадцатого века не могли бы действовать коварнее, а этого считают простоватым.
Ланна опустился в кресло у камина. Жест, приглашающий сесть; и когда Терра, опершись кулаком о спинку кресла, остановился перед ним, Ланна сказал:— Конечно, мы не отданы a la merci d'une defaite на милость поражения (франц.)

, как Наполеон Третий Конечно, мы не отданы a ta merci d'une defaite, как Наполеон III — В результате поражения Франции во франко-прусской войне император Наполеон III, попавший при Седане в плен к пруссакам, лишился престола. Во Франции была установлена республика.

. Мы пустили корни глубже. Желать или не желать войны зависит от нашего понимания государственной мощи. Но мы-то знаем, что завоевания ничего не прибавят в этой мощи. Только промышленность держится иного взгляда.— Совершенно правильно, — сказал Терра; сам он думал об одном: не потому ли этот цинически благожелательный человек его не отпускает, что его ждет дочь.— Это совсем новые слои. У них еще нет нашего скептицизма. — Князь поморщился. — Они непреложно верят в свои деньги, меж тем как мы уже не абсолютно верим в свою власть. «Боже мой!» — мысленно стонал Терра, переминаясь с ноги на ногу.— Для соревнования всех народов мира, — поучал государственный муж, — хозяйственная мощь имеет огромное значение, но в конечном итоге она вопроса не решает. Какие идеи проповедует промышленность? — спросил он. — Те, что исходят из пангерманского союза? — Углы рта опустились еще ниже.— Разрешите напомнить вам, ваша светлость, что время вашей светлости… — не выдержал Терра.Снова жест, и Ланна продолжал:— Я осуждаю этих людей за то, что они тратят столько денег, добиваясь большинства голосов в пользу флота. Я не люблю оплаченного национального чувства. Что же получается? Мы хлопочем о флоте для своего престижа, а они строят его в своих интересах.— Хорошо сформулировано. — Тут Терра прислушался.— Они раздражают Англию не только открытой агитацией, они вооружают против нас английскую промышленность, сбивая цены у нее на родине, — продолжал Ланна, подогретый поощрением. — Здесь же, для немецких сограждан, их продукция дороже английской. Хороша мораль! Допустите этих людей к власти, и мир прямо содрогнется. Ненасытное чрево! О нас еще вспомнят и пожалеют. Промышленный абсолютизм, именуемый демократией, — это непрерывная война. — Он видел, что нетерпение его слушателя почти сломлено, и улыбался всеми своими ямочками. — Но я совсем забыл, с кем говорю. Вы представитель господина Кнака. Вы, несомненно, желаете вынудить меня, чтобы я разорвался в Марокко шрапнелью.— Совершенно верно, — сказал Терра, — поскольку я представитель Кнака. — На мгновенье он заколебался: договаривать ли все до конца? Ланна мог завтра же заключить союз с Кнаком, зная его, он считал это возможным. Опасно хорошо ознакомить двух противников друг с другом. «Мне открыться этому коварному отцу, — а Алиса ждет?» Но он заговорил: — И должен сознаться, представительствую не без усердия. — Громко и отчетливо: — Я заведую у него отделом шпионажа и подкупа. — Он не заметил, как Ланна передернуло. — На редкость увлекательная деятельность. Заглядываешь, можно сказать, в самое нутро мира. Я распределяю взятки между членами военных приемочных комиссий.— Иностранных, — строго добавил Ланна.Терра подхватил:— Иностранных. Конечно, иностранных. Само собой разумеется, что иностранных. Разве я не сказал? В самой Германии подкуп обходится пока что так дешево, что я им не ведаю. Впрочем, вашей светлости небезызвестно обычно практикуемое вовлечение государственных чиновников в частную промышленность. Я полагаю, вы, ваша светлость, достаточно проницательны, чтобы считать это не чем иным, как благодарностью за оказанные услуги.Взгляд рейхсканцлера затуманился.Ведь это же неизбежные уступки постепенно меняющемуся порядку вещей! Но и рабочие приобретают реальное влияние, — сказал он, пожимая плечами.— И даже в международном масштабе, прекрасными речами на конгрессах, — подхватил Терра. — Что можно возразить, если и тяжелая индустрия по-своему стремится к международной солидарности? Через посредство военной промышленности наших союзников фирма Кнак косвенным путем заинтересована и в неприятельской военной промышленности, — произнес он громко и отчетливо.Наступила пауза. У рейхсканцлера руки свесились с поручней кресла. Один глаз стал меньше другого, как от внезапной невралгической боли; в остальном выражение лица не изменилось. Терра повторил отчетливо:— Мы заинтересованы в фирме Пютуа-Лалуш. А в наших заграничных предприятиях опять-таки заинтересована фирма Пютуа-Лалуш.— Это невозможно, — сказал рейхсканцлер и встал с места. — Что же тогда называется войной? — Шагая по комнате, он делал открытия. — Значит, война заключается в том, что эта шайка сообща загребает барыши при любом исходе. У них взаимная перестраховка. Оба народа могут погибнуть, но обе фирмы будут процветать. — Он повернул к Терра покрытое потом лицо. — Как вы это обнаружили?— Я обнаружил еще кое-что другое, о чем пока умалчиваю даже и перед вашей светлостью. Но как молчать о фактах, которые известны всей бирже и неизвестны только правительству!Ланна скорбно, а потому неприятным голосом:— Что можно предпринять против этого?Терра сел, в то время как рейхсканцлер стоял. Он сел, потому что настал великий миг: сейчас обсуждался вопрос огромной важности. Обсуждения же обычно происходят в креслах. Ланна в своей тяжкой скорби даже не удивился.— Введите угольную монополию! — потребовал Терра спокойно и невозмутимо. — Государственную монополию на добычу руды и угля. Вот вам и контроль над промышленностью! — Он казался теперь внушительнее испуганного Ланна, преимущество было на его стороне. — Вы должны либо отнять у промышленности ее силу, а сила ее — это уголь и руда, либо сложить оружие. Государство, не имеющее сегодня в своих руках угля, не имеет и власти. Хозяйственной мощью обладает тот, в чьих руках уголь. Войну решает тот, в чьих руках уголь. Ваше государство, князь Ланна, существует милостями угольных магнатов — и даже, пожалуй, весь ваш класс. — Он проницательно взглянул на Ланна, но тот, казалось, не был тронут перспективой падения своего класса. — Вы государственный деятель, — продолжал Терра уже с горячностью, — вы печетесь о благе своего народа. Так уберите тех, кто печется только о собственном благе. Сделайте это, пока еще есть время, — у вас его осталось немного. Объявите угольную монополию!Ланна пошевельнулся, он отяжелел от неподвижности и молчания.— Теперь я снова узнаю ваш прежний голос, — произнес он. — Голос тех времен, когда вы, милый друг, впервые потребовали от меня отмены смертной казни. — С этими словами он опустился в кресло. — У вас много идей, — пробормотал он и сделал попытку взять перевес: — Это уже ваша вторая идея. И ей вы тоже собираетесь посвятить десятилетие?— Такого срока у нас нет, — сказал Терра.В ответ на его тон Ланна умолк и закрыл глаза.— На сей раз это Колумбово яйцо, — начал он, овладев собой. — Угольная монополия! Само собой разумеется, ее надо осуществить со временем.— Ее надо осуществить немедленно, иначе это отодвинется на целую вечность.— Конечно, милый друг, — примирительно поддакнул Ланна. — Наш разговор зашел дальше, чем можно было предвидеть. Но, принимая во внимание нашу долголетнюю дружбу, меня вы могли без всякой боязни посвятить в свои идеи, — с дружелюбной насмешкой над тем, кто себя выдал ему. — Ну, рассудим здраво! — заговорил он серьезно и вдумчиво. — Недра, богатства недр. По глубоко укоренившемуся в народе взгляду, они испокон века считаются всеобщим достоянием… Правда, это должно было бы относиться не только к недрам, но и к самой земле, к лугам и пашням, — сказал он, нахмурив брови. — Но тогда землевладельцы упрекнули бы нас в социализме.— Вспомните, ваша светлость, о государственной железнодорожной монополии! Теперь очередь за рудниками, но еще не за землевладением. Мы не выходим за пределы актуальных государственных нужд.— С каких пор вы занимаетесь экономикой? — спросил Ланна. — Не забудьте, что руководство железнодорожным хозяйством считается более простым, а ведь и оно в ваших кругах уже встречает нарекания.— Ваша светлость, вы приводите возражения противника. Если бы я так поступал, фирма Кнак дала бы мне бессрочный отпуск.Ланна опешил: не слишком ли это? Но он только сказал с многозначительным взглядом:— Вы самый редкостный представитель угольного магната, какого мне когда-либо приходилось встречать.— Я хочу отнять у этих господ то, что выходит за пределы их компетенции: государственную власть. Пока они еще открыто не проявляют своей власти, с ними можно сладить. Пусть остаются руководителями предприятий, монополизированных государством. О! Они не откажутся, эти пройдохи. Головокружительные оклады и участие в прибылях пусть идет им. Но собственником пусть будет государство. Пусть их личное благополучие зиждется на мощи страны. Сейчас оно зиждется только на ее покорности. Сейчас они накликают на нас катастрофы, в которых погибнут не они, а в крайнем случае лишь страна.Ланна с раздражением взглянул на говорившего и тотчас отвел взгляд. Это было уж слишком, потому что было убедительно. С грубостями можно мириться, но со справедливыми нареканиями на испытанную систему, на искусство, доходящее до предела возможного, — мириться нельзя. «Идеалист остается верен себе, даже будучи юрисконсультом, — подумал Ланна. — Он подкапывается не только под угольных магнатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76