Им навстречу ушли Шерстнёв и механик с автобазы. Знаешь, тот самый, что разводит в пруду рыб.
- Знаю, - ответил я. Точно это было очень важно, знаю я или не знаю этого механика. Его фамилия Зябликов. Совхоз ему не дал денег на этих рыб, так он на свою зарплату их покупает.
- На лыжах ушли. А до райцентра сорок километров. А в степи, если метель, темнота. Вот они и шли в этой темноте, помёрзли, пока дошли до райцентра. Шерстнёва после этого в больницу положили и на правой ноге пальцы отняли. Отморозил.
Она замолчала, и я молчу. Ждал, что она скажет ещё про отца, а сам делал вид, что увлёкся уроками.
- Собрала его вещи и говорю: поезжай куда хочешь, а когда станешь человеком, возвращайся. И он уехал... Ты представляешь, что он придумал: в райцентр должны были приехать цирковые артисты, так он решил их дождаться. И ещё говорит, что мы скучные люди, а он поэтическая натура.
- Он ведь не знал, что Шерстнёв пойдёт его искать и отморозит пальцы, - сказал я.
- Когда ты станешь взрослым, - сказала мать, - ты поймёшь, что нельзя всё прощать.
Я промолчал. По-моему, мать зря его отправила из дома. Может быть, постепенно он бы исправился. Я бы с ним на рыбалку ходил, на машине вместе ездили. Я бы его обязательно перевоспитал.
Многие говорят: подумаешь, нет отца, мол, не беда, есть мать, и так далее. Конечно, человек может привыкнуть к чему угодно, а я всё равно думаю об отце. Вот только лягу в постель, закрою глаза, и сразу он появляется передо мной.
Разные истории для него придумываю. То он вернулся в совхоз со Звездой Героя, и сам Шерстнёв у него прощения просит, что плохо о нём думал. То он долго не возвращается, потому что его тайно тренируют в космонавты. То придумаю, что он уехал на Кубу помогать кубинцам осваивать наши, советские, автомобили.
В общем, придумываю разные истории, хотя знаю, что всё это чепуха. Тогда я начинаю мяукать, один раз даже мать ночью своим мяуканьем разбудил, и она решила, что какая-то чужая кошка забралась к нам. Зажгла свет и начала её искать. А я притворился, что сплю. И снова, после того как она погасила свет, мне в голову полезли всякие истории про него...
У меня сильно заболел палец, на нём была кровь. Видно, я порезался, когда разбил стекло.
Я вспомнил "Богиню Саваофу", вспомнил её поджатые губы и прищуренные глаза. Представил себе, как она влетела сейчас в кабинет директора школы, точно ею выстрелил из лука сам Робин Гуд, и рассказала всё обо мне. А он тут же схватился звонить матери, а мать после этого вернётся домой и будет стирать до полуночи бельё. Она меня никогда не ругает, а только стирает и стирает бельё, хочет, чтобы у неё от работы и усталости прошла обида на меня.
А мне-то каково? Один раз я тоже решил принять участие в стирке, решил поднести ей ведро с горячей водой. Так она мне такой подзатыльник подарила, как будто через меня пропустили настоящий электрический заряд.
С тех пор я больше не пристраиваюсь к её стирке.
4
Когда я пришёл домой, то оказалось, что мать уехала на дальние пастбища и должна вернуться через два дня.
У меня сразу улучшилось настроение. Обмотал бинтом потолще палец, для солидности, и принялся размышлять.
Два дня - это большой срок, за два дня что хочешь можно сделать. Пойти, например, к "Богине Саваофе" и извиниться перед ней. От извинения язык не отвалится. Можно сказать: "Нина Семёновна, я больше никогда не буду хулиганить". Можно ударить себя в грудь и потереть нос кулаком, точно я хочу заплакать. Она любит, когда перед ней так извиваются.
С этим я и лёг спать. Но вечером у меня всегда одно настроение, а утром другое. Так случилось и на этот раз.
Я проснулся и подумал: а почему, собственно, я должен извиняться? Она меня оскорбила, и я же должен извиняться. Только потому, что она старшая вожатая, главный редактор стенной газеты и учительница, а я просто ученик?! А как же тогда справедливость?
Все говорят: справедливость прежде всего. Говорят: воспитывайте в себе человеческую гордость. А на деле: я ни в чём не виноват, и я же должен страдать, унижаться. Когда мать не пускает меня стирать бельё, это я понимаю, а тут что-то не так.
В школе на первой перемене меня вызвали к директору.
Видно, "Богине Саваофе" не терпелось меня наказать, и поэтому меня вызвали тут же.
Ну что ж, это тоже неплохо. А то надоело, что ребята поздравляют с путёвкой в Артек. После того как я выйду от директора, сразу все узнают, что я никуда не еду, и перестанут меня поздравлять.
Печальные новости распространяются со скоростью звука - триста тридцать метров в секунду. Они прямо летают по воздуху между людьми.
Зашёл к директору, поздоровался по всем правилам. Жду. А он сидит за столом и что-то читает.
Директор в нашей школе какой-то ненастоящий, он никак не может запомнить фамилии ребят. Вечно нас путает. Про него говорили, что он очень долго был большим начальником и оторвался от народа. И поэтому его послали на живую работу, то есть в нашу школу.
- А, пришёл, герой, - сказал директор. - Подойди поближе. Так. Сейчас заполним путёвку.
Вот это была неожиданность: выходит, "Богиня Саваофа" ничего ему не сказала.
Он вытащил путёвку и спросил:
- Фамилия?
- Щеглов, - ответил я.
- Напишем - Щеглов, - сказал директор. - Имя?
- Севка, - ответил я.
- Напишем - Всеволод, - сказал директор. - Севка - звучит не солидно. И поедет Всеволод Щеглов в Артек.
Он был уже старый, наш директор, и, вероятно, ему было трудно с нами. По-моему, он не знал, что нам нужно говорить. Не умел так ловко и гладко говорить, как другие учителя.
- Ты там, в Артеке, сразу включайся в пионерскую работу, - сказал он. - Стихи умеешь читать?
- Нет.
- Плохо. Надо научиться. Выучи, например, стихи о советском паспорте В. Маяковского.
Мы помолчали.
- На, держи, счастливый Щеглов. - Он это сказал как-то печально, словно завидовал мне, и протянул путёвку.
- Спасибо, - ответил я. Помялся, постоял, мне почему-то стало его жалко, и я спросил, чтобы поддержать разговор: - А что это такое, когда говорят: "Он оторвался от народа"?
Директор вскинул глаза. Вдруг они у него блеснули, точно он разозлился. Он у нас целый год, этот директор, раз сто приходил к нам в класс, но я ни разу не видел, чтобы у него блестели глаза.
- Когда так говорят про кого-нибудь, - сказал он, - это плохо, очень плохо, и сразу даже не объяснишь, в чём тут дело. Ну, в общем, так можно сказать про человека, который никак не может запомнить фамилии людей, которые работают и живут вместе с ним. Ясно?
- Ясно, - ответил я.
И тут вошла "Богиня Саваофа". Она сразу увидела, что я держу в руке путёвку в Артек.
- Вручили? - спросила она.
- Вручили, - ответил директор. - Иди, Щеглов.
Я повернулся и медленно пошёл. Чувствовал, что они провожают меня взглядами. Вот сейчас "Богиня Саваофа" ему всё скажет, и тогда наступит её торжество, и у меня отнимут путёвку.
Дошёл до двери, секунду помедлил: ну, окликайте меня, теперь уже самое время меня остановить. Но они молчали.
Не успел я отойти и двух шагов от канцелярии, как "Богиня Саваофа" догнала меня. Я нарочно поднял забинтованный палец: пусть видит, что я пострадал.
- Помни, Щеглов, - сказала она, - за тебя поручился сам Шерстнёв. Смотри не подведи его.
Всё было ясно - почему мне рекомендацию хорошую дали и почему "Богиня Саваофа" не пожаловалась директору школы на вчерашнюю историю. Просто "некоторые" в лице Шерстнёва заступились за меня.
- Не беспокойтесь, - ответил я, - Шерстнёва я не подведу.
Я подумал, что наш директор всё же меньше оторван от народа, чем "Богиня Саваофа", хотя она любого ученика в школе знает не только по фамилии, имени и отчеству, но и по голосу.
- Отдыхай, Щеглов, хорошо, - сказала она.
- Спасибо. - Разговор у нас был очень вежливый, точно не она вчера крикнула мне "безотцовщина" и не я разбил оконное стекло.
- Ах, когда же у тебя в голове всё уложится по полочкам! - сказала "Богиня Саваофа".
Я почему-то вспомнил библиотеку и ряды аккуратных полок, уставленных книгами. А потом я представил, что у меня в голове точно такие же аккуратные полки, но вместо книг на них лежат бумажки со словами: "Это опасно", "Это не положено", "Это нужно". Мне захотелось затрясти головой, чтобы эти полки на самом деле не выстроились в моей голове. А здорово было бы, если бы "Богиня Саваофа" сейчас затрясла головой и её "полки" рассыпались бы навсегда. У неё-то они крепко сидят. А ещё лучше было бы, если на людей, у кого в голове всё разложено по полкам, налетела трясучка, как ураган, и все полочки у них бы рассыпались.
- Не знаю, - сказал я и слегка тряхнул на всякий случай головой. Ради предосторожности.
Она тяжело вздохнула, и я тяжело вздохнул.
Пора было расходиться, раз она не напоминала о вчерашнем. Но она как-то странно вела себя, какую-то бумажку комкала в руке, волновалась, что ли.
- Ты меня прости за вчерашнее, - сказала она.
Я прямо чуть не упал от её слов.
Вот до чего дожил - сама "Богиня Саваофа" просит у меня извинения. Неизвестно, что было отвечать, на всякий случай спрятал ладонь с обвязанным пальцем за спину. А то этот палец у неё торчал перед глазами.
- Ерунда, - сказал я.
Она улыбнулась, честное слово, она улыбнулась мне и вроде даже махнула рукой. Ну совсем как будто мы добрые друзья. Вот и пойми тут людей! Я ей тоже улыбнулся и пошёл по школьному коридору.
Я шёл школьным коридором и помахивал путёвкой в Артек. По всей школе над головами ребят летела новость, что я, Севка Щеглов, получил наконец долгожданную путёвку.
Оказывается, и хорошая новость распространяется быстро, значительно быстрее, чем плохая. Я думаю, что она распространяется со скоростью света - триста тысяч километров в секунду.
5
В город к поезду меня провожала мать. Я не хотел, чтобы она меня провожала: в конце концов, я не маленький. Представляете, была бы картина: приходим мы на вокзал к поезду, все ребята одни, только я при матери.
Но этого не случилось: родителей на вокзале было ровно в пять раз больше, чем детей.
- У тебя какие-то странные глаза, - сказала мать. - Горят, как фонари. Ты увидел ребят и не слушаешь меня.
- Обыкновенные глаза, - ответил я. И несколько раз мигнул, чтобы они потухли.
Дело в том, что я думал совсем не о ребятах, а об отце. Думал про то, как приеду в Москву и встречусь с ним. Я испугался и начал смотреть по сторонам, чтобы мать не перехватила мой взгляд. Она по глазам отгадает мои мысли. Это у неё есть, она так изучила меня, что иногда совершенно точно отгадывает мои мысли.
- Всеволод, - снова сказала мать, - сконцентрируй своё внимание.
- Сконцентрировал, - ответил я.
Но тут мы попали в водоворот толпы, и мать сама расконцентрировалась.
Все ребята говорили одновременно, орали вовсю, и ничего нельзя было понять. А родители были ничуть не лучше своих детей: каждый старался перекричать другого, чтобы сказать последнее слово сыну или дочери.
Я просто очумел, и когда дали команду прощаться, то поцеловал чужую женщину. Она в последний момент бросилась между мной и матерью. Потом мать всё же прорвалась ко мне и крикнула в ухо:
- Прошу тебя, не делай глупостей!
Не знаю, что она подразумевала под этим, но я твёрдо ответил:
- Не волнуйся!
Наконец эта страшная толчея окончилась: нас усадили в поезд, а родителей оставили на перроне. Все ребята, как вошли в вагон, сразу бросились к открытым окнам, и я тоже устроился у окна. Рядом со мной стоял какой-то странный парень. Волосы белые, и глаза совсем светлые, а кожа тёмная, точно он долго-долго загорал. Прямо шоколадная кожа.
- Можно подумать, что мы едем в голодную Южную Африку, а не в Артек, - сказал этот "шоколадный". Он кивнул на самых настойчивых родителей, которые прыгали под окнами вагона и совали своим детям разные бутылки, пирожки и кульки.
У одного мужчины свёрток с едой выскочил из рук, и по перрону рассыпались пирожное, пять конфет "Ну-ка, отними!" и два больших жёлтых апельсина. А люди не видели и топтали пирожное и конфеты ногами. А какая-то женщина ударила по апельсину, как по футбольному мячу.
- Вот здорово! - сказал я и засмеялся.
"Шоколадный" посмотрел на меня и ответил:
- Ничего хорошего в этом нет. Они бросаются едой, а одна пятая человечества голодает.
Глупо получилось, что я засмеялся, когда женщина футбольнула апельсин. Парень может подумать, что я из разряда бездельников и вообще думаю, что еду покупают в магазине, а туда она попадает прямо с луны. Хотя уж кто-кто, а я-то знаю, как выращивают хлеб.
- Прошлым летом мы были на уборочной, и я сам управлял комбайном, сказал я.
"Шоколадный" посмотрел на меня. Ясно было - не поверил. А ведь это чистейшая правда. Это Шерстнёв придумал. Он пришёл в школу и говорит: "Давайте отправим ребят в поле, пусть полюбуются, как работают их родители". Нас привезли в поле поздним вечером. Было темно, и неизвестно, что делать в этой темноте, но, оказывается, комбайнеры преспокойно убирали пшеницу. Да, да, я сам всю ночь простоял на мостике комбайна. И вот именно тогда Шерстнёв мне доверил штурвальное колесо. А сам вдруг повернул фару, которая была укреплена рядом со штурвалом, в небо. Я его спросил, зачем он это делает. А он ответил: "Чтобы в космосе видели наш огонёк". Неплохо придумал. А этот не верит.
- Мы работали всю ночь, - сказал я. - Нельзя было терять время. А утром Шерстнёв, наш директор совхоза, собрал ребят и взрослых и говорит: "Не знаю, как вы, а я себя чувствую человеком".
"Шоколадный" внимательно посмотрел на меня.
- Да, - сказал я. - Хлеб вырастить - большой труд. Это не я только так думаю, это Шерстнёв часто говорит.
"Шоколадный" снова посмотрел на меня.
- А знаешь, что одна пятая человечества, - сказал он, - это шестьсот миллионов человек. Шестьсот миллионов! И все они голодают.
Я так растерялся от его слов и от количества голодающих людей, что просто потерял дар речи. Никогда бы не подумал, что столько людей на земле голодает.
- А что же делать, чтобы одна пятая не голодала? - спросил я.
- Не знаю, - ответил он. - Только мне это мешает жить.
- Несправедливо, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10