сайт мебель для ванной 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Нам так не хватало вас в Плимуте и Гавре, Гамбурге и Антверпене. С вами так легко и приятно, благодаря вам мы ждем каждый вечер как карнавал, где шумно, весело и все полно ожидания...-- И закончила вдруг, как всегда озорно:-- Вы джентльмен, даже если иногда и забываете нас ради какого-то элеватора... Но и в этом что-то есть... мужское, настоящее... За вас, Мансур.-- И Ксана подняла за тонкий стебелек бокал с красным, как феска, турецким вином.
В Стамбуле туристы садились на теплоход усталые и как будто разочарованные: меньше слышалось обычных шуток, может, и остальных вдруг охватила грусть -- круиз подходил к концу, отпуск заканчивался, истрачены последние динары, не у каждого осталась монетка бросить на счастье в Босфор, чтобы еще раз вернуться, согласно примете, в город, расположенный в Европе и Азии одновременно, и впитавший культуру двух великих континентов. Впереди Одесса, впереди будни...
Девушки, уставшие от долгой ходьбы, жары, обилия впечатлений, распрощались с Мансуром Алиевичем сразу, как только поднялись на борт, уговорившись, что встретятся за ужином.
Атаулин, привыкший и к жаре, и к гораздо большим нагрузкам, зашел в каюту лишь принять душ и переодеться, и к отплытию уже снова был на верхней палубе. Стамбул заслуживал того, чтобы с ним попрощаться. Лоцман, получив сигнал из порта, повел грянувший бравурной музыкой теплоход к Черному морю, и враз сбежались к причалу зеваки, туристы, детвора,-- отплытие большого корабля всегда волнующее зрелище. И вновь с десятимильной скоростью "Лев Толстой" шел мимо густонаселенных набережных Босфора, и с открытых террас кафе, ресторанов, баров дружелюбно махали им, желая счастливого пути. С берега, утопающего в зелени и цветах, веяло свежестью. На самом выходе в Черное море, обозначая Босфор, высились два маяка, на азиатском -- маяк Ана-доллу, а на европейском, в живописном рыбацком поселке -- маяк Румели. Атаулин стоял на палубе долго, пока теплоход не вышел на большую воду и пока лоцманский катерок, развернувшись, не ушел обратно в Босфор. Прощай, Турция!
Теплоход словно вымер, затихли шаги в коридорах, опустели палубы --сиеста после Стамбула была как нельзя кстати. Вокруг стояла тишина, и только тяжелые волны родного моря мерно бились о белый борт теплохода, торопя его домой. Вернувшись в каюту, Атаулин хотел часа два отдохнуть, но не мог ни лежать, ни сидеть без дела, хотя накануне провел бессонную ночь,--сказывался напряженный ритм всей предыдущей жизни -- он не мог, не умел проводить время бесцельно.
Что-то тяготило его, не давало покоя... В памяти всплыла статья... Здесь, в каюте, ничто не мешало думать, не отвлекало. И он не удивился, когда сам собой выплыл резонный вопрос, который ни вчера, ни позавчера не приходил в голову. Что же предприняли, чтобы спасти реку? И где гарантия, что больше это не случится? На это должен быть ответ официальных органов, от такой статьи не так просто отмахнуться, не отмолчаться, редакция, конечно же, тысячи писем получила от возмущенных читателей, где наверняка ставились эти же вопросы. И, наверное, официальный ответ уже был напечатан, потому что газета держала под контролем судьбу своих полемичных статей, а нерадивым даже порой напоминала со своих страниц, что пора ответить прессе и народу.
Он опять пошел в читальный зал. Тщательно, газету за газетой, просматривал официальные ответы на всякие выступления, запросы, но нужного не находил. Просмотрев подшивку месяца за три, вышел даже покурить на палубу и вернулся с твердым намерением, если надо, одолеть газеты хоть за год, но ответ найти, какие меры приняли местные власти. Он не мог отступиться,--таков уж был его характер -- докопаться до корня, до сути. Но просматривать всю годовую подшивку не пришлось -- ответили "Литературке" через полгода. Конечно, такой лаконичный ответ он вполне мог и пропустить -среди ничего не значащих общих слов нашлась одна-единственная конкретная строка: "...В связи с аварией комбинату химического волокна выделено три миллиона рублей на реконструкцию очистных сооружений", а дальше пошли заверения в любви к природе и что-то о героическом труде работников комбината, короче, словеса и крокодильи слезы...
Неожиданно для себя Атаулин так разозлился, что едва не зашвырнул подшивку на полку. Остановил его только удивленный взгляд библиотекаря. Поблагодарив учтивую женщину, он вышел на палубу. У него было ощущение, что его, лично его, в чем-то обманули, причем бездарно, глупо. Ответ газете был настолько неуважителен к людям, ожидавшим его, что смахивал на тонкое издевательство. Редакция никак не прокомментировала ответ, по у Атаулина уже пропало желание рыться в газетах, к тому же он понял, что ничего утешительного не найдет.
"Три миллиона на очистные сооружения!-- удивляясь все нараставшему в нем возмущению, повторял Атаулин.-- Три миллиона! Еще три! В очистных ли дело? Опять: лыко да мочало, начинай сначала? Комбинат пятнадцать лет переводил народные деньги на ветер, теперь уже его очистные сооружения принялись выкачивать государственную казну. И ни слова о том, нужен ли этот комбинат в нынешнем состоянии вообще? Войдет ли когда-нибудь в строй действующих и кто конкретно поручится за это? Почему пятнадцать лет комбинат работал не просто вхолостую, а стоял на многомиллионной ежегодной дотации государства, плодя и наращивая ущерб?
Кто ответил или ответит за это? Этот ущерб по масштабности ни с каким воровством не сравнится, ни за год, ни за пятилетку. К тому же говорят в народе: что украдено, хоть в дело пущено, а тут на ветер пущено, ни себе, ни людям.
Кто заказчик такого "гениального" проекта и кто его исполнитель, не враги же сотворили? Кто поручится, что не штампуются и сегодня такие же горе-проекты, от которых государству ущерб вместо выгоды? Почему только один ответ, хоть и на отписку сильно смахивает? Почему промолчали министерства легкой и химической промышленности, одно, наверное, заказывало, другое проектировало и строило? Какие санкции предъявляли заказчики исполнителям, ведь брак налицо, в карман не спрячешь? Есть же солидная организация --Государственный Арбитраж, он, наверное, рассудил бы. Почему выгодно молчать правому и виноватому?" Такие вопросы, один сложнее другого, задавал он себе и, конечно, не мог ответить ни на один,-- он давно уже строил и мыслил по-другому.
А река? Пострадавшая река, о ней и словом не упомянули в отписке. Донесла ли она заразу до Иртыша или уберегла великую реку, приняв на себя весь удар? Кто проверит по весне заливные луга на сотнях и сотнях километрах и даст квалифицированный ответ, что луга не ядовиты и не пойдет насмарку труд сотен колхозов, не потравят они и без того скудеющие стада? А люди? Кто возместит им ущерб и не с тех ли мифических сотен тысяч штрафа виновных им причитается по счету? И что стало с землей? Как ее-то вернуть к жизни? Есть ли какие надежды, или решено оставить все страшным заповедником, как урок людям на будущее, как назидание?
Лавина нахлынувших вопросов не давали Атаулину покоя, и он продолжал взволнованно расхаживать по палубе. Хотелось сосредоточиться на себе, своей жизни, подумать об Аксае, о людях, которых он скоро увидит, о матери, наконец, ведь берег родной уже близок, до Одессы осталось чуть больше суток,-- но ничего не выходило. Мысли то и дело упрямо сворачивали к реке, трагедия которой что-то поколебала в его представлениях о своей работе, работе его коллег. Сейчас, размышляя о загубленной реке, он, как и в детстве, не отделял проектирование от воплощения, а под словом "коллеги" подразумевал и архитекторов, и строителей. Ведь рядовому человеку все равно, на каком этапе допущен брак, виновный для него крайний -- строитель. Судя по газетам, в стране во всех почти отраслях идет экономическая реформа, главной сутью которой станет оплата по итогу, по конечной продукции.
Назрела, наверное, необходимость и в капитальном строительстве ввести реформы: чтобы и проектировщик и строитель были одинаково заинтересованы в итоге, чтобы стоимость проекта оценивалась, не когда он на бумаге и в макетах, а только по окончательной, реальной стоимости объекта, сдаваемого под ключ, а может, даже -- и по выходе на проектную мощность. Тогда не будет ложной экономии у тех, кто проектирует, как и громадных двойных, тройных перерасходов у тех, кто строит. И народное хозяйство будет уже в плане иметь реальную стоимость объектов, и не придется из года в год изыскивать средства для достройки дважды оплаченных сооружений. Пора понять, что плановое хозяйство может держаться только на реальных, твердых, обоснованных цифрах. И может, реальная цена объектов, пока они еще на бумаге, заставила бы нас задуматься, а стоит ли овчинка выделки? Пока же многие проекты завлекают неискушенных плановиков дешевизной и быстрой самоокупаемостью, а на деле выходит-то совсем иначе: сотни предприятий годами не могут выйти на проектную мощность, а это значит, о самоокупаемости и речи быть не может. И эта чужая вина, как правило, ложится на плечи эксплуатационников, хозяйственников, потому что они не могут наладить производство, а бедные директора чередуют инфаркты с выговорами, когда все зло в другом -- низком качестве проекта, несовершенной технологии.
Поистине без вины виноватые! А те, кто дал народному хозяйству никудышный проект, остаются в стороне. Где кто читал или слышал, что предприятие не выполняет план потому, что завод подвели проектировщики, в худшем случае могут еще сослаться на строителей: низкое качество, недоделки, хотя суть совсем в другом. Даже если сдать такой завод на пять с плюсом и облицевать мрамором, он никогда не выйдет на проектную мощность, потому что мощность эта только на бумаге получилась, и вполне устраивала создателей, чтобы спихнуть свое детище в мир.
Впервые за двадцать лет работы он задумался над тем, а что он сам лично сделал, чтобы хоть что-то изменилось в порочной практике, известной ему и раньше. И тут кстати и некстати вспомнился ему случай с цементом.
Когда он уже работал в Африке, на строительстве одного объекта, вдруг пошел цемент, мягко говоря, не соответствующий стандартам -- каждый день лаборатория давала анализы, отличающиеся от заданных. Может, в деле эти незначительные отклонения и не имели практического значения, но не зря все кругом называли его "Мистер ГОСТ". Стандарт должен быть ни лучше, ни хуже, он должен строго выдерживаться, на то он и стандарт.
Атаулин проверил всю партию цемента на складах и забраковал его весь, что вызвало большой переполох. Пришлось срочно вылетать на заводы-поставщики. На месте выяснилось, что цементные заводы выпускают более пятидесяти марок цемента, тогда как в развитых странах, отличающихся интенсивным и качественным строительством, производится не более пяти марок. Широкий этот спектр и вносил путаницу: попробуй выдержать пятьдесят марок цемента строго по стандарту. Необоснованное множество только на руку недобросовестным производителям. Да и как уследишь за качеством, за стандартом, если цемент -- всегда дефицит, готовы взять любой, и каждая ли стройка может следить за его качеством? Каждая ли стройка имеет лабораторию?
Атаулин же обязал своих инженеров делать анализы и обнаружил, что почти во все марки неоправданно включаются органические добавки, только для того, чтобы дать объем, дутую цифру, создать иллюзию благополучного выхода цемента. Но стройке нужен цемент, а не органические наполнители и дутые цифры. По его докладной, конечно, приняли меры. Один цементный комбинат целиком перевели на нужды особо важных строек, оставив, по его же рекомендации, пять международно принятых марок, исключающих какие-либо органические наполнители -- такое добро, если потребуется, можно и на местах найти. И сейчас Мансуру Алиевичу стало мучительно стыдно за тот свой термин "особо важные", которым он обосновал тогда требование перевести завод на производство высококачественного цемента -- нет, даже не высококачественного, а просто цемента, строго соответствующего государственным стандартам.
Особо важное строительство?! Сейчас он подумал, а разве может строительство быть другим, не важным? Разве можно плохо строить дома, школы, мосты, заводы, фабрики, детские сады, общежития -- вряд ли эти жизненно важные объекты попадают под определение "особо важные". Да, пять лет назад, когда он выбивал для своей стройки настоящий цемент, был убежден, что существуют особо важные стройки. Такой подход к собственной профессии сегодня казался ему постыдным... А что, если так думали и те, кто проектировал, и те, кто строил комбинат химического волокна. Если изначально эта стройка была не из особо важных? "Какой-то строительный расизм, ей-богу",-- подумал Мансур Алиевич в растерянности.
Разделяя одно и то же по сути дело на важное и второстепенное, никогда не добьешься благополучия ни в том, ни в другом случае, это только развращает, порождает цинизм...
И вдруг он подумал об иронии времени, подчас смещающем представление о важном и второстепенном, опять же о деле и потехе. На каждый календарный футбольный матч, будь он в Красноярске или Владивостоке, Хабаровске или Ташкенте, вылетает бригада судей из Львова или Ленинграда, Тбилиси или Еревана, а контролировать работу этой бригады судей -- из Москвы, из Федерации футбола вылетает еще и судья-инспектор матча! Какое внимание к футболу, у которого и результатов нет, одни огорчения! Вот таких бы судей-инспекторов, экспертов для нашего широкомасштабного капитального строительства! В Госстрое всегда была бы ясная картина дел, и фундаменты не выдавали где-нибудь за сдаточные объекты, и поменьше "долгостроев" значилось бы в списках...
Так стоял он на палубе, стараясь вызвать какое-нибудь приятное воспоминание, чтобы отогнать неотвязные мысли о своей работе, как вдруг кто-то, подойдя сзади, закрыл ему глаза. Он сразу узнал запах духов... Ему было приятно ощущать нежные ладони, вдыхать тонкий запах духов, слышать взволнованное дыхание за спиной, и он долго молчал, потом, отняв руки, поцеловал жаркие ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12


А-П

П-Я