https://wodolei.ru/catalog/mebel/podvesnaya/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Ты что, и дрянного ружьишка опять не берёшь? — удивился Мернов, заметив, что сборы Георгия Андреевича закончены. — У тебя что, правило такое?
— Да ну его, — отмахнулся Белов. — Зря таскать надоедает. Тяжесть всё-таки.
— Тяжесть-то, это конечно. По себе знаю: сходишь на охоту, плечо потом не один день болит. Тебе бы хоть наганом обзавестись. Вон рыбнадзору ТТ выданы, а вам, вишь, почему-то не положено.
— А ты похлопочи за нас. Я от ТТ не откажусь.
Весь этот разговор Татьяна выслушала в онемелом изумлении. Как все сходилось! Желание выйти на крыльцо, крикнуть Георгию Андреевичу, чтобы никуда не ехал, охватило её, но чем бы она объяснила такое вмешательство в действия начальства? Бабьими сомнениями? Она осталась сидеть, забыв про ведомость, и злоба на Захара, на все его дикое, опасное существование исказила её лицо. И вдруг пришло простое решение: карабин забрать и запрятать подальше, пусть Захар без него по тайге пошастает!
Мернов с директором наконец укатили. И — ещё не смолкло вдали мотоциклетное ворчание — Татьяна скорым шагом пересекла улицу. Мстительное нетерпение владело ею.
Она опоздала. Замок шкафа был неаккуратно отперт ножом. Ни мешка, ни карабина.
— Захар, поди сюда! — Татьяна с грохотом откинула крышку люка. Ещё не зная, что сейчас выговорит мужу, вся кипя от гнева, она наклонилась над черным отверстием. Оттуда на неё повеяло пустотой.
Вначале она не поверила, что Захар решился уйти средь бела дня. Ещё несколько раз позвала его, спустилась, чиркая спичками, в подполье. Потом по-хозяйски припёртые колом снаружи дворовые ворота, следы сапог на мягкой земле невскопанного огорода показали ей путь мужа. Ушёл, никем не замеченный, — уж он-то умел сделаться невидимкой.
Одна! Свободна! От радости глаза Татьяны заволокло слезами, на минуту она даже позабыла о своих опасениях. Ей вдруг поверилось, что злой гений её жизни исчез навсегда. Ни словом, ни действием, ни воспоминанием он больше не коснётся её.
Беспорядок на скоблёном кухонном столе рассказал о последних минутах пребывания Захара в доме. Он, оказывается, поел на дорожку, достав из печи чугун со щами и горшок с топлёным молоком, Несколько раз своим ножом отрезал хлеб, втыкая затем, по охотничьей привычке, нож возле себя в край стола. И ножом же начертил на доске три какие-то буквы. «УБЮ», — разобрала Татьяна, Она коснулась ладонью оставшихся на столе хлебных крошек — успевшие зачерстветь, они укололи ладонь. Это обстоятельство неприятно поразило женщину. Захар, значит, ушёл давно. Он, видно, сразу, как только она убежала в управление, вылез из подполья. Вся его покорность была притворством, он уже знал, что не будет дожидаться ночи… Но что за «УБЮ» такое? И вдруг она поняла: не «УБЮ», а «УБЬЮ». Бродяга старый, совсем одичав, позабыл грамоту.
Татьяна вообразила, как сидел Захар за столом с ножом в руке, как, не имея кому высказать мысль-угрозу, резанул ею по столу. Не скоро эти буквы отскоблишь…
Эти двое обогнали Щапова: всё-таки машина есть машина. Предупреждённый об их приближении рокотом двигателя, он сошёл с дороги и сквозь нечастый кустарник, с расстояния в десяток метров, видел, как они проехали мимо. Равнодушно Захар подумал, что вот они оба побывали в его власти, и он преспокойно успел бы их шлёпнуть двумя выстрелами. Но не шлёпнул, потому что ни к чему это — чтобы сразу двоих. Против Мернова он ничего не имеет. И к Белову Щапов уже не испытывал ненависти. Не жгучая жажда мести вела его на Краснухинский ключ, а дело, выполнить которое, однако, совершенно необходимо, а иначе никакие дальнейшие действия невозможны, только после выполнения его он решит, куда теперь идти и способен ли он начать все сызнова.
Между тем Белов и Мернов расстались километрах в трёх от Краснухинского ключа, в соседнем с ним каменистом распадке на едва намеченной дороге. Произошло это примерно за час или полтора до того, как туда же прибыл и Щапов, шедший довольно споро.
В своём безумии — охота на человека и не может быть не безумием, — Захар с неестественным хладнокровием отнёсся к препятствиям и трудностям, которые могли ему помешать. Как будет, так и будет.
Он шёл если и таясь, то таясь скорей машинально, не спешил и не слишком внимательно посматривал на примятую, едва только выстрельнувшую из земли траву, дугу каблука на мягком грунте, потревоженные и не нашедшие своего прежнего места ветки. Маленькая птичка, звонко затренькав, на минутку отвлекла его; бездумно, на ходу, оглянувшись на неё, он затем не нашёл ни одного оставленного директором следа, но ничуть не обеспокоился этим: знал, идёт туда, куда надо. Ему запомнилась точка, где ещё зимой заставал Белова.
Но не знал Щапов, что Белов, сообразуясь со своими научными целями, постарается вдруг сделать свой путь бесследным. Не знал он и того, что Георгий Андреевич перед самой весной построил скрадок в кроне старого дуба. Не подозревал преследователь, что смотреть ему надо по верхам. Впрочем, если бы он и догадался поднять голову, заметить затаившегося в гуще ветвей человека было бы все равно очень трудно.
На поросшей кедровым стлаником хребтине невысокого отрога Щапов немного задержался. Перед ним открылся вид, не похожий на скучноватую, по большей части хвойную тайгу, оставшуюся позади. Природа, словно бы с единственной целью — поразить человека, мгновенно скинула скромную маску и показала лик необычайной красоты и причудливости. Лиственные леса, ещё не зазеленевшие в полную силу, бугрились по склонам неподвижными волнами. Речка внизу казалась, наоборот, плоской, в ней чудилась острота лезвия, блистающая твёрдость не подвластного ржавчине металла. Она как бы подсекала Краснухинский мыс — громадное скальное обнажение, несомненный центр всей этой местности.
Татьяна убрала в доме, умылась холодной водой. Пока была занята, казалось, что утекающее время уносит её всё дальше и дальше от Захара, от страшного подозрения, от тех двоих, уехавших на мотоцикле. Но как только остановилась, с ужасом поняла, что беда вот она, рядом, что ей — даже если её не тронет правосудие — никогда не уйти от гнетущей непрощенности. Она заметалась, не представляя себе, что же всё-таки можно сделать.
Напрашивалось самое простое решение: сказать, coобщить, поднять людей на помощь Георгию Андреевичу. Но в том-то и дело, что в Тернове, как нарочно, не оказалось ни одного способного на решительные действия мужчины. Митюхин второй день возил лес, выделенный лесхозом для постройки кордона на северной окраине заповедника. Огадаев по случаю субботы укатил в Ваулово за школьниками. Никита Хлопотин был на охранном маршруте. Одноногий Силантьев, которого Георгий Андреевич, махнув рукой на правила, взял-таки на службу, и тот ездил где-то на старом мерине, старался оправдать доверие. Оставались почти не слезавшие с печей деды, старухи и пожилые женщины. Ну, ещё Агния, девчонка.
Татьяна опомнилась на середине улицы: «Куда это я?!» Она и не заметила, как сбежала с крыльца, как сделала несколько торопливых, целенаправленных шагов. Не было её, цели-то, не было! Постояла, не решаясь повернуть назад, и уж просто для того, чтобы хоть куда-то себя деть, скрыться, направилась к избёнке старой Матвеевны.
— И что ты все нынче шустришь, шустришь, ни к какому углу не пристанешь? — обрадованно засуетилась старуха. — А мы чаю, Тань, чаю! Самовар-то о-он уж шумит, голубчик.
Баранки и пряники на столе, конфеты в бумажных обёртках, самовар в неурочный час — всё говорило о том, что Матвеевна была при деньгах: недавно ей вышла пенсия за сына, причём ей выплатили сумму за весь срок, с самого сорок третьего. Между прочим, постарался Георгий Андреевич: съездил в райсобес, отыскал какие-то затерявшиеся документы, кому-то что-то доказал, и вот, пожалуйста, Матвеевну хоть в богатые невесты зачисляй.
— Ты сама не шустри. Отстань, не до чаю мне, — сказала Татьяна. Она хмуро посматривала на старуху (которая тоже с вопросительной хитрецой постреливала на неё глазами) и думала, что сейчас, наверное, не удержится, все выложит Матвеевне: и про золотишко, и про Захара, которого втайне три месяца кормила и поила и который ушёл теперь убивать Георгия Андреевича. Но много ли проку в глупой старухе!…
— Пойду…
— Вот те и на! Зашла, называется!
На улице Татьяна столкнулась с вдовой Савелкиной, которая опять спешила на другой край Тернова.
«Разве что этой сказать? Небось хоть что-то будет — боевая…» Но Савелкина, не задерживаясь, пожаловалась тоном, таким, пожалуй, впору огрызнуться:
— Печь замучила, дымит! Лажу окаянную! За глиной другой раз бегу, все жилы вытянула!
(Глину в Тернове для ремонта печей брали в одном и том же месте — за конюшней.)
Глядя вслед Савелкиной, Татьяна с отчаяньем поняла, что такой женщине и нельзя открыться: шуму не оберёшься.
«И ладно! Что я, на самом деле? Не знала ничего и не знаю! И никто у меня не спросит! А спросят — отопрусь!»
Вернувшись домой, Татьяна гремела посудой и швыряла вещи. И вдруг, глянув в окно, увидела телегу, которую, понурясь, тянул пегаш. В телеге — Огадаев и мальчишка Юрка.
«Школьников, видно, уже привёз! — догадалась Татьяна. — Он сможет! Дедушка! Гора с плеч!» — ликовала она, на ходу надевая жакетку.
Пегаш уже стоял возле огадаевской пятистенки. Сам старик, свесив ноги, сидел на телеге. Юрка подвязывал вожжи. С крыльца, встревоженно всплеснув ладонями, сбежала Агния и, подступившись к деду, попыталась неумело помочь ему сойти на землю. Юрка, подойдя, подставил для опоры своё плечо.
— Горе-то какое! — слезливо крикнула Агния приближавшейся Татьяне.
Уже втроём они кое-как стащили с телеги неподатливо твёрдого, не издавшего ни единого стона, только шумно сопящего старика.
Оказалось, Николай Батунович ещё утром, на пути в Ваулово, вздумал помочь застрявшему в болотине пегашу, поднажал с нестариковским усилием на телегу, и какая-то жила в его спине неестественно перекрутилась. В школе, куда он всё-таки добрался, сразу заметили его состояние, и учительница решила, что ему надо домой, на печь, и отпустила терновских ребятишек, к их величайшему ликованию, задолго до конца занятий.
Огадаев был водворён на печь. Привезённые им ребятишки Тернова — небольшая, легко помещавшаяся в телеге рать — уже лакомились тем, что припасли к их приезду ворчливые, втайне соскучившиеся по ним мамаши. Юрка, ростом из всех мальчишек почти самый маленький, но с неожиданными басистыми нотками в голосе, появившимися этой весной, высказал предположение, что теперь, поди, раз дед болеет, в школу ехать не придётся долго, и, по-мужицки озабоченный, пошёл распрягать лошадь. Расстроенная, Агния, не ответив ему чем-нибудь язвительным, полетела к Матвеевне, чтобы спросить, чем можно помочь страдающему деду хотя бы на время, пока не вернётся Георгий Андреевич с его всесильными научными знаниями.
Татьяна осталась со своей тайной. Помогая Агнии, она произнесла не больше десятка слов и двигалась как в тумане — настолько поразил её насмешливо-ехидный выверт судьбы, И лишь возвращаясь к себе, она подумала: а с какой стати сама-то не поспешила на помощь Георгию Андреевичу? Женщина она крепкая, вот только бы поспеть… Да уж не забоялась ли она Захара, черта окаянного? Да ни в жизнь!
Так пришло это решение. Намотав портянки и надев кирзовые сапоги, которые были ей немного велики, Татьяна вышла из дому, поглядывая на солнце. Пути, как она рассчитывала, ей было часа на два, если не задержат талые воды. Только бы поспеть!
Она миновала крайние постройки Тернова и, оказавшись против конюшни, заметила там Юрку, все ещё возившегося возле пегаша. «Да как же я не догадалась!» Поездка на резвом коньке сильно меняла дело: выигрывалось время, да и найти Георгия Андреевича, сидя высоко на лошади, будет легче.
— Юрка! Юрочка!… — Она вдруг задохнулась, сообразив, что именно этот упрямый мальчишка больше, чем кто-либо другой, и может помешать ей завладеть лошадью.
Юрка всегда дичился Татьяны, но он и с другими взрослыми был диковат. Она же, наоборот, испытывала к нему какие-то тёплые чувства, объяснить которые можно было скорей всего её несостоявшимся до сих пор материнством. Во всяком случае, она не забывала испечь несколько лишних пирожков и шанежек и затем незаметно сунуть их Юрке. Тот брал — не такие это были годы, чтобы сирота мальчишка устоял против угощения, — но в разговоры с Татьяной никогда не вступал, даже как бы и не смотрел на неё,
— Юрочка! — наконец справилась она. — Дай-ка мне пегашку, мне тут недалече съездить надо.
— Однако никак нельзя, Ї помолчав, глядя в сто рону, сказал мальчишка. — Лошадь целый день на ногах, устала. Поить надо и кормить.
— Юрочка, очень же необходимо, пойми, голубчик. Я под седлом возьму, это же не телегу тащить. А пегашка, он сильный, что ему прокатиться разок. А я для тебя ужо пирожок испеку.
— Огадаев заругает, Георгий Андреевич заругает, он велит беречь лошадей. Нельзя, — совсем уже свернул шею на сторону Юрка.
— Юрка! — в отчаянье вскричала Татьяна. — Ведь для Георгия же Андреевича! Я его спасать еду! Его Щапов на Краснухинский ключ убивать пошёл! Карабином!
Так вдруг тайна перестала быть тайной. Татьяна осеклась, рот закрыла ладонями и с ужасом смотрела на мальчишку. Кому доверилась — ветру! Но, странно, ей вроде бы и полегче сделалось. Пропала тупая скованность, всё её существо просило движения, действия.
— Тащи седло, — приказала она мальчишке. — Хомут и шлею я пока сама сниму. Беги.
Она двинулась к лошади, переминавшейся между опущенными оглоблями, но тут сбоку звякнуло. Татьяна обернулась. Вдова Савелкина, выйдя из-за угла конюшни, поставила наземь ведро и, с огромными, почти белыми глазами, с запенившимися уголками губ, шла, выставив испачканные глиной кисти рук, прямо на неё. С нечеловеческой силой она вцепилась в Татьянину жакетку.
— Ты! Ты чо здесь сказала?! А ну повтори, чтобы я слышала! Ты это куда ехать наладилась?! А! К Щапову, к Захарке! В помощь ему! У тебя, стало быть, связь сохраняется! Да ты ведь и прячешь, прячешь его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21


А-П

П-Я