https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/120x80/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

но мать ее говорила за нее и рассказала о ласковом приеме, который вам оказала в надежде видеть вас своим зятем, ради чего даже нарушила обычай этой страны, где не принято, чтобы дамы принимали мужчин так радушно, как во Франции. Наис удовольствовалась приведенными ей доказательствами; она поспешила заявить Лючинде, что не станет препятствовать вашему возвращению к Эмилии и что, убедившись в вашей неверности, не только не намерена питать к вам расположение, но даже не желает вас больше видеть. После этих заверений Лючинда и Эмилия удалились, а Наис, провожая посетительниц, поблагодарила их за то, что они спасли ее от беды, грозившей ей, если б она вышла замуж за такого вероломного человека, как вы. Мне думается, однако, что она дурно спала в эту ночь, ибо не успело наступить утро, как, побуждаемая тревогой, она послала за мной, дабы рассказать о случившемся. Меня задержало важное дело, а потому я не смог тотчас же последовать ее приглашению. Наконец, когда я к ней пришел, она поведала мне все с великим негодованием и гневом, а также сообщила, что вы намеревались ее навестить и только что вышли, но что она вменит себе в величайший грех, если когда-либо позволит вам переступить ее порог. Когда она говорит о вас, то не знает других слов, кроме «изменник», «вероломный», «неблагодарный», «чудовище», и находится в таком состоянии, что хочет порвать заключенное с вами соглашение. Я лично не знаю, как ей на это ответить. Она обрушивается на меня и говорит, что я причина ее несчастья и что я позволил делу зайти слишком далеко, насказав ей о вас больше хорошего, нежели вы заслуживаете. К стыду своему признаюсь, что жалобы ее справедливы. Эмилия оставила ей одно из писем, каковое она мне показала, и скажу вам, что я не я и что нет у меня ни глаз, ни рассудка, если не вы его написали.
Франсион, спокойно выслушав его речь, сказал, что не отрекается ни от своего письма к Эмилии, ни от свидания с ней.
— Но дорогой мой Дорини, — продолжал он, — неужели вы меня не узнаете? Или я перестал быть тем, чем был, а вы изменились против прежнего? Разве мы не жили с вами, всегда руководствуясь той вольностью, которую вы не находили странной до сего часу? И я, право, не знаю, почему вы говорите со мной с такой враждебностью.
— Когда я видел вас во Франции у Ремона, — отвечал Дорини, — то не удивлялся вашим непостоянным и беспутным увлечениям, ибо вы вели жизнь холостяка; но теперь вам надлежало держать себя скромнее.
— Готов признать, — возразил Франсион, — что обязан так поступать со вчерашнего дня, когда я заключил брачный договор с Наис, и почту себя виновным, если впредь когда-либо преступлю против этого; но когда я навещал Эмилию, то еще не был связан.
— Вы тем не менее не должны были преследовать ее с такой настойчивостью, выказывая в то же время любовь к моей родственнице, — заметил Дорини. — К тому же вы пошли еще дальше, и мы полагаем, что у Эмилии имеется ваше письменное обещание на ней жениться.
— Она показала его Наис? — спросил Франсион.
— По правде сказать, нет, — отвечал Дорини, — но, может статься, она побоялась его показать, дабы его не разорвали и не лишили ее документа, который будет ей весьма полезен против вас.
— Уверяю вас, что у нее нет ничего подобного, — заявил Франсион.
— Но, кроме того, мы предполагаем, что вы насладились ею в полное свое удовольствие, — добавил Дорини.
— Как вам известно, я всегда был охотником до любовных услад, — отвечал Франсион, — а потому, поверьте, не отказался бы от обладания Эмилией и не стал бы скрывать, если б это так было; ибо похвастаться своим успехом иной раз входит в число удовольствий, испытываемых победителем. Но, будь это даже так, Эмилия не получила бы никаких процессуальных преимуществ в ущерб мне, ибо распущенность, побудившая ее так быстро отдаться чужеземцу, служила бы в глазах судей доказательством того, что она всегда вела дурную жизнь. Наис же напрасно отвергла меня, так как нет таких бесчувственных мужчин, которые отказались бы от любовной удачи; однако на сей раз ничего такого не было, а потому не думаю, что я погрешил против светских обычаев и заслуживал такого обращения, какое мне довелось испытать. Но, дабы ничего от вас не скрывать, я охотно поведаю вам все, что произошло между мной и Эмилией.
Вслед за тем Франсион повторил свою историю почти так же, как рассказывал ее Ремону, и Дорини признал, что если ничего другого не было, то он уж не такой большой преступник; но, по его словам, уговорить Наис являлось делом нелегким, ибо была она женщиной упорной в своих намерениях и хотела обязательно расторгнуть соглашение, однако же и в см случае надлежало как той, так и другой стороне договориться без всякого шума; при этом он обещал Франсиону не действовать ему во вред. Ремон, имевший большое влияние на Дорини, попросил его не нарушать слова, данного их другу, и сказал, что не требует от его никакой другой награды за расположение, которое всегда ему выказывал. Тот заверил его в своем намерении споспешествовать Франсиону, после чего удалился, оставив их в неуверенности.
Все это весьма огорчило Франсиона, ибо он считал для себя Наис прекрасной партией. Ему было обидно потерять ее, да еще с позором. Но Ремон попытался вывести его из задумчивости и отвлечь от печали. Он оказал, что надо мужественно приготовиться ко всему: если он не женится на Наис, то найдется достаточно других женщин, ибо в этом товаре нет недостатка, и к тому же не такое уж великое преимущество для него покинуть все свои притязания во Франции, чтоб остаться в Италии. Ремон говорил это также отчасти в своих интересах, ибо необходимость когда-нибудь расстаться с Франсионом его действительно огорчала, и ему не хотелось возвращаться во Францию без него: а потому, несмотря на прежние свои уговоры, он предпочел бы, чтоб брак этот вовсе не состоялся. Франсион притворился, будто соглашается с частью его доводов, и они решили выйти из дому, дабы рассеять свою меланхолию, ибо до обеда было достаточно времени и можно было еще прослушать обедню.
Они отправились в соседнюю церковь, где было немного народу, но тем не менее, когда они проходили между колоннами или заворачивали в приделы, то их так толкали, что это показалось им странным. Наконец, при входе в один из притворов Франсион почувствовал, что кто-то шарит в его кармане; он был от природы ловок и проворен, а потому быстро схватился за карман и попытался поймать за руку человека, пустившегося на это дело; но ему не удалось задержать вора, так как тот увернулся и даже успел юркнуть сквозь толпу, не замеченный никем. Франсион сейчас же крикнул, что это мошнорез и что у него украли деньги, и приказал своим лакеям погнаться за ним. Но тот как в воду канул, и Франсион, пощупав карман, нашел там свои деньги, а потому объявил, что этот благоприятель не успел довершить свое дело и что сам он усматривает для себя в неудаче вора большое утешение, ибо если б его обобрали, то сей день был бы для него поистине скопищем всяких несчастий. Отстояв обедню, он вышел из церкви вместе с Ремоном, и им захотелось немного прогуляться по городу. Все встречные щепетильники приставали к Франсиону, предлагая свой товар, и это начинало ему надоедать; кроме того, то и дело попадались им по дороге разные личности подозрительного вида, которых он уже заметил у обедни, что не предвещало ничего хорошего. Наконец, зайдя к ароматнику, вздумал он купить кипрской пудры и, сторговавшись, вытащил из кармана деньги, ибо не носил кошелька; но тут он весьма удивился, увидав, что их было втрое больше, нежели он туда положил, и к тому же монеты более крупного достоинства. Это его изумило, и он показал находку Ремону, сказав, что деньги либо выросли у него в кармане, либо надо признать римских карманников приятнейшими людьми на свете, поскольку они не только не похищают денег, но еще добавляют кое-что от себя; если б это всегда было так, то люди охотно позволяли бы обшаривать свои карманы, а парижские воры были бы сущими мошенниками по сравнению с римскими, ибо не прибегали к этому способу, столь выгодному для народа. Ремон возразил, что класть сперва деньги в чужие карманы было вовсе не так невыгодно для мошнорезов, ибо люди, очарованные этим, разрешили бы им орудовать беспрепятственно, и те в конечном счете стащили бы все.
— Вы правы, — сказал Франсион, — по-видимому, наш чудак хотел поступить так же или, может статься, подсунул мне деньги, похищенные у другого, дабы я поберег их некоторое время; но так или иначе, а вот дублоны, которые никогда не были моими. Если не истратить срочно этих денег, то они не принесут мне пользы, ибо нажиты, вероятно, нечестным путем; надо найти им какое-нибудь применение.
Не успел он это договорить, как к нему подошли четверо человек, и один из них сказал, что необходимо выяснить, откуда у него эти деньги, и что как по этой причине, так и по разным другим ему приказано взять Франсиона под стражу. Франсион заявил, что не совершил никакого проступка, который заслуживал бы подобного обращения, а Ремон вздумал оказать сопротивление с помощью своих лакеев; но тут подоспело еще полдюжины сбиров, исполняющих в Риме должность стражников, и этого было достаточно, чтоб захватить Франсиона. К тому же на улице толпилось много горожан, готовых оказать помощь правосудию, да и вообще надлежало соблюдать в этом мирном городе особливую осторожность, ибо там строжайше карают за оскорбление, нанесенное сбиру, судебному приставу или другому мелкому чину. Ремон сделал все, что мог, не прибегая к явному насилию, и был бы рад, если б его увели вместе с другом, дабы с ним не расставаться; но никто не думал его забирать, и он рассудил, что, оставаясь на свободе, скорее сможет помочь Франсиону в нужде и выручить его из беды, которую ему уготовили. Он не знал, задержали ли его по проискам Наис или Эмилии, и не мог поверить, чтоб у них были основания поступить с ним таким образом. Тем временем Франсион находился в руках сбиров, которые для начала отобрали у него все деньги. Он попросил их не водить его с позором и не держать, на что они с трудом согласились, ибо хотя и окружали его со всех сторон, однако все же опасались побега. Они находились довольно далеко от тюрьмы и, боясь, как бы он не удрал, или как бы не подоспела к нему помощь на этом длинном пути, или не произошло какой-либо другой помехи, заставили его войти в дом к одному судейскому, коему были подчинены. Выложив тотчас же деньги Франсиона на стол, они принялись их рассматривать и заявили, что монеты, несомненно, фальшивые и что это те самые, в подделке коих его обвиняли. Судья, приглядевшись к ним внимательно, также признал их подозрительными, но счел это недостаточным и рассудил послать за золотарем, дабы он осмотрел их и проверил. Золотаря привели незамедлительно, и он заявил, что никакой проверки не требуется и что моне9ы явно ничего не стоят. Тем не менее для соблюдения формальностей его заставили прибегнуть к своему искусству, и он даже разрезал пополам один из дублонов, Который оказался лишь слегка покрыт сверху золотом, а внутри состоял из меди и какого-то алхимического металла. Франсион страшно обрадовался, узнав, что ему вменяют в вину всего-навсего такое преступление, к коему он вовсе не был причастен, ибо опасался, как бы не задержали его по проискам Эмилии за обещание ва ней жениться и за незаконное сожительство, и хотя дело и не зашло так далеко, как могло, однако же сия девица, может статься, сумела убедить в этом судей и настолько их разжалобить, что они приказали взять его под стражу. Но об этом с ним вовсе не говорили, а относительно фальшивых монет, найденных при нем, он заявил, что незачем так много рассуждать и проверять и что ему самому достаточно на них взглянуть, чтоб убедиться в их негодности, но что они ему не принадлежат и он не знает, как они очутились в его кармане, если только не подсунул их ему один негодяй, тершийся подле него с полчаса тому назад в церкви.
— Вот так оправдание! — заявили сбиры. — Слыханное ли это дело, чтоб кто-либо совал таким образом деньги в чужой карман?
— Однако это правда, — отвечал Франсион, — вы видите, что не все мои монеты поддельные, а есть среди них и полноценные.
— Это обычная уловка, — возразил один из сбиров, — настоящие деньги помогают сбывать фальшивые: да и те вы получили в обмен на дрянные от какого-нибудь купца, которого надули.
Тогда выступил какой-то молодец, исполнявший роль доносчика, и сказал судье:
— Надобно вам знать, что этот человек, подделавший множество монет, раздает их своим подручным для сбыта, а те постоянно покупают что-либо в городе, лишь бы получить сдачу. Мне даже передавали, что он вступил в сообщество с несколькими ростовщиками и менялами, дабы быстрее сбывать эти воровские деньги.
Тогда взял слово Франсион и заявил, что этот человек негодяй и обманщик и не сможет доказать того, о чем говорит, но тот обещал подтвердить в надлежащем месте правдивость своих обвинений.
— Он давно уже надувает народ, — продолжал доносчик. — Я расскажу вам одну из его плутней, которая превосходит все на свете. Несколько времени тому назад жительствовал он в Генуе, где изображал из себя одновременно дворянина и купца, занимаясь вдобавок и другими ремеслами. Он притворился, будто получил много денег от своих должников, и послал более чем к двадцати торговцам по очереди одолжить юстирные весы, а затем немного подпилил у всех гирьки для пистолей и пригнал к этому весу собственные полноценные монеты в изрядном количестве, обрезав их ровно настолько, насколько нужно было. Весы же он вернул, а потому никто не обратил на это внимания. По прошествии некоторого времени он накупил у тех же купцов множество товару и заплатил за него своими неполновесными пистолями, каковые, будучи взвешены, показали полное соответствие с гирями, так что все остались довольны. Его беспрепятственно выпустили из города, и он отправился перепродавать свои ткани в другое место, нажив на этом все соскобленное золото, каковое отлично использовал, ибо частью переплавил его в слитки, а частью смешал с низкопробным и наделал монеты что владеет тем же секретом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79


А-П

П-Я