— А она готовится родить ребенка!Неизвестно, чем бы окончился этот более чем странный разговор, если бы не случился нелепый инцидент. После ухода господ слуги, естественно, принялись за уборку, распахнули все что можно, чтобы проветрить анфилады. Заколебались занавеси, захлопали фрамуги. Невольно ограждая хрупкую Иру, Денис взял ее за плечи, забыв начисто, что он не в СССР.— Не прикасайтесь ко мне! — чуть не топнула она ножкой. — Кто вы такой? Не смейте до меня дотрагиваться!И тотчас стало ясно, что она под усиленной охраной. Из-за каждой кадки с розовым деревом, из-за каждой скамейки выскочили нянюшки, дядюшки в чалмах и кинулись на клич госпожи. 10 Денис заснул, как только голова коснулась подушки. Волшебно пахло чистым полотном и медовым сеном. Постелила ему на сеновале добрая матушка София Русина, постелила, да еще подушку перекрестила, как мать сделала бы это сыну, вернувшемуся на родину. И Денис заснул со спокойной улыбкой.Когда проснулся, не сразу мог сообразить, где находится и почему. Но в последнее время где только не приходилось ему просыпаться, пора ко всему привыкать. Он, наверное, проспал не дольше часа, так как был еще день. Багряный свет заката просвечивал сквозь бревна крестьянской постройки. В углу на курином нашесте птицы голготали по-своему, топтались на невидимых жердях. Ва, ва, ва, — буркотали несушки. — Василевс петух!Куд-куда, куд-куда, и куда ты изволишь меня посадить, рядом чтобы с собою…Денис продолжал блаженно улыбаться. Дом Устина Русина, где ночевали они после возвращения из Энейона, был построен так же, как все дома стратиотов анатолийской Византии. Строился он из дикого грубого камня, из самодельного большемерного кирпича и снаружи выглядел как огромная мазанка. Только хозяйственные постройки — сеновал, коровник, амбар — делались из дорогого в этих местах круглого леса. Они чаще всего выгорали в бесконечных местных драках и инцидентах, а из бревен проще всего было их восстановить.Основой дома был мегарон — мужская половина. Он строился на четырех кирпичных столбах до самой крыши, в нем был огромный очаг из шершавых валунов-камней, совсем как в гомеровской «Одиссее». Были дубовые скамьи и стол, прокопченный дымом былых сборищ и пиршествований. Мужчины и спали здесь, у них были постоянные места для спанья на хорах — по-нашему на полатях, — высоко, под самым потолком. Там, на хорах, умещались еще и крохотные комнатушки для гостей.За полукруглой аркой, за ковротканым занавесом располагался гинекей — женская половина, тоже особая страна.Дениса же настояла Фоти положить на сеновале, мотивируя: комнаты для гостей в мегароне тесненькие, там много гари от очага, на котором из-за многолюдья день и ночь жарится мясо. Сказала, что Денис устал от своих непрестанных деяний, ему надо хорошенечко отдохнуть, а как тут отдохнешь, если в мегароне до поздней ночи мужики травят всякие побайки (анекдоты). Все отнеслись к ее просьбе с пониманием. Ведь недаром у народов, у которых были родовые дома (в том числе у русских), молодым стелили в чулане, на хозяйственном дворе, даже на леднике.А курицы все клохтали. У них своя иерархия, кто более достоин сидеть поближе к Самодержцу. Разыгрывались драмы, вплоть до куриного инфаркта. Уже все вроде заснули, только вздыхали и шелестели перьями спросонок, но одна все же птичьим шепотом жаловалась и жаловалась на судьбу. Но вот угомонились и куры, за стенкой сеновала окончательно погас закат, в сплошной южной мгле трещали неумолчно ночные сверчки — цикады.Тогда снова проснулся Денис, как будто от толчка в сердце. «Это я, это Фоти, — шептали ему над самым лицом разгоряченные губы. — Пустишь меня? Ты прости, что я тебя не в доме положила, ведь в их глазах я девушка…»Она ощупью искала на его теле следы тех царапин, что нанес безумный волк. Безумный потому, что какой же из зверей решится напасть на человека, господина природы, хотя и не имеющего оружия. А безумная Фотиния хотела зализать эти царапины, чтобы они зажили поскорей.— Нет, не безумная, не безумная, — твердил Денис, почти в забытьи. — А самая любимая!И ночь мчалась, как цирковая колесница, где-то уже пели предрассветные петухи. И тут в Филарице местный василевс Петух внезапно встрепенулся, забил царственными крылами. Вся шелуха с пола взлетела под потолок, а он провозгласил свой торжествующий клич «Кирикуку» — жизнь идет! Куры клокотали в изнеможении восторга.Но тут мы их оставим, Дениса и Фотинию, ибо сказано давно: все счастливые люди счастливы одинаково. Разное для всех только несчастье — да поглотит его Тартар!Их прибытие накануне из Энейона было встречено всеобщим ликованием — на хорошо накормленных конях и самих сытно попировавших. Правда, пировали они там порознь — Денис с высокими господами, а все остальные па людской кухне. Но это воспринято было всеми как само собой разумеющееся. Каждому было теперь ясно, кто есть кто.Императорский моливдовул, который привез Ферруччи, обнародовал всем то, что давно уже ожидалось. Обремененный долгами надел Русиных, как тысячи других нищих наделов стратиотов в разоряющейся Византии, так или иначе был бы продан или отдан другому, оказавшемуся счастливчиком в жизненной игре. И хорошо, что таким счастливчиком оказался именно Денис. В Филарице, по-видимому, имелось много охотников до лакомого куска, каким был надел Устина Русина, как и до его дочери Фоти.А уж когда народ увидел, что новый господин, еле прибыв в повозке, запряженной мулами, куска по-настоящему не проглотив, кинулся без раздумья в Амастриду выручать схваченного Устина, когда разнесся слух, что за него он отдал свою офицерскую цепь, — глаза простодушных селян смотрели на него, как на некоего бога.И вот они все рядом, веселые и счастливые, как только могут быть счастливы человеки. ( «Как быстро этот древний люд, — думает Денис, — приучен самой диалектикой жизни забывать о вчерашних катастрофах. И диалектика здесь права — ведь жизнь коротка!»)
Из грез и мыслей коромысло,Из мира в мир, из века в век,Над бездной времени повисло,И все ты ищешь в жизни смысла,Пылинка мира — человек!
Комар толчется над тропинкой,Спешит пожить, пока светло.А неба синее стекло,Пустив на ветер паутинки,Горячим зноем истекло.
Но вот соседская Варвара,Напившись кофею с утра,В итоге меткого удараУничтожает комара.
И в том запале агрессивномВарваре бедной невдомек,Что был он гордый и красивый —И высший свет, и высший символ,Простейший этот мотылек!
Какой же, правда, смысл заложен,Что целый век, как выстрел, прожит,Что, беспечальны и легки,Над предвечерней синей дрожьюВовсю толкутся мотыльки?
Кругом весна, корявые деревья сада словно в бело-розовой фате яблонь и вишен. Домовитая матушка София велит обеденный стол расставить прямо в саду, а Фоти представляет Денису:— Вот это братья — Сергей, ты его уже знаешь, смирный такой, лошадник, еще не женился, куда теперь жениться — ведь надел выделить не из чего. Вот Гавра — самый младший, в церковь еще ходит, учится грамоте. Матушке помогает свеклу полоть, руки у него еще маленькие, не загрубели. Мечтает, между прочим, на море — хочу, говорит, в пираты! Старший брат у меня еще есть — Фома, но у него своя семья, свое хозяйство, он скоро подойдет к нам сюда.Кивают Денису какие-то улыбчивые мордашки в покрывалах и модных тимпанчиках.— А это сестры — Эльпиника, Зора… Да нет, это как раз не сестра, это наша рабыня Фруса. Она у нас с самого младенчества, постоянно среди нас отирается л А сестра вот эта, я говорила — Зора, у нее вместо серег колокольчики, как у козы. Это потому, что в самом во младенчестве у нее была привычка в высокую траву без спроса заходить. Уйдет — и только по колокольчикам ее и сыщешь! Видишь, все мои сестры черноволосые, одна я среди них — кроткая беляночка! Но красивые они — жуть, смотри не влюбись, я заранее ревную!— Ну, здравствуй, здравствуй, новый господин, исполла эти деспота… — кто-то валится перед Денисом носом в пыль, исполняя обряд битья челом. Присутствующие с ужасом смотрят на Дениса, как он воспримет это представление. Павшего ниц поднимают, отряхивают от песка, объясняют, что это и есть старший сын Русина, Фома, ныне самостоятельный стратиот. «Совсем другого типа человек, чем Русины, — думает Денис, смотря на него. — Глаза вылуплены, тоже правдолюбец какой-то или просто эпилептик».С ним местный священник, кир Валтасар, о котором Денис уже успел услышать, что он и не совсем священник, а бывший стратиот, там путаная история. За безвременной кончиной старика настоятеля местной церкви Сил бестелесных кир Акилы, которого все здесь любили, который всех здесь венчал и всех крестил, его обязанности выполняет молодой еще кир Валтасар.«Ну, посмотрим, какой ты здесь местный идеологический глава, — усмехается Денис. — Кто знает, сколько нам вместе придется вековать».По типу-то он как раз напоминает священника, хорошо известного нам по произведениям критического реализма. Этакий круглый, благостный, нарочито тихий, глаза как у поповского кота, заранее просят прощения. Денис обратил внимание, как смотрит на него Фоти: не просто с благоговением или страхом Божиим, а с каким-то мистическим ужасом. «Эк он всех тут обаял!»Кир Валтасар выразил пожелание благословить тех, кто накануне вернулся из Энейона, а до того из Амастриды. Все обернулись к Денису — господин подходит под благословение первым. Денис подошел ко кресту и поцеловал руку кир Валтасара, белую, пухлую, мало трудившуюся и много потреблявшую руку, — обычаи христианские он знал. И все явно восприняли это с облегчением.— Садитесь, садитесь! — звонко кричит девочка с колокольчиками в ушах. — Матушка велит всем садиться!И описание их счастливой трапезы мы опускаем. Все у них было свое — плоды честного труда. Пышные лепешки из добытого ими же зерна, пряные огурцы из классического пифоса, форель, наловленная сетью в ручье, и прошлогодние дыни, и десятилетнее вино. Пока они неспешно едят и пьют, мы с вами помолимся за них — благослови, Господь милостивый, тружеников и благородных этих людей!— Тысяча диаволов! — кричит старший Фома, покончив с форелью. Матушка София пытается взять его за руку и заглянуть ему в глаза. — Опять эти господа придумали — в разгар пахоты в поход идти, принца на престол возводить! А голодать потом зимою не им, а нашим детям!«Ну, — думает Денис. — Сейчас услышим и пролетарии всех стран, соединяйтесь!»Повернувшись к нему и пронзая его бешеным взглядом, Фома Русин чуть ли не кричит:— Вы, новый господин, можете и донести на меня… Я правду сказал, весь народ так говорит…Все сидящие за столом принимаются его успокаивать, один кир Валтасар сидит как будто бы ни при чем. И салфеточку свою сложил, и в глазах умиление.Опять едят и пьют, с поклонами встают и пьют за нового сюзерена, Денис встает и пьет в ответ (старается только пригубливать). Фома Русин, зуд пророчества у которого, видать, неистребим, продолжает:— Да и куда теперь податься, как не в поход? Вы, новый господин, должны знать, что земля наша перестает родить, превращается в пустынную степь, чего и хотят наши соседи из-за гор, агаряне… Война непрерывная идет, как сеять, как пахать? Империя же не в силах нас оградить…Матушка София извинительно склоняется к Денису:— У нас сосед тут есть, кстати из царского рода, но просто акрит, старик… Теперь лежит, по дороге из столицы неверные стрелой его подстрелили. Так он, этот акрит, всех их тут воспитал, такие получились бунтари, такие своевольники! У самого-то небось детей нету! Одинокий он…Десятилетнее вино, однако, как говорится, развязало языки. «Андроник, Андроник», — только и слышится в разных концах стола. Он, Андроник, способен и чиновников алчных укротить, и оборону наконец организовать. Кир Валтасар тоже склонился к Денису, в лице его нет ч капли чего-нибудь недружелюбного, наоборот.— Этот акрит, его Ласкарь зовут, он говорит, что хорошо вас знает по столице. Очень удивился, что вы живы, — рассказчику здесь надо бы сочувственно улыбнуться, но своеобразный кир Валтасар изобразил мировую скорбь. — Но рад вам, рад! Я его ежедневно посещаю…И вот Денис и кир Валтасар в покосившемся домике благородного Ласкаря. «Этому с тысячу лет! — решает Денис, оглядев совершенно обветшавшие столбы с какими-то давным-давно вырезанными и уже стершимися языческими мордами. — Какая же мрачная экзотика, не то Рабле, не то Гюстав Доре!»— О, вы уходите в поход! — бравый акрит топорщил воинственные усы. — А я все лежу, правое копыто, хе-хе-хе, совсем отказало… Какие вы счастливцы!Любопытно, что он не сделал ни малейшей попытки узнать, как же все-таки удалось Денису освободить Фоти, о которой он когда-то так страдал. Зато преподобный кир Валтасар, когда шли к акриту и обратно, не переставал выпытывать, какие такие связи у Дениса есть при дворе, что ему удалось получить пожалование на столь лакомый участок, как феод Русина. Впрочем, Денис и без особого расспрашивания понял по этим разговорам, что кир Валтасар о нем кое-что знает, больше, чем можно было бы предполагать…Вошла чопорная прислужница с головою точно огурец, обмотанный черной шалью. Внесла столик и кувшин с водою. Ласкарь вспомнил ремесло своего бывшего товарища, Дениса, который ведь прославился тем, что самого василевса лечил, и покорнейше просил, чтобы он его осмотрел как врач.Отказаться было нельзя, хотя Денис понимал, что лучше бы этого не делать.Размотали несвежие бинты, отодрали коросту. Ранка, однако, не показалась Денису опасной, хотя имелось некоторое воспаление, от нее и лихорадило. Сюда бы пару таблеток антибиотиков. Преподобный кир Валтасар, утратив обычную свою умильность, с большой ревностью смотрел на манипуляции Дениса.— Я давал жаропонижающее, — сказал он. — Настойку из рододендрона.«Э, да ты здесь не только идеолог!» — усмехнулся Денис и потребовал: нельзя ли раздобыть спирта? Слово это греческое, но они его просто не понимают. Денис жестами объяснял: промыть, промыть ранку! Круглый кир, совершенно уже похожий на готовящуюся взорваться бомбу, говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77