Испепелит... А теперь, если не повезет мне, то это я стану золой и пеплом. И знаешь, что обидно? Ее глаза вспоминаю, и понимаю, что давно уже золой и пеплом стал - жизнь порх и прогорела, и только ветром прах с кострища уносит. Скажешь, чего ж ты сам прошляпил, чего по бабам не гулял? Да можно тысячу шлюх поиметь, и шубами с шампанским их заваливать, и все это в песок уйдет. Тело купишь, а взгляд такой - нет. Отдать жизнь за единственный взгляд, так выражаются?.. Была, знаешь, в древности тетка, которая на родной город в последний раз оглянулась, в глазу удержать, несмотря на запрет - и соляным столбом стала. Вот так и я - оглянулся не вовремя, и понял, что давно на прах и золу изошел...
Он опять помолчал немного и спросил у невидимого паука:
- А может, ещё повоюем? А?
11
Уже светало. Стасик и Вика устроились на вершине холма, у края перелеска. Они задремали, сидя на бревне, и лишь первый бледный проблеск восходящего солнца их разбудил. Стасик дернулся, будто пытаясь отвернуться, толкнул Вику, голова которой покоилась на его плече, и Вика резко присела, открыв глаза.
- Стасик! - позвала она. - Стасик!..
Стасик тупо открыл глаза, посмотрел на Вику.
- Что? Уже?..
- Не знаю, - сказала Вика. - Доставай бинокль. Наверно, теперь все будет видно.
- Хорошо, мы хоть в зале ожидания немного погрелись, - сказал Стасик, роясь в сумке в поисках бинокля. - А то бы вообще дуба дали... Ноги гудят! Три часа туда, три часа обратно... Может, не стоило затеваться?
- Стоило! - твердо сказала Вика. - Если бы ты сам видел эти деньжищи, ты бы понял, что стоило. Не может быть, чтобы он сиднем дома сидел... - она закашлялась. У неё подседал голос и вообще было вполне очевидно, что у неё начинается сильная простуда. - Черт! Еще повезло, что ночь была не очень морозная. А то бы точно воспаление легких гарантировано.
Стасик в это время наводил бинокль.
- Ух ты! - просипел он. Его тоже начинала одолевать простуда. - Вот это да!
- Что там? - живо спросила Вика.
Стасик молча передал ей бинокль.
Вика увидела в бинокль тихий дом взрывника. Ни движения, ни дымка из трубы.
- Чуть правее возьми, - подсказал Стасик.
Вика взяла чуть правее и увидела то, что так потрясло Стасика: пес взрывника валялся на снегу, недалеко от калитки, и под ним расплылось большое красное пятно.
- Выходит, не зря он боялся, - пробормотала Вика. - Сделали его ночью. Приехали - и сделали. Ну, что, пошли туда?
- Только осторожно, - сказал Стасик. - Вдруг там кто-нибудь есть?
- Разумеется, - сказала Вика. - Хотя, я думаю, никого там нет. Этот Наум Самсонович либо тоже мертв, либо успел утикать за тридевять земель. А убийцам, поймали они его или нет, не в лом ждать до рассвета.
- Могли засаду оставить, - покачал головой Стасик.
- А мы из-за калитки покричим: "Дядя Наум! Дядя Наум!" выдадим себя за соседских ребят. Если в доме кто есть, нам ответят. Им впускать нас в дом и мочить не резон - так и засыпаться недолго - ответят, например, что "дядя Наум" вышел и будет часа через три-четыре. Мол, в город поехал.
- А собака?..
- Вот я и думаю, что в доме никого нет. Если бы убийцы решили засаду оставить, то спрятали бы труп этого Барса. Точно?
- Точно. Но ведь если его не убили, а он смылся, то деньги он, конечно, с собой забрал...
- Забрал, - согласилась Вика. - Так что если он смылся, для нас это плохо. Будем надеяться, что его убили.
Они стали спускаться с холма по идущей чуть кругом дороге, осторожно подошли к дому на отшибе.
- Дядя Наум! - позвал Стасик.
- Дядя Наум! - поддержала его Вика.
Никто им не ответил. Они выждали несколько минут и прошли в калитку. Труп Барса валялся почти у них на пути. Пес оскалил клыки, как будто смерть застала его в момент броска на врага. Они обошли мертвого пса стороной, вошли в дом.
Тишина. Вика поежилась.
- Намного холодней, чем было вечером.
- Да, - сказал Стасик. - Дом начал остывать. Значит, печку со вчерашнего дня никто не топил.
Они прошли в комнату. Взрывник лежал на полу, изрешеченный пулями, в комнате все было перевернуто вверх дном. Стасик присвистнул.
- Если здесь и были деньги, то они их нашли.
- Вовсе нет, - ответила Вика. - Тогда бы вот эта планка в серванте была взломана или отодвинута...
Она подошла к серванту, почти безбоязненно перешагнув через откинутую в сторону руку мертвеца - она уже начинала привыкать к смерти - присела на корточки, повозилась с планкой. Планка подалась.
- Есть! - провозгласила она, засовывая руку в узкий глубокий проем. Давай сюда сумку!
Пока Стасик спешил к ней и расстегивал сумку, подставляя Вике, та вытащила несколько пачек банкнот.
- Батюшки! - ахнула она. - Сколько же здесь? А ведь там и ещё есть!
Трясущимися от жадности руками она стала выгребать деньги из тайника, а Стасик такими же трясущимися руками укладывал их в сумку.
- Все! - сказала наконец Вика. - Все выгребла, до последней бумажки! Обалдеть!
- Давай рвать отсюда когти, - сказал Стасик. - Ведь в любой момент может кто-нибудь зайти. Особенно, если труп собаки с дороги через забор углядят.
- Я думаю, он не даром выбрал дом на отшибе, - сказала Вика. - Не хотел, чтобы соседи слишком хорошо видели, что у него делается. Но ты прав, линять надо...
Они быстро выбрались из дома, спокойно переступив через труп человека и обойдя чуть стороной труп собаки, плотно затворили за собой калитку и пошли по дороге к тому поселку, который виднелся за рекой - они уже не боялись, что их "заметут", да и сил проделать ещё раз весь путь до дальнего полустанка у них не хватило бы. Не сказать, что от нескольких пачек долларов сумка так уж сильно потяжелела, но Стасик каждым нервом, каждым мускулом ощущал эту приятную дополнительную тяжесть, и в его походке появилась упругость человека, которому в охотку и в радость нести свою ношу. Снег так пружинил под ногами, что, казалось, оттолкнись чуть посильнее - и взлетишь к небесам. Это ощущение свободы и прорезающихся крыльев в конце концов переполнило его настолько, что на взгорке над мостом он вдруг остановился, привлек Вику к себе, и они долго целовались, в ярких лучах полностью взошедшего солнца, золотивших снег то тут, то там, отбрасывавших золотые блики на их фигуры, слившиеся в один, чуть покачивающийся, силуэт...
А в остывающем доме паук последний раз пробежался по своей паутине и, не найдя ни одной мухи - чуткие к холоду, мухи исчезли - стал подниматься в укромную щелочку под потолком, где можно спокойно перезимовать на накопленных запасах.
12
Вика пошевелилась в ванной, взбудоражив пышную радужную пену, потрогала травмированную губу, потом скулу - красную и припухшую. Чуть потянувшись, она прикрыла глаза. В глазах плясали такие же радужные вспышки и искорки, как и в пене - только не на ослепительно белом фоне, а на темном. И из этой темной радуги перед ней возникали, проносились, тесня друг друга, вспыхивали и гасли картинки прошедших дней. То ей виделось лицо Стасика, склоненное над ней, искаженное экстазом, то момент, когда она нажала на курок и разнесла затылок Жихарю, то труп собаки на снегу, то яркое солнце, ослеплявшее её и Стасика, когда они возвращались домой, на плече Стасика покачивалась сумка с долларами, Вика держала его под руку, снег поскрипывал под её сапожками, и она с незнакомым доселе восторгом который можно было бы назвать спокойным восторгом, если б от него не тянуло холодком под ребрами и сердце не билось в грудь все упорней и полнозвучней, как перед стартом на американских горках, и лишь в животе и бедрах от этого стекающего холодка воцарялось по-настоящему спокойное равновесие - начинала ощущать себя женщиной, именно женщиной.
- Ты не знаешь, что такое быть женщиной... - прозвучал голос у неё в ушах. Голос, ворвавшийся из её воспоминаний, но настолько явственный, что Вика вздрогнула, открыла глаза и поглядела на белую стену ванной - будто ожидая, что из стены выйдет привидение.
Привидение не вышло, но стена словно начала таять и на ней, как на киноэкране, возникла сцена, которую Вика так старалась забыть.
- Ты не знаешь, что такое быть женщиной, - говорила Катька. - Поэтому тебя и возмущает, как я веду себя со Стасом. А он... он понимает. Нутром, если хочешь, понимает. Ты не гляди, что он в вечном раздрызге, я-то его знаю.
- Знаешь... и издеваешься?
- Это не называется издеваться, - усмехнулась Катька. - Я говорю, это быть женщиной, - она сказала это очень по-взрослому, с позиций опыта и знаний, и Вика внутренне... нет, не поморщилась, не напряглась, не позавидовала... это было чувство, сходное со всеми тремя - и непохожее ни на одно из них.
- Быть женщиной... с ним? - спросила она. - Что ты имеешь в виду?
- Не то, что ты думаешь, - сказала Катька. - Не спать с ним. Это пошло.
- Но ведь вы?..
- Нет. Ни разу не переспали.
- Но... и он... и, главное, ты?..
- Чего тут непонятного, - в этот день Катька была настроена на откровенность. - Мне нет шестнадцати. Моему студенту больше восемнадцати. Без помощи родителей я бы втихую аборт не сделала. Сама виновата, дура, на расчухала вовремя, что беременна... Мини-аборт я бы и без их ведома организовала, а тут сознаваться пришлось. А если бы они узнали, что я беременна от студента, они бы его посадили за растление несовершеннолетних. Поэтому мы договорились со Стасиком, и он взял грех на себя.
- Взял, потому что любит тебя, - проговорила Вика. - Представляешь, как ты ему сделала больно?
- Наоборот. Возвысила его в глазах наших сверстников. Все его считают очень опытным. А он... честное слово, настоящий щенок. Как-то я подначила его, в шутку... или не совсем в шутку. Так он даже целоваться не умеет.
- Но вы всегда были так близки...
- Одно другому не мешает. Ну да, мы дружим с детского сада. Я думаю, мы и поженимся в конце концов, как этого хотят наши родители.
- После всего? - изумилась Вика.
- Каждый должен пережить свои заносы. Ты не понимаешь. Можно хорошо относиться к человеку, можно быть готовой прожить с ним всю жизнь, но иногда появляется парень - не парень, а мужик, да - от взгляда которого у тебя начинает что-то сладко ныть внутри, и в животе огонь разгорается, и ноги слабеют. Потому что он смотрит на тебя с таким желанием, что в тебе возникает отклик. И это... будто вот такую вибрирующую мелодию слышишь. Или над пропастью ходишь. Иногда, понимаешь, надо с кем-то другим пройтись над пропастью, чтобы спокойно и ровно любить того, с кем собираешься прожить всю жизнь.
... - Ты... - Вика, в ванне, задохнулась от гнева и брызнула душистой пеной на белый кафель. - Ты говорила не своими словами. Словами этого студента, да?
По кафелю стекали радужные разводы, и сквозь эти разводы до Вики доносился отчаянный, обдирающийся о воздух, крик: "Ааа..."
... - А Стас? - это Вика уже говорила Катьке - пока живой Катьке. - Он как будет относиться, к этим... - она вложила в свой голос столько яда, сколько смогла, но Катька, при всей её "продвинутости", этого яда не прочувствовала. - Он как будет относиться к этим... заходам над пропастью? Если, конечно...
- Если мы поженимся? Он поймет! А скорей, он станет таким мужиком, что с ним самим будешь как над пропастью! Ты не понимаешь, что это такое - быть с мужчиной, а это именно вот так! - Катька открыла окно и встала на подоконник. - Вот такое чувство, как стоять здесь! И страшно, и сладко, и голова кружится, и где-то внутри так тянет, как будто... Как будто, да, в тебя входит что-то теплое и твердое, мужское... И, насев на него, как на опору, ты не боишься висеть над пропастью.
- Ты что? - Вика подскочила. - Ведь если и вправду голова закружится...
- Не закружится, - бесшабашно отозвалась Катька. - Пока рядом есть кто-то, кто поймет, пригреет и простит.
Катька словно двоилась теперь в глазах у Вики, и это двойное изображение покачивалось, как раздвоенное пламя.
- Не упади! - и Вика сделала быстрое движение вперед...
- Я её не толкала, - прошептала Вика, глядя в белую кафельную стену. Это она сама!
Вопль стоял в её ушах, а она вспоминала, как, убедившись за несколько секунд, что никто её видеть не мог и никаких следов своего пребывания она не оставила, она накинула дубленку, выскочила из квартиры и понеслась по лестницам вниз...
- Я её не толкала, - опять прошептала она. - Я лишь... Я сама была, как над пропастью.
Она вынула затычку ванны и смотрела, как вода, струйками и водоворотиками, уносится прочь, в отверстие сливной трубы, оставляя после себя разбросанные тут и там клочья и сугробы душистой хвойной пены, быстро тающие... В этих тающих сугробах и в этом окутывающем её хвойном запахе ей опять привиделось, как они целовались со Стасиком, и там, на взгорке, и перед самым расставанием, в подъезде возле их квартала...
- Как быть с деньгами? - спросил он.
- Возьми ты, - ответила она. - Потом пересчитаем.
- Не хочешь хотя бы поделить пополам?
- Нет. Мои предки, наверно, на ушах стоят, что меня уже сутки не было. У меня они сразу деньги обнаружат, когда мордовать начнут... и хрен знает что подумают. А главное, отнимут. А ты парень, у тебя никто шуровать в сумке не будет.
Это был логический довод. А вне логики она чувствовала: если сейчас она доверит ему все деньги, то этим доверием ещё крепче привяжет его к себе. И вообще, на данный момент он был для неё первым и единственным. Если бы понадобилось, то ради него она убила бы ещё раз... Она поймала себя на том, что ей нравится мысль, что они могут ещё кого-нибудь убить - вместе.
Стасик кивнул, соглашаясь с ней.
Последние струйки воды стекали в сливное отверстие. Она взяла маникюрные ножницы, аккуратно провела по запястьям, вспоминая Стасика с его рассказами о замыслах самоубийства, улыбнулась, положила ножницы на место. Вылезла из ванны, вытерлась большим махровым полотенцем и, завернувшись в длинный, до пят халат, потопала к себе в комнату.
Из соседней комнаты доносился ровный голос диктора: родители смотрели телевизор. Она мельком увидела их фигуры перед освещенным экраном.
Прихватив к себе в комнату телефон на длинном шнуре, она с удовольствием вытянулась на кровати и набрала номер Стасика.
- Это ты? - обрадовался он. - А я тебе звонил... Тебе не передавали?
- Я в ванной была, - ответила Вика. - И вообще, предки со мной не разговаривают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10