— О-о-о, сколько, однако, у тебя гостей-то? — Зашла мама Любы Тороевой, — В лес иду, саранок накопать надо, да решила рану твою посмотреть.
— Спасибо, что заглянула, а то болячки опять покою не дают.
Любина мама осторожно сняла повязку, рана затянулась, но худое плечо деда было ярко-красным. Любина мама пощупала опухоль пальцем и сказала:
— Плохая это примета, шибко плохая. Чалотник надо парить да накладывать сверху, а то шибко беда будет. Сейчас я сделаю припарку. У тебя есть чалотник?
Дед рукой показал на маленький мешочек, висящий в углу на деревянном колышке.
Мама Любы Тороевой стала готовить из травы лекарство, а ребят отправила домой, но попросила вечером обязательно попроведывать больного.
Ах, дедушка, дедушка! — говорила она. — Какого ты, однако, нехорошего человека приютил, кушал у тебя, а потом ножом.
ГЛАВА 12
Вечером к ребятам пришёл Шурка Подметкин. Он чинно сел на порог, поджал босые ноги и сообщил:
Дедушка Торбеев шибче захворал. Мама Любы Тороевой говорит, что у деда дурная болезнь от раны началась. Ему то холодно, то жарко и зовёт он тебя, Петька, одного. И чтобы, говорит, взял с собой большую бумагу и карандаш, карту делать.
Петька заторопился и стал упрекать Шурку, что тот не сразу сообщил, а заходил ещё к Тимке. Взяв в бабушкином комоде лист крепкой толстой бумаги и большую лепёшку для деда, Петька выскочил на улицу и помчался во всю прыть. Перебегая по бревну ручей, он услышал, как, сидя на крыльце, скулит и даже слегка воет собака Гильза.
Увидев Петьку, она, вильнув хвостом, бросилась к нему, потом отскочила и стала лапами скрести дверь. Петька, не понимая, остановился. Тогда Гильза вновь подскочила к нему, схватила осторожно зубами за рубаху и потянула к порогу. Петька понял, она зовёт его быстрее идти к деду.
Вместе с Петькой в избушку залетела Гильза. Радостно взвизгнув, заскочила к деду на нары, лизнула его в лицо и легла рядом. Торбеев был закутан в меховое одеяло. Казалось, он спал, но когда Петька подошёл вплотную, он открыл опухшие глаза и тихо сказал:
— Худо мне, внучек, не дай бог, что приключится. Карту надобно составить. Возьми бересту мою, поставь у меня перед глазами, я тебе говорить буду, а ты рисуй.
Петька вспомнил, что в кармане у него лепёшка, достал её и предложил больному. Торбеев поблагодарил, но отказался:
— Не до еды мне, Петенька, хоть бы карту вам успеть составить.
Петька положил на стол бумагу. Торбеев, подолгу всматриваясь в берестяную карту, медленно и едва слышно говорил, куда тянуть карандашную линию: на север, на юг или на восток. На конце одной линии, идущей строго на запад, Торбеев велел поставить две буквы КС — кварцевые скалы.
Больной вдруг перестал разговаривать. Петька взглянул на него и испугался. Рука деда свесилась с нар и касалась пола, он дышал хрипло и часто. Глаза были закрыты.
Петька схватил холщовую тряпку, которая служила полотенцем, намочил её холодной водой и положил деду на горячий лоб. Через минуту больной открыл глаза, Пощупал мокрую тряпку:
— Фу, совсем чуть богу душу не отдал.
— Дедушка, я позову кого-нибудь?
— Не надо, Петенька, теперь никто не поможет, от проклятого поранения лихоманка приключилась. Карту давай, внучок, скорее делать. Проводи линию на юг.
Петька вопросительно посмотрел на деда.
— Проводи, сынок, не пужайся. Командир написал: «шли СГ». Я разгадал вчера значение всех букв. Я тебе расскажу, а то, наверно, думаешь, что дед бредит от сильного жару. Вечером или в непогоду Быль-Былинский каждый раз пишет, что направление берет «примерно», а в ясную погоду буквицы свои ставит точно. Почему так? — Торбеев едва заметно улыбнулся: — Да потому, что буква «С» обозначает всегда солнце. Например, он пишет направление СЗ — это не значит, что северо-запад, как мы считали, а проще — солнце светит в затылок. Сокращённо и выходит СЗ. А вот СЛГ разгадывается, что солнце светит в левый глаз, а СПУ — значит, что солнце светит в правое ухо. — Дед перевёл дыхание. — А когда солнышка не было, он брал примерно. Петька был поражён открытием Торбеева. — Сколько людей мучилось, разгадывало, а оказалось все очень просто. Целый час Петька, слушая указания деда, чертил карту. Особенно они намучились с реками. Быль-Былинский называл четыре реки, текущие строго на запад, а Торбеев знал три таких реки: Малая Нахорка, Средняя и Большая Нахорка. Текли они совершенно параллельно, но откуда командир взял четвёртую реку? Может, Хорёк их так запутал, что они одну и ту же реку перешли два раза?
— На крайность, Петя, запомни, что Малая Нахорка от средней отделяется двумя хребтами, Средняя Нахорка от Большой — тремя хребтами. Дальше идёт лощина, в конце её — узкий коридор между скалами. — Дед попросил воды, выпил целую кружку и продолжал говорить, с трудом выговаривая слова: — Не вздумайте переваливать хребты — бесполезно. Там вечный снег, ищите ущелья, соединяющие долины Нахорок, они есть. Мне ещё до революции, помнится, говорил Потапов.
Много таёжных секретов передал Петьке в этот вечер старый байкальский охотник.
Прощаясь, он сказал:
— Путь тяжёлый, но верный. Малая Нахорка — последний мне знакомый пункт. Дальше пойдёте вслепую, но, Петя, придерживайтесь моего плана и помни мой наказ. И за меня не беспокойтесь. За мной присмотрит мама Любы Тороевой. А как только оклемаюсь, постараюсь нагнать вас в тайге.
В четверг, как и договаривались, ребята покинули посёлок. О том, что они идут в поход, не знала ни одна живая душа, кроме, конечно, Торбеёва. Тимка у себя дома сказал, что уходит на речку Брусничную. Мама Тимку не задерживала, потому что каждое лето он жил там, у своего деда Егора Булахова. Она была вовсе не против, чтобы сын взял туда друзей, только предупредила:
— Следи за Таней и Петькой в оба глаза, в лесу далеко от себя не отпускай.
Шурке Подметкину, когда он стал отпрашиваться, дед пробурчал:
— Живи хоть у черта на куличках, дома убытков меньше будет.
Домик Веры Ивановны Жмыхиной снова стоял сиротливый и одинокий. Окно на кухне было закрыто ставней. Дверь в дровяник подпёрта поленом, а калитка аккуратно завязана верёвочкой. Лёгкий ветерок с Байкала, пробегая по пустому дворику, колыхал ромашки, выросшие у крыльца, ударялся в закрытую дверь, на которой Петька написал: «Бабушка, ключ у Тороевых, а коза у Подметкиных».
Ласково шелестели берёзы, и крохотный бурундучок, как будто учуявший, что хозяева покинули домик надолго, шмыгал по ступенькам крыльца, брал в лапки прошлогодние орешки, рассыпанные кем-то, воровато оглядывался по сторонам, быстро засовывал их за щеку и, блеснув глазками-бусинками, убегал под коряжину, лежавшую у дровяника. Через секунду появлялся снова на крыльце, прислушиваясь к тишине, легонько свистел и опять хватал орех.
ГЛАВА 13
Петькин отряд медленно продвигается вдоль хребта. Ноги скользят по наклонной каменистой поверхности, Серым дождём сыплется вниз тёплый от солнца щебень, Крупные камни, задетые ногой, скачут вниз с уступа на уступ. Иногда они делают сразу большой прыжок и беззвучно летят в пропасть. Оттуда доносится слабый удар, а иногда и короткое бульканье. Тимка осторожно подошёл к острому краю ущелья, посмотрел вниз и сказал, что на дне растёт мох, какие-то кусты и там, наверное, болото.
«Весной, когда тает снег или при сильных дождях, по ущельям несётся такой бешеный поток воды, что стволы деревьев ломаются, как спички», — вспомнил Петька рассказ Торбеева.
— Сроду в ущелине не ночуй, — прошептал Шурка. — Ежели ночью ливень, токмо и поминай как тебя звали.
Таня впервые в жизни видела горы такой высоты и речки, несущие в белой пене тяжёлые камни. Впервые видела бездонные ущелья и жуткую тайгу, где дикие звери совсем не боятся человека. Почти каждый день им встречались глухари. Большие таёжные птицы, разглядывая ребят, не думали улетать, а только неуклюже отбегали в сторону. Таня заметила, что у глухарей есть брови, и притом ярко-красные, хотя сами птицы чёрные.
Как-то утром, когда путь им преградили поваленные бурей деревья, они вдруг увидели рысь. Тимка сразу всех остановил и приказал не двигаться с места. Рысь стояла на другом конце завала, на упавшем дереве, и, фыркая по-кошачьи, била передней лапой по стволу, сдирая когтями сухую кору. Ребята замерли. Рысь свирепела, рычала, из-под когтей горстями летела древесная труха.
— Надоть уйти, — зашептал Шурка, — у неё тут гнездо и, наверно, там дитятки.
Прыгая с одного поваленного дерева на другое, ребята сошли с завала на землю и спрятались за толстые сосны. Рысь мгновенно запрыгнула на макушку обломленного дерева и скрылась в дупле. Петька на всякий случай держал наготове арбалет. В отверстии дупла снова показалась ушастая голова рыси. Петька увидел, как мелко подрагивают кисточки на концах её ушей.
— Злишься, нечистая ты сила! — сказал громко Тимка и заколотил камнем о камень.
Таня схватила его за руку:
— Ты что, с ума сошёл?
Но Тимка продолжал стучать. И странное дело — рысь вдруг испугалась и спряталась в гнездо, Тимка засмеялся:
— Потопали. Теперь она с дерева не слезет. Я их замашки знаю.
В дупле опять заметалась голова рыси, засверкали её глаза. От злости она кусала клыками край дупла, нехорошо ревела, но с дерева не спускалась. Обходя стороной завалы, ребята быстро ушли от опасного места. Задумавшись, Таня запнулась и, упала, но успела схватиться рукой за острый выступ скалы. Подскочил Петька, оттащил её от края ущелья, помог встать:
— Потерпи, Таня, сейчас немного поднимемся и отдохнём.
Сгущались сумерки, и ребята торопились. Петька, уцепившись за полусухие кусты, первым вскарабкался на ровную площадку хребта. Таня и Тимка тоже поднялись сами, а Шурку Подметкина пришлось затягивать, он совсем ослаб. Едва ребята успели развести костёр, как наступила ночь такая тёмная, что Тимка не велел никому отходить от костра, мало ли что может случиться. Оступись ногой или запнись — и полетишь в бездонное ущелье. В темноте казалось, что оно совсем рядом, что его тёмный край начинается сразу же за костром.
Ночь. О чём-то слегка грустит большая старая сосна, поскрипывая ветками. Лёгкое дуновение, поднимающееся из ущелья, подхватывает искры костра, уносит вверх, кружит их над ущельем. Языки огня, прыгая по сухим коряжинам, озаряют лица четырех маленьких скитальцев. Стоя на коленях перед костром. Шурка немигаючи смотрит на огонь. Тимка тоже задумчив. Он сидит рядом с Шуркой на траве и держит в руках Петькин заряженный арбалет. Сам Петька, отмахиваясь рукой от дыма, наносит на свою карту пройденный за день путь.
Таня сидит на обнажённых корнях сосны и читает вслух дневник командира Быль-Былинского.
«…Третий день бушует вьюга. Мокрый снег облепил нас с головы до ног, так что люди походят на белых призраков, осторожно идущих вперёд. Ветер сменился, и сразу же усилился мороз. Шерсть лошадей и наша одежда покрылись ледяным панцирем. Чуть не случилась беда. Рудаков, идущий позади отряда, вдруг исчез в снежной пурге, и никто этого не заметил. Случайно обнаружив исчезновение бойца, я остановил отряд и приказал всем искать. Люди, привязав лошадей к дереву, закрывая лица от секущего снега, двинулись на поиск.
В белой мгле, ощупывая каждый занесённый снегом валун, мы прошли метров двести. Неожиданно справа послышался выстрел из нагана, Мулеков звал нас к небольшому снежному холмику. Руками разгребли тяжёлый сырой снег. Рудаков лежал, свернувшись в комочек, прижав окоченевшие колени к подбородку.
Мулеков своими маленькими руками сквозь дыру в шинели стал ощупывать Рудакова. Он был живой — упал от усталости. Начали разминать тело руками, растирать лицо. Когда он зашевелился, попробовали его поднять и поставить на ноги. Но он, поджимая ноги под себя, что-то шептал посиневшими губами и снова валился. Я едва разобрал его шёпот: «Не могу. Оставьте меня здесь». Пробовали тащить его волоком — тяжело, потому что сами едва стояли на ногах. На все наши уговоры он невнятно шептал: «Оставьте. Не пойду!»
— Апатия у него, — прокричал мне на ухо Мулеков. — Ему теперь всё равно. Надо попробовать его напугать. Иногда помогает. — Он подскочил к Рудакову, выхватил наган и наставил в голову лежащему: — Не пойдёшь, пристрелим! Ну? — Рудаков не шевелился. Только мигал от летящих в глаза снежинок. — Ну? — снова крикнул Мулеков.
Я не успел подскочить, как проводник выстрелил. Но Рудаков тотчас вскочил, глаза его теперь блестели:
— Ты чего?…
Мулеков спокойно засунул за пояс наган:
— Иначе бы ты не встал, а теперь пойдёшь быстрей медведя.
И действительно, Рудаков сам стряхнул с себя снег и, не глядя на нас, пошёл к ожидавшим лошадям. Мне его стало жалко. Он самый молодой. Ему только исполнилось семнадцать лет. Я хотел догнать его, подбодрить. Но Мулеков остановил меня:
— Не надо! Раскиснет от утешения, выстрелом второй раз не поднимешь…
Таня перестала читать, посмотрела на лица мальчиков, на искры, летящие в темноте, и спросил Петьку;
— Почему Мулеков вдруг стал помогать отряду?
Петька, подумав, ответил:
— Ещё в Краснокардонске один человек, который собирался с папой идти искать пещеру говорил, что Мулеков, измотав отряд, решил под конец подвести его ближе к известной ему какой-то тропе, чтобы легче было взять потом золото. Но мой папа с ним не соглашался и говорил, что Мулеков своим поступком просто снял с себя подозрение.
Таня снова наклонилась над дневником.
«Сегодня опять снег. Он летит с какой-то песчаной пылью и больно режет глаза.
Устали люди. Выбились из сил голодные лошади. Что делать? Когда подняли второй раз Рудакова, он плакал и просил его пристрелить. Возле отвесной скалы сделали привал. Измождённые лошади с хрустом жевали мелкий кустарник. Когда я сидел у костра и записывал эти строки, ко мне подошёл Рудаков и предложил план спасения.
Золото он предложил спрятать в скалах. И, дав отдохнуть лошадям, отправиться верхами, вдоль русла, занесённого снегом ручья. Ручей наверняка впадает в речку, а речка в крупную реку. Продвигаясь на лошадях вдоль реки, говорил он, мы обязательно подойдём к какому-нибудь стойбищу охотников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19