Подойдя к двери комнаты, Алена услышала громкие голоса Валерии и Цезика и решила немного погулять, чтобы дать им возможность закончить разговор.Ноги сами повели её к дому Егорченко-Грака — так она теперь его называла.Сосредоточившись на чем-либо или ком-либо, человек обязательно найдёт подтверждение тому, что хочет увидеть. С каждым днём Алена отыскивала все больше черт Грака в поведении, жестах, внешности врача, и это убеждало её в том, что она не ошиблась.«Он, он, он! Грак, Грак, Грак!» — настойчиво повторяла она, прогоняя всякие сомнения в том, что она может ошибиться.Дом светился только двумя фасадными окнами, свет из них падал на берёзы, и подвешенные крынки теперь, ночью, показались клещами, впившимися в тело деревьев. Сквозь тонкие тюлевые гардины она увидела хозяина дома. Он сидел за столом, как раз напротив окна, лицом к нему, и что-то писал. Напишет, заглянет в книгу, почитает и снова пишет. Может, в своей зубоврачебной науке ума набирался? Иногда бросал ручку, складывал на груди руки — сначала левую, потом правую на левое плечо, и смотрел куда-то в одну точку, задумчивый, сосредоточенный. Алене казалось, что взгляд его упирается в неё, и она отступала в сторону, в тень.«Что, Грак, думаешь, спрятался? Фамилию сменил, может, документы какого-нибудь убитого использовал. Грака никто не ищет и не будет искать, он же убит партизанами. Живёшь припеваючи, вон какие хоромы отгрохал. Не пошли ли на этот дом те кольца и крестики, что с убитых снимал? Ну нет, Грак, кончилась твоя спокойная жизнь. Завтра я расскажу, кто ты на самом деле и чем занимался во время войны. Ты убийца, предатель, полицай, каратель! Вот кто ты».И тут её рассуждения прервались — она вспомнила про закон давности и обмякла. Преступника Грака защищает этот самый закон. Поэтому, видно, он так уверенно держится и живёт спокойно — на его стороне закон. Вот объявит она завтра, кто такой врач Егорченко, расскажет, что он делал во время войны, как расстреливал людей. И что? Грак ответит: ну, служил в полиции, виноват, но молодой, глупый был. А стрелять в людей немцы заставляли. Однако ж вот уже тридцать с лишним лет живу и тружусь честно, приношу людям пользу, лечу их. Дети у меня хорошие, внуки, и сам теперь совсем другой человек…А чтобы потом не стыдно было смотреть людям в глаза, он перевезёт дом в другое место, где его никто не знает, и снова будет жить так же, как и тут жил. И никакого наказания ему не будет. Даже в глаза не плюнешь — посчитают хулиганством, самоуправством, оскорблением личности.— Грак, проклятый Грак, убийца. Как же это тебя пуля партизанская помиловала? Как удалось спастись? У-у, проклятый убийца! — погрозила Алена ему кулаком и заплакала от понимания своего бессилия и беспомощности.А он встал и начал прохаживаться по комнате со сложенными на груди руками. Располневший, с крепкой шеей, покатыми сильными плечами, он время от времени теребил свою бородку и короткие баки на висках, поглаживал ямочку на подбородке. Потом потянулся так, что майка вылезла из-под ремня и нависла пузырём над брюками, зрительно увеличивая живот. Глыба, а не человек, попробуй стронь её с места. Снова сложил руки, теперь уже на животе, да так, что Алене показалось, — держится за автомат.Перед глазами у неё поплыли круги, зашумело в голове, она зажмурилась и ухватилась за частокол, чтобы не упасть. Словно эхо долетело сквозь пласт десятилетий, и послышались крики оттуда, из того оврага: «Семён, ты же свой, пожалей!» — «Семён, отпусти дитя!» — это мольба Серафимы. И чья-то последняя попытка спастись: «Семён, возьми кольцо, дай офицеру, попроси, чтобы отпустил меня!» Крики, стоны, плач… Взял Семён то кольцо, поднял к глазам, пригляделся на свету пожара — уже горела вся деревня, — и положил его к себе в карман. «Семён, ты не человек, ты — крыса! Чтоб тебя живым черви сожрали!» — послал ему проклятие Анис Бурбулев. «Тыр-р-р!.. Тыр-р-р!..» — долгие автоматные очереди резанули с обеих сторон оврага… И первым рухнул Анис, упал на белую, запорошённую снегом землю. Весь в чёрном, в высокой зимней шапке, с раскинутыми руками, он был похож на чёрный крест… На Аниса тогда упала она, Алена, на неё кто-то ещё…В доме выключили верхний свет, горела только настольная лампа.— Света боишься, крыса, чтоб тебя живым черви съели, — сказала вслух Алена.Боясь упасть, она крепко держалась за колья забора, сжимала их так, что болели пальцы, а в глазах ещё дрожали жёлтые круги и ноги подламывались.— Нет, я не упаду. Я не убита. Ты, Грак, хотел меня убить и считаешь, что давно нет меня на свете. Думаешь, что ни одного свидетеля того страшного расстрела не осталось. Может, потому и фамилия моя тебя не удивила. Какая ещё Алена Комкова, та ведь на дне оврага осталась. А я вот живу, гляжу на тебя, убийцу, и проклинаю. — Так она говорила себе и чувствовала, как наливается ненавистью и жестокостью её душа. Нарочно нагнетала, усиливала в себе эту ненависть.«Крыса, убийца! Вот подожгу твои хоромы, чтобы ты в них сгорел, корчился от огня, молил о помощи и сдох бы там».Злость и ненависть вернули ей силы. Она оттолкнулась от частокола, начала оглядываться, искать какой-нибудь камень, чтобы кинуть в окно, размозжить ему голову. А лучше бы убить. Свершить суд от имени всех погубленных им. Убить самой, раз нельзя наказать по закону.Эта конкретная мысль — отомстить Граку самой — захватила Алену сразу, и решение родилось твёрдое: убить! Но как и чем?Камня она не нашла, да им и не убьёшь. Задумалась, не сводя глаз с Грака, уже сидящего за столом. Вот бы пальнуть в его лицо, в бороду, в лоб из автомата или ружья!Ружьё! У Магды есть ружьё! Она же не всегда берет его на дежурство! Алена поспешила к знакомому домику. Торопилась, моля бога, чтобы Грак не улёгся спать, не погасил свет, и почему-то не было никаких сомнений в том, что ружьё она добудет, выпросит у Магды, а может, и просто возьмёт без спросу.Окна у Магды не светились, значит, хозяйка была на дежурстве. Алена помнила, куда Магда прячет ключ, достала его из-под крыльца, отомкнула дверь. Зашла в дом, включила свет. Удача — ружьё висело на стене! Алена сняла его с гвоздя, осмотрела. В партизанском лагере она научилась обходиться с автоматом и винтовкой, стрелять умела. Патроны лежали в мешочке, висевшем там же, на стене. Алена загнала один патрон в казённик ствола, два взяла в запас. Замкнула дверь, положила ключ на место.К дому Грака она бежала. В эти минуты для неё не существовало ничего, кроме страстного желания быстрей добежать и застать Грака сидящим за тем же столом при свете лампы. Боялась, как бы кто-нибудь не помешал, не остановил, не отобрал ружьё, и совсем не думалось, что её могут судить за убийство. Все сконцентрировалось в её душе и разуме в один тугой комок, связалось в один узел, и не разбить его, не развязать — только отомстить!Между тем наступила ночь, окна корпуса, кроме комнаты дежурной медсёстры, были тёмные. Апрельская ночь с затянутым тучами небом густым мраком окутала землю. Самая подходящая пора для убийств. В такие ночи они и совершаются, а тьма прячет следы преступников.Вот и дом Грака. Окно светится! Алена медленно подошла к изгороди, стараясь унять вырывающееся из груди сердце. Положила ствол ружья на изгородь, между двумя кольями, прислонила приклад к плечу и почувствовала, как он дрожит, мелко стучит в плечо. Дрожали и ноги в коленях, вот-вот подогнутся, не удержат её. В этот миг, когда она положила палец на спусковой крючок, её пронзило острое чувство ужаса, и она испугалась не того, что совершит сейчас, а того, что может это не сделать, отступить.«А если это не Грак?! — вдруг содрогнулась она от внезапно вспыхнувшей в её сознании мысли. — И я убью не Грака?»Руки её дрогнули, ствол ружья стукнулся об изгородь да с таким, казалось, звуком, что его должны были услышать все в доме, в том числе и Грак. А он сидел и писал.— Грак это! Грак! — повторяла она, отбрасывая все свои сомнения, колебания. — Грак!А потом пригнулась, прижала приклад к плечу, прицелилась и нажала на спусковой крючок. Выстрела не услышала, только зазвенело стекло, покачнулся над столом Грак, и погас в окне свет, тьма окутала дом.Не помнила Алена, как убегала, какой дорогой добиралась до корпуса… Заблудилась, оказалась в кустах, под ногами что-то трещало, что-то цеплялось за одежду. Где и когда потеряла туфлю, где бросила ружьё, не помнила тоже. Входная дверь корпуса, на счастье, не была закрыта, никто не встретился ей и на этаже. В комнате было тихо и темно. Алена бросила пальто на спинку стула, скинула с ноги туфлю и не раздеваясь упала на постель. В висках стучало, тошнота подступала к горлу, и она провалилась в беспамятство, как в бездонную пропасть.Утром такой её и увидела Валерия, недоумевающе покачала головой: ну и гульнула баба…
Человек задумывается над быстротечностью времени, когда уже за спиной у него остаётся большая часть прожитой жизни. С грустью, а то и страхом он оглядывается назад и видит, открывая для себя, что сделано хоть и немало, но значительно меньше того, что могло быть сделано. Каждый человек считает, что он был рождён для большего и лучшего.Вот с такими мыслями и настроением проснулся утром Зимин. Что-то тревожило его ещё с вечера, и сон снился какой-то беспокойный, непонятный. Видел себя старым, дряхлым, с дрожащими сухими руками, с белым реденьким пушком на голове, и противен был себе, такой немощный. «Это не я, нет, — отмахивался от видения. — Это кто-то другой, похожий на меня». И вдруг голос Алены — так близко, так ясно, как наяву: «Аркадий, меня убили. Аркадий, милый!..» Он повернулся на этот голос и увидел, будто сквозь бегущую воду, её дрожащую расплывающуюся фигуру со сложенными, как для молитвы, руками. «Ты ещё молодой, живой, а я уже мёртвая. Меня убили, Аркадий».Видение было коротким — всего несколько секунд, а Зимин проснулся, как от взрывной волны. Сердце ныло от неясной тревоги. Зимин сел, опустив ноги на коврик, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы развеять остатки сна, успокоиться, и сразу же подумал про Алену. «Я мёртвая, меня убили…» — ещё стояли в ушах её слова. Что это могло означать? Если верить тому, что утверждают учёные, сны — это предчувствие болезни, психических расстройств, беды, радости. Что и с кем должно случиться — с ним или с Алёной? А может, уже что-то случилось?Он глянул на часы, до шести ещё далеко. Все отдыхающие и медперсонал ещё спят. Спал и Цезик, лёжа на спине, укрывшись одеялом до подбородка. Хороший сосед попался, не храпит, и сны ему не снятся, сам говорил об этом. Зимин взял книгу, попробовал читать, но все та же тревога заставила положить книгу на тумбочку.«Что-то случилось с Алёной, — решил он. — Заболела?» В последние дни она была какая-то странная, возбуждённая, спрашивала все время о сроках давности, беспрестанно говорила об убийцах. Почему это её заинтересовало? Почему не призналась Зимину, не рассказала о причинах своего беспокойства? Он упрекнул себя, что сам не придал этому значения, не выпытал у неё, что же произошло, и дал себе слово поговорить с ней утром.Теперь он лежал с открытыми глазами, ожидая, когда проснётся корпус и можно будет пойти к Алене. Вспоминал, каким видел себя во сне. Что ж, время неумолимо, скоро уже и шестьдесят. Прожито и пережито немало. Всякое было — и хорошее, счастливое, и горькое, подчас трагическое. Самым страшным в его судьбе была война, для него немыслимо короткая. Он, молодой боец-пограничник, повоевал всего несколько часов — столько, сколько могла продержаться застава. Задержать немцев дольше не смогли — все погибли. Мёртвым посчитали враги и Зимина, тяжело раненного, контуженного. Прошли мимо окопа, на дне которого он лежал, окровавленный, потерявший сознание, сели на мотоциклы и машины и уехали.Вытащила его из окопа Зося, девушка с соседнего хутора, спрятала в лесу, выходила. Раненая нога долго не давала двигаться, и Зимин просидел в лесном укрытии месяца три, потом перешёл жить к Зосе. Помогал по хозяйству, долечивал ногу. Долго мучили головные боли после контузии. Потому и в партизаны не смог пойти. Пытались завербовать его в полицию, но он симулировал припадки, провалы памяти, — отстали. Родился сын и окончательно привязал его к Зосе, женщине хозяйственной, заботливой, но почти неграмотной. После освобождения Зимин попробовал поступить в технический вуз. Не приняли — в биографии тёмное пятно. Переехал с семьёй с хутора в город, пошёл работать на завод, заочно учился на юридическом факультете. Получив диплом, с трудом устроился в юридическую консультацию и там прослужил адвокатом почти до пенсии. Большой семьи, о которой мечтал, не получилось, детей больше не было. Сын вырос, выучился на лесотехника, давно живёт своей жизнью на другом конце земли — Дальнем Востоке. Оттуда не смог — или не захотел — приехать даже на похороны матери.Любви к Зосе у Зимина никогда не было, была благодарность за спасение, долг верности. Так и прожил с ней десятки лет, с женщиной довольно ограниченных интересов, но умевшей хорошо устраивать быт. Она была очень удобной, хорошей хозяйкой. Вовремя накормить, убрать, постирать — в этом она была педантичной. И мужа приучила к порядку. Сначала этот строгий порядок казался невыносимым, но потом Зимин смирился, принял его как должное. Так по инерции и привычке придерживался его и после смерти жены: все лежало и висело там, где когда-то держала жена, и готовил он себе то же на завтрак и ужин, что готовила на протяжении многих лет она. Ровно через три дня менял рубашки и каждый день — носовые платки, даже если не приходилось ими пользоваться.Зимин, конечно, понимал, что ему не хватает духовной близости с женой, что и она была бы более счастлива с другим мужем, принимавшим её уровень и не требовавшим большего. Но он давно примирился со своей судьбой, несправедливой к нему, даже жестокой. Не такие высоты он должен был взять. Не взял. А уж коль переступил свой перевал, пошёл вниз, изменить что-либо трудно, да и стоит ли.И все же перемены должны были произойти. Впервые в жизни судьба послала ему неожиданную любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10