https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/podvesnye/
поняв, что отец стал жертвой преступления, сын поднял тревогу. В саду под окном были обнаружены следы ног и найден револьвер, по всей видимости разряженный и брошенный стрелявшим из него негодяем. Три выстрела крупной дробью попали в цель: один в рот, другой в мозг, и третий, вероятно, тоже в мозг или куда-то поблизости; вся дробь застряла в затылке. 7-го утром губернатор был еще жив, но друзья не надеются на его выздоровление, да и врачи питают лишь слабую надежду.
В этом преступлении подозревают одного человека, который в настоящее время, вероятно, уже схвачен шерифом.
Пистолет убийцы – один из пары, которая была украдена за несколько дней до преступления у одного булочника в Индепенденс, и судебные власти располагают описанием второго револьвера».
«Происшествие
Прискорбное столкновение произошло в пятницу вечером на ул. Чартрез; в результате его один из наших наиболее уважаемых граждан опасно ранен кинжалом в живот. Из вчерашнего номера газеты «Пчела» (Новый Орлеан) нам стали известны следующие подробности. В понедельник во французском разделе газеты была напечатана статья с упреками по адресу артиллерийского батальона за то, что в воскресенье утром он открыл стрельбу из пушек, отвечая на выстрелы с «Онтарио» и «Вудбери»; это вызвало большой переполох в семьях тех, кто всю ночь был вне дома, охраняя спокойствие города. Майор К. Гелди, командир батальона, почтя себя оскорбленным, пришел в редакцию и потребовал, чтобы ему сообщили имя автора; ему назвали мистера П. Арпина. которого в это время не было на месте. После этого между майором и одним из владельцев газеты произошел резкий разговор, закончившийся вызовом на дуэль; друзья обоих споривших пытались уладить дело миром, но безуспешно. В пятницу вечером, около семи часов, майор Гелли встретил мистера П. Арпина на ул. Чартрез и подошел к нему.
– Вы мистер Арпин?
– Да. сэр.
– В таком случае я должен сказать вам, что вы… (за сим последовал соответствующий эпитет).
– Я припомню вам ваши слова, сэр.
– А я уже объявил, что обломаю свою трость о вашу спину.
– Мне это известно, но пока что я еще не почувствовал удара.
Услышав эти слова, майор Гелли, державший в руках трость, ударил ею мистера Арпина по лицу, а тот выхватил из кармана кинжал и всадил его майору Гелли в живот.
Опасаются, что рана смертельна. Настолько нам известно, мистер Арпин ДАЛ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО ПРЕДСТАТЬ ПРЕД УГОЛОВНЫМ СУДОМ ДЛЯ ОТВЕТА ПО ПРЕДЪЯВЛЯЕМОМУ ЕМУ ОБВИНЕНИЮ».
«Ссоры в штате Миссисипи
Двадцать седьмого прошлого месяца близ Карфагена, округ Лик, штат Миссисипи, между Джеймсом Коттингемом и Джоном Уилберном вспыхнула ссора, во время которой первый выстрелил в последнего, причем ранил его настолько серьезно, что нет никакой надежды на выздоровление. Второго текущего месяца в Карфагене произошла ссора между А. К. Шэрки и Джорджем Гоффом, в результате которой последний был ранен пулей; рану считают смертельной. Шэрки отдался было в руки властей, НО ЗАТЕМ ПЕРЕДУМАЛ И СБЕЖАЛ!»
«Стычка
В Спарте несколько дней тому назад произошла стычка между барменом одной гостиницы и человеком по имени Бэри. По-видимому, Бэри стал буянить; тогда бармен, дабы поддержать порядок, пригрозил Бэри, что пристрелит его, – после чего Бэри выхватил пистолет и выстрелил в бармена. Согласно последним сведениям, он еще жив, но надежда на его выздоровление слабая».
«Дуэль
Клерк парохода «Трибюн» сообщил нам, что во вторник произошла еще одна дуэль – между мистером Роббинсом, банковским служащим в Виксбурге, и мистером Фоллом, редактором газеты «Виксбургский часовой». По уговору каждая сторона имела по шести пистолетов, которые они должны были по команде «Пли!» РАЗРЯДИТЬ ДРУГ В ДРУГА С ТАКОЮ БЫСТРОТОЙ, С КАКОЙ ИМ ЗАБЛАГОРАССУДИТСЯ. Фолл выстрелил из двух пистолетов безрезультатно. Мистер Роббинс первым же выстрелом попал Фоллу в бедро, после чего тот упал и не был в состоянии продолжать поединок».
«Столкновение в округе Кларк
В округе Кларк (штат Миссури), близ Ватерлоо, во вторник, 19-го прошлого месяца, имело место прискорбное столкновение, произошедшее между двумя компаньонами, мистерами Мак-Кейном и Мак-Аллистером, занимавшимися перегонкой спирта, – столкновение, кончившееся смертью мистера Мак-Аллистера. Он приобрел при распродаже с торгов, производившейся шерифом, семь бочонков виски, принадлежавших ранее Мак-Кейну, по цене один доллар за бочонок. Когда он пытался забрать их, произошла ссора, в результате которой мистер Мак-Кейн застрелил мистера Мак-Аллистера. Мак Кейн немедленно бежал и ПО ПОСЛЕДНИМ СВЕДЕНИЯМ ЕЩЕ НЕ СХВАЧЕН.
Это ПРИСКОРБНОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ вызвало много толков, так как у обоих большие семьи и оба занимали солидное положение в обществе».
Я процитирую еще лишь одну статейку, которая своей чудовищной нелепостью, возможно, несколько разрядит гнетущее впечатление от этих зверских деяний.
«Дело чести
Мы только что услышали подробности о дуэли, произошедшей во вторник на острове Шестой мили, между двумя родовитыми юношами нашего города – Сэмюелом Терстоном, ПЯТНАДЦАТИ ЛЕТ, и Уильямом Хайном, ТРИНАДЦАТИ ЛЕТ. Их сопровождали молодые джентльмены такого же возраста. Оружием служила пара наилучших ружей Диксона; противников поставили на расстоянии тридцати ярдов. Каждый выстрелил по разу, не причинив другому никакого вреда, если не считать того, что пуля из ружья Терстона пробила шляпу Хайна. В РЕЗУЛЬТАТЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВА СОВЕТА ЧЕСТИ вызов был взят обратно, и спор дружески улажен».
Пусть читатель представит себе этот Совет Чести, который дружески уладил спор между двумя мальчишками, – в любой другой части света их дружески прикрутили бы к двум скамейкам и хорошенько выпороли бы березовыми розгами, – и он несомненно ясно почувствует уморительный характер этого суда, о котором я не могу подумать без смеха.
И вот я обращаюсь ко всем разумным людям, ко всем, кто наделен самым обычным здравым смыслом и самой обычной здравой человечностью, ко всем трезвым рассудительным существам, без различия взглядов и убеждений, и спрашиваю: могут ли они пред лицом этих отвратительных доказательств состояния общества в рабовладельческих районах Америки и по соседству, – могут ли они еще сомневаться относительно истинного положения чернокожих невольников и может ли их совесть хоть на миг примириться с этой системой или с любой характерной для нее страшной чертой? Могут ли они назвать неправдоподобным даже самый вопиющий рассказ о ее жестокостях и зверствах, когда стоит им обратиться к прессе и пробежать глазами ее страницы, и они прочтут что-нибудь вроде приведенного здесь – о поступках тех людей, которые властвуют над рабами, – поступках, собственноручно ими совершенных и ими же описанных?
Разве мы не знаем, что наиболее уродливые и отвратительные черты рабства являются одновременно и причиной и следствием беззастенчивого самоуправства этих рожденных на свободе беззаконников? Разве мы не знаем, что человек, родившийся и выросший среди несправедливостей рабовладельческой системы, с детства привыкший видеть, как мужья, по слову команды, должны пороть своих жен; как женщины, преодолевая стыд, вынуждены сами задирать свой подол, чтобы мужчины могли сильнее полосовать розгами их ноги; как грубые надсмотрщики преследуют и мучают их чуть не до самых родов и как они рожают детей там же, где работают, под занесенным над ними кнутом; кто сам читал в детстве и видел, как его невинные сестры читали приметы сбежавших мужчин и женщин и описания их изуродованных тел, описания, которые публикуются не иначе, как рядом с описью скота на той или иной ферме или же на выставке животных, – разве мы не знаем, что такой человек при малейшей вспышке гнева превращается в жестокого дикаря? Разве нам неизвестно, что если он подлый трус у себя дома, где он гордо шествует среди съежившихся в страхе невольников и невольниц, вооруженный бичом, то он будет подлым трусом и вне дома, будет прятать на груди оружие труса, а во время ссоры выстрелит в человека или пырнет его ножом? Но если даже наш разум не научил нас понимать и это и многое другое, если мы такие глупцы, что закрываем глаза на прекрасную систему воспитания, которая выращивает подобных людей, то разве не должны мы понимать, что те, кто кинжалом и пистолетом расправляется с равными себе в зале законодательных органов, в конторах и на рыночных площадях и в разных других местах, где люди занимаются мирным трудом, будут – не могут не быть – беспощадными и бессердечными тиранами в отношении своих подчиненных, пусть даже не рабов, а вольных слуг?
Что?! Мы будем обличать невежественное ирландское крестьянство, но смягчать краски, когда речь идет об Этих американских плантаторах? Будем клеймить позором жестокость тех, кто подрезает сухожилия скотине, но щадить этих поборников свободы, которые прорезают метки в ушах людей, вырезают остроумные девизы на корчащемся теле, учатся писать пером из раскаленного железа на человеческом лице, – тех, кто изощряет свою поэтическую фантазию, придумывая ливрею увечий, которую их рабы будут носить всю жизнь и унесут с собой в могилу; кто ломает кости живым, как это делала солдатня, осмеявшая и убившая спасителя мира, и превращает беззащитных людей в мишень для стрельбы? Неужели мы будем охать, слушая легенды о пытках, которым язычники-индейцы подвергали друг друга, и с улыбкой наблюдать жестокости, чинимые христианами? Неужели, пока все это творится, мы будем торжествовать над уцелевшими кое-где потомками этой величавой расы и радоваться, что белые захватили их владения? На мой взгляд, лучше бы восстановить леса и индейские деревни; пусть вместо звезд и полос развевается по ветру несколько несчастных перьев; пусть вигвамы станут на месте улиц и площадей – и если воздух огласит клич смерти из уст сотни гордых воинов, он зазвучит как музыка по сравнению с воплем одного несчастного раба.
Пусть о том, что всегда стоит у нас перед глазами, о том, что пагубно воздействует на наш национальный характер, будет сказана чистая правда; и довольно нам трусливо ходить вокруг да около, намекая на испанцев и свирепых итальянцев. Когда англичане вытащат ножи во время ссоры, пусть будет сказано во всеуслышание: «Мы обязаны этой переменой американскому рабству. Вот оно, оружие Свободы. Такими клинками и лезвиями Свобода в Америке обтесывает и кромсает своих рабов; а когда их нет под рукой, ее сыны еще лучше используют это оружие, обращая его друг против друга».
Глава XVIII
Несколько слов в заключение.
Не раз в этой книге мне бывало трудно удержаться от соблазна докучать читателю собственными заключениями и выводами; ибо я предпочитал, чтобы читатели сами составили себе суждение на основе тех данных, которые я им предложил. С самого начала моей единственной целью было – честно вести их за собой, куда бы я ни шел, и эту задачу я выполнил.
Но да простится мне желание, перед тем как я закончу эту книгу, выразить в нескольких словах свое личное мнение о характере американского народа и американской социальной системы в целом – с точки зрения иностранца.
Американцы по натуре откровенны, храбры, сердечны, гостеприимны и дружелюбны. Культура и утонченность, по-видимому, лишь укрепляют их душевную доброту и страстный энтузиазм, и именно эти два качества, удивительно в них развитые, делают образованного американца самым нежным и самым благородным другом. Никогда и никто мне так не нравился, как люди этого типа; никогда и ни к кому я не проникался так быстро и охотно полным доверием и уважением; никогда больше я не смогу приобрести за полгода столько друзей, которых, мне кажется, я чту уже полжизни.
Названные качества, я глубоко убежден, присущи всему народу в целом. Но что в массах они чахнут и загнивают под действием тлетворных влияний и что надежда на возрождение их пока слаба, – все это, к сожалению, правда и нельзя о ней не сказать.
Каждой нации свойственно подчеркивать свои недостатки и даже преувеличивать их в доказательство своей добродетели или мудрости. Едва ли не самый серьезный порок в духовном облике американского народа, порок, породивший целый выводок всяческих зол, – это всеобщее недоверие. И тем не менее американец кичится этой чертой, даже когда он достаточно беспристрастен, чтобы понять ее разрушительное действие; часто, вопреки собственному рассудку, он указывает на эту черту, как на признак глубины и остроты ума американского народа и его особой проницательности и независимости.
«Вы эту зависть и недоверие вносите во все области общественной жизни, – говорит иностранец. – Отстранив достойных людей от участия в ваших законодательных органах, вы взрастили особое сословие кандидатов на выборные должности, – кандидатов, которые каждым своим поступком порочат ваш государственный строй и выбор вашего народа. Это недоверие сделало вас такими шаткими и переменчивыми, что ваше непостоянство вошло в поговорку: не успев прочно поставить на пьедестал свой кумир, вы наверняка стащите его оттуда и разобьете вдребезги; а все потому, что, едва наградив благодетеля или слугу народа, вы сразу перестаете ему доверять – по той лишь причине, что он награжден, – и принимаетесь допытываться, не были ли вы слишком великодушны в своей оценке, а он – недостоин награды. Каждый, кто достиг у вас высокого поста, начиная с президента, может считать свое избрание началом своего падения, ибо любая напечатанная ложь, вышедшая из-под пера любого негодяя, тотчас находит благодарную почву в вашем недоверии и принимается за чистую монету, хотя бы она прямо противоречила характеру и всему поведению оклеветанного. Вы положите все свои силы, чтобы поймать комара, если речь идет о доверии к человеку и вере в него, сколь бы ни были они оправданы и заслужены, – но вы проглотите целый караван верблюдов, нагруженных недостойными сомнениями и низкими подозрениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
В этом преступлении подозревают одного человека, который в настоящее время, вероятно, уже схвачен шерифом.
Пистолет убийцы – один из пары, которая была украдена за несколько дней до преступления у одного булочника в Индепенденс, и судебные власти располагают описанием второго револьвера».
«Происшествие
Прискорбное столкновение произошло в пятницу вечером на ул. Чартрез; в результате его один из наших наиболее уважаемых граждан опасно ранен кинжалом в живот. Из вчерашнего номера газеты «Пчела» (Новый Орлеан) нам стали известны следующие подробности. В понедельник во французском разделе газеты была напечатана статья с упреками по адресу артиллерийского батальона за то, что в воскресенье утром он открыл стрельбу из пушек, отвечая на выстрелы с «Онтарио» и «Вудбери»; это вызвало большой переполох в семьях тех, кто всю ночь был вне дома, охраняя спокойствие города. Майор К. Гелди, командир батальона, почтя себя оскорбленным, пришел в редакцию и потребовал, чтобы ему сообщили имя автора; ему назвали мистера П. Арпина. которого в это время не было на месте. После этого между майором и одним из владельцев газеты произошел резкий разговор, закончившийся вызовом на дуэль; друзья обоих споривших пытались уладить дело миром, но безуспешно. В пятницу вечером, около семи часов, майор Гелли встретил мистера П. Арпина на ул. Чартрез и подошел к нему.
– Вы мистер Арпин?
– Да. сэр.
– В таком случае я должен сказать вам, что вы… (за сим последовал соответствующий эпитет).
– Я припомню вам ваши слова, сэр.
– А я уже объявил, что обломаю свою трость о вашу спину.
– Мне это известно, но пока что я еще не почувствовал удара.
Услышав эти слова, майор Гелли, державший в руках трость, ударил ею мистера Арпина по лицу, а тот выхватил из кармана кинжал и всадил его майору Гелли в живот.
Опасаются, что рана смертельна. Настолько нам известно, мистер Арпин ДАЛ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО ПРЕДСТАТЬ ПРЕД УГОЛОВНЫМ СУДОМ ДЛЯ ОТВЕТА ПО ПРЕДЪЯВЛЯЕМОМУ ЕМУ ОБВИНЕНИЮ».
«Ссоры в штате Миссисипи
Двадцать седьмого прошлого месяца близ Карфагена, округ Лик, штат Миссисипи, между Джеймсом Коттингемом и Джоном Уилберном вспыхнула ссора, во время которой первый выстрелил в последнего, причем ранил его настолько серьезно, что нет никакой надежды на выздоровление. Второго текущего месяца в Карфагене произошла ссора между А. К. Шэрки и Джорджем Гоффом, в результате которой последний был ранен пулей; рану считают смертельной. Шэрки отдался было в руки властей, НО ЗАТЕМ ПЕРЕДУМАЛ И СБЕЖАЛ!»
«Стычка
В Спарте несколько дней тому назад произошла стычка между барменом одной гостиницы и человеком по имени Бэри. По-видимому, Бэри стал буянить; тогда бармен, дабы поддержать порядок, пригрозил Бэри, что пристрелит его, – после чего Бэри выхватил пистолет и выстрелил в бармена. Согласно последним сведениям, он еще жив, но надежда на его выздоровление слабая».
«Дуэль
Клерк парохода «Трибюн» сообщил нам, что во вторник произошла еще одна дуэль – между мистером Роббинсом, банковским служащим в Виксбурге, и мистером Фоллом, редактором газеты «Виксбургский часовой». По уговору каждая сторона имела по шести пистолетов, которые они должны были по команде «Пли!» РАЗРЯДИТЬ ДРУГ В ДРУГА С ТАКОЮ БЫСТРОТОЙ, С КАКОЙ ИМ ЗАБЛАГОРАССУДИТСЯ. Фолл выстрелил из двух пистолетов безрезультатно. Мистер Роббинс первым же выстрелом попал Фоллу в бедро, после чего тот упал и не был в состоянии продолжать поединок».
«Столкновение в округе Кларк
В округе Кларк (штат Миссури), близ Ватерлоо, во вторник, 19-го прошлого месяца, имело место прискорбное столкновение, произошедшее между двумя компаньонами, мистерами Мак-Кейном и Мак-Аллистером, занимавшимися перегонкой спирта, – столкновение, кончившееся смертью мистера Мак-Аллистера. Он приобрел при распродаже с торгов, производившейся шерифом, семь бочонков виски, принадлежавших ранее Мак-Кейну, по цене один доллар за бочонок. Когда он пытался забрать их, произошла ссора, в результате которой мистер Мак-Кейн застрелил мистера Мак-Аллистера. Мак Кейн немедленно бежал и ПО ПОСЛЕДНИМ СВЕДЕНИЯМ ЕЩЕ НЕ СХВАЧЕН.
Это ПРИСКОРБНОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ вызвало много толков, так как у обоих большие семьи и оба занимали солидное положение в обществе».
Я процитирую еще лишь одну статейку, которая своей чудовищной нелепостью, возможно, несколько разрядит гнетущее впечатление от этих зверских деяний.
«Дело чести
Мы только что услышали подробности о дуэли, произошедшей во вторник на острове Шестой мили, между двумя родовитыми юношами нашего города – Сэмюелом Терстоном, ПЯТНАДЦАТИ ЛЕТ, и Уильямом Хайном, ТРИНАДЦАТИ ЛЕТ. Их сопровождали молодые джентльмены такого же возраста. Оружием служила пара наилучших ружей Диксона; противников поставили на расстоянии тридцати ярдов. Каждый выстрелил по разу, не причинив другому никакого вреда, если не считать того, что пуля из ружья Терстона пробила шляпу Хайна. В РЕЗУЛЬТАТЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВА СОВЕТА ЧЕСТИ вызов был взят обратно, и спор дружески улажен».
Пусть читатель представит себе этот Совет Чести, который дружески уладил спор между двумя мальчишками, – в любой другой части света их дружески прикрутили бы к двум скамейкам и хорошенько выпороли бы березовыми розгами, – и он несомненно ясно почувствует уморительный характер этого суда, о котором я не могу подумать без смеха.
И вот я обращаюсь ко всем разумным людям, ко всем, кто наделен самым обычным здравым смыслом и самой обычной здравой человечностью, ко всем трезвым рассудительным существам, без различия взглядов и убеждений, и спрашиваю: могут ли они пред лицом этих отвратительных доказательств состояния общества в рабовладельческих районах Америки и по соседству, – могут ли они еще сомневаться относительно истинного положения чернокожих невольников и может ли их совесть хоть на миг примириться с этой системой или с любой характерной для нее страшной чертой? Могут ли они назвать неправдоподобным даже самый вопиющий рассказ о ее жестокостях и зверствах, когда стоит им обратиться к прессе и пробежать глазами ее страницы, и они прочтут что-нибудь вроде приведенного здесь – о поступках тех людей, которые властвуют над рабами, – поступках, собственноручно ими совершенных и ими же описанных?
Разве мы не знаем, что наиболее уродливые и отвратительные черты рабства являются одновременно и причиной и следствием беззастенчивого самоуправства этих рожденных на свободе беззаконников? Разве мы не знаем, что человек, родившийся и выросший среди несправедливостей рабовладельческой системы, с детства привыкший видеть, как мужья, по слову команды, должны пороть своих жен; как женщины, преодолевая стыд, вынуждены сами задирать свой подол, чтобы мужчины могли сильнее полосовать розгами их ноги; как грубые надсмотрщики преследуют и мучают их чуть не до самых родов и как они рожают детей там же, где работают, под занесенным над ними кнутом; кто сам читал в детстве и видел, как его невинные сестры читали приметы сбежавших мужчин и женщин и описания их изуродованных тел, описания, которые публикуются не иначе, как рядом с описью скота на той или иной ферме или же на выставке животных, – разве мы не знаем, что такой человек при малейшей вспышке гнева превращается в жестокого дикаря? Разве нам неизвестно, что если он подлый трус у себя дома, где он гордо шествует среди съежившихся в страхе невольников и невольниц, вооруженный бичом, то он будет подлым трусом и вне дома, будет прятать на груди оружие труса, а во время ссоры выстрелит в человека или пырнет его ножом? Но если даже наш разум не научил нас понимать и это и многое другое, если мы такие глупцы, что закрываем глаза на прекрасную систему воспитания, которая выращивает подобных людей, то разве не должны мы понимать, что те, кто кинжалом и пистолетом расправляется с равными себе в зале законодательных органов, в конторах и на рыночных площадях и в разных других местах, где люди занимаются мирным трудом, будут – не могут не быть – беспощадными и бессердечными тиранами в отношении своих подчиненных, пусть даже не рабов, а вольных слуг?
Что?! Мы будем обличать невежественное ирландское крестьянство, но смягчать краски, когда речь идет об Этих американских плантаторах? Будем клеймить позором жестокость тех, кто подрезает сухожилия скотине, но щадить этих поборников свободы, которые прорезают метки в ушах людей, вырезают остроумные девизы на корчащемся теле, учатся писать пером из раскаленного железа на человеческом лице, – тех, кто изощряет свою поэтическую фантазию, придумывая ливрею увечий, которую их рабы будут носить всю жизнь и унесут с собой в могилу; кто ломает кости живым, как это делала солдатня, осмеявшая и убившая спасителя мира, и превращает беззащитных людей в мишень для стрельбы? Неужели мы будем охать, слушая легенды о пытках, которым язычники-индейцы подвергали друг друга, и с улыбкой наблюдать жестокости, чинимые христианами? Неужели, пока все это творится, мы будем торжествовать над уцелевшими кое-где потомками этой величавой расы и радоваться, что белые захватили их владения? На мой взгляд, лучше бы восстановить леса и индейские деревни; пусть вместо звезд и полос развевается по ветру несколько несчастных перьев; пусть вигвамы станут на месте улиц и площадей – и если воздух огласит клич смерти из уст сотни гордых воинов, он зазвучит как музыка по сравнению с воплем одного несчастного раба.
Пусть о том, что всегда стоит у нас перед глазами, о том, что пагубно воздействует на наш национальный характер, будет сказана чистая правда; и довольно нам трусливо ходить вокруг да около, намекая на испанцев и свирепых итальянцев. Когда англичане вытащат ножи во время ссоры, пусть будет сказано во всеуслышание: «Мы обязаны этой переменой американскому рабству. Вот оно, оружие Свободы. Такими клинками и лезвиями Свобода в Америке обтесывает и кромсает своих рабов; а когда их нет под рукой, ее сыны еще лучше используют это оружие, обращая его друг против друга».
Глава XVIII
Несколько слов в заключение.
Не раз в этой книге мне бывало трудно удержаться от соблазна докучать читателю собственными заключениями и выводами; ибо я предпочитал, чтобы читатели сами составили себе суждение на основе тех данных, которые я им предложил. С самого начала моей единственной целью было – честно вести их за собой, куда бы я ни шел, и эту задачу я выполнил.
Но да простится мне желание, перед тем как я закончу эту книгу, выразить в нескольких словах свое личное мнение о характере американского народа и американской социальной системы в целом – с точки зрения иностранца.
Американцы по натуре откровенны, храбры, сердечны, гостеприимны и дружелюбны. Культура и утонченность, по-видимому, лишь укрепляют их душевную доброту и страстный энтузиазм, и именно эти два качества, удивительно в них развитые, делают образованного американца самым нежным и самым благородным другом. Никогда и никто мне так не нравился, как люди этого типа; никогда и ни к кому я не проникался так быстро и охотно полным доверием и уважением; никогда больше я не смогу приобрести за полгода столько друзей, которых, мне кажется, я чту уже полжизни.
Названные качества, я глубоко убежден, присущи всему народу в целом. Но что в массах они чахнут и загнивают под действием тлетворных влияний и что надежда на возрождение их пока слаба, – все это, к сожалению, правда и нельзя о ней не сказать.
Каждой нации свойственно подчеркивать свои недостатки и даже преувеличивать их в доказательство своей добродетели или мудрости. Едва ли не самый серьезный порок в духовном облике американского народа, порок, породивший целый выводок всяческих зол, – это всеобщее недоверие. И тем не менее американец кичится этой чертой, даже когда он достаточно беспристрастен, чтобы понять ее разрушительное действие; часто, вопреки собственному рассудку, он указывает на эту черту, как на признак глубины и остроты ума американского народа и его особой проницательности и независимости.
«Вы эту зависть и недоверие вносите во все области общественной жизни, – говорит иностранец. – Отстранив достойных людей от участия в ваших законодательных органах, вы взрастили особое сословие кандидатов на выборные должности, – кандидатов, которые каждым своим поступком порочат ваш государственный строй и выбор вашего народа. Это недоверие сделало вас такими шаткими и переменчивыми, что ваше непостоянство вошло в поговорку: не успев прочно поставить на пьедестал свой кумир, вы наверняка стащите его оттуда и разобьете вдребезги; а все потому, что, едва наградив благодетеля или слугу народа, вы сразу перестаете ему доверять – по той лишь причине, что он награжден, – и принимаетесь допытываться, не были ли вы слишком великодушны в своей оценке, а он – недостоин награды. Каждый, кто достиг у вас высокого поста, начиная с президента, может считать свое избрание началом своего падения, ибо любая напечатанная ложь, вышедшая из-под пера любого негодяя, тотчас находит благодарную почву в вашем недоверии и принимается за чистую монету, хотя бы она прямо противоречила характеру и всему поведению оклеветанного. Вы положите все свои силы, чтобы поймать комара, если речь идет о доверии к человеку и вере в него, сколь бы ни были они оправданы и заслужены, – но вы проглотите целый караван верблюдов, нагруженных недостойными сомнениями и низкими подозрениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44