Установка сантехники, цена великолепная 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Сто.
— Значит, десять.
— Сто старыми.
— Садись!
В течение всего разговора Козинд ни разу не счел нужным обернуться и посмотреть на пассажира, который устроился на заднем сиденье. Его лицо он увидел в зеркале.
— Товарищ Сашко?
— Я тебя тоже только что узнал. Как живешь?
— Работаю. В министерстве. Когда вас… — он замялся.
— Говори смело! — посадили… Нам же обоим это известно.
— Меня тягали по всяким следователям, но я ничего не сказал. Все удивлялись — персональный шофер, а ничего не знает. Он же больше ездил на собственной машине, сказал я.
— Я читал твои показания. Ты держался, как мужчина, я перед тобой в долгу.
— Шофер должен быть нем, как могила!
— Точно.
— Вас уже выпустили?
— Как видишь!
— Работаете?
— Отдыхаю пока.

Ромуальд Сашко бежал рано утром.
У ворот колонии заключенных грузили в специально переоборудованные машины с большими крытыми деревянными кузовами. Задняя стенка кузова — для вентиляции и освещения — была сделана из железной решетки, которая одновременно служила и дверью. В метровой щели между решеткой и задним бортом сидело двое караульных — у них в ушах свистел ветер, и они мерзли больше всех.
Заключенных возили работать на стройки в разные районы города. Объекты, на которых они работали, были обнесены колючей проволокой, а за ней шла неширокая, тщательно причесанная граблями полоса. Убежать отсюда было несравненно легче, чем из колонии, но с рабочих объектов не убегали — сюда посылали только тех, у кого была первая судимость и небольшой срок заключения.
— Сейчас, зимой, вы хотите перейти на стройку? — удивился заместитель начальника колонии, когда Ромуальд Сашко обратился к нему с просьбой перевести его из деревообрабатывающего цеха на строительный объект в Чиекуркалнс. — Только начало января, впереди самые страшные зимние морозы!
— Ничего мне мороз не сделает. Шестой бригаде нужен жестянщик. На самом доме никакой особой работы больше нет. Надо в мастерской делать заготовки для здания, под которое уже кладут фундамент.
Заместитель начальника колонии был молодой человек; из личного дела Сашко он знал о его боевых заслугах и о больших делах после войны, когда Сашко превратил захудалый заводишко в передовое предприятие. Он испытывал невольное уважение к Сашко, потому сказал не без смущения:
— Но вам сидеть еще почти четыре года…
Знай он так же хорошо, как Сашко, каковы обязанности жестянщика шестой бригады, он бы еще подумал, прежде чем написать на углу заявления резолюцию: «Не возражаю». Но, может быть также, что поставить резолюцию его побудила притягательность самого факта. Конечно, «не возражаю» совсем не то, что «приказываю», но результат-то ведь один и тот же! Ромуальд Сашко продумал все тщательно и пошел сразу к заместителю, минуя низшее начальство.
О побеге Ромуальд начал помышлять с конца декабря. Он знал, что повторить побег у него не будет возможности, и потому готовился к нему не спеша.
В шестой бригаде действительно больше не было работы для жестянщика, и поэтому предшественника Сашко перевели на другой объект. Но потом оказалось, что остались кой-какие хвосты и без жестянщика не обойтись. Самое неприятное было то, что деньги, предусмотренные для оплаты жестянщика на стройке, разошлись, а работать даром никто не хотел и никому нельзя было это приказать. Прораб едва не рвал на себе волосы. В колонии бригадир приставал ко всем подряд с обещаниями:
— В этом месяце ничего не получишь, зато в следующем заключим договор с госпиталем — он там же, рядом, и тогда жестянщик будет в деньгах купаться. Там надо менять часть крыши. А на ремонте совсем по-другому платят!
И все равно никого соблазнить не мог. Одни судили, что на крыше сейчас слишком холодно, другие решили дождаться, когда будут платить — известное дело, бригадиры всегда так: наобещают золотые горы! У них должность такая…
А Ромуальд Сашко согласился. Правда, жестянщиком он работал только в далекие годы ученичества, но на законченной стройке его знаний хватало — работа сама подсказывала, как ее выполнить.
Договор с госпиталем и в самом деле заключили, надо было заменить часть старого кровельного покрытия.
И вот, как-то в феврале за Сашко, который приехал на объект вместе со всеми, пришел солдат с автоматом. Это был славный парень, потом он стал приходить без автомата: до госпиталя по улице было мет ров двести и, видно, солдату становилось не по себе, когда прохожие смотрели на Ромуальда как на убийцу, а на него самого как на тюремщика. Вместо автомата он нес обычно рабочий ящик Сашко.
Центральным зданием госпиталя был большой желтый шестиэтажный дом, в форме буквы «Г». Со всех сторон он оброс домишками и пристройками. Территорию госпиталя опоясывал дощатый забор, в проходной сидел бдительный караульный, который закрывал дверь на задвижку даже тогда, когда шел отворить и запереть ворота за автомашиной.
Солдатик приводил Ромуальда на чердак, откуда можно было попасть на крышу, а сам оставался на посту снаружи за дверью и, усевшись на красный пожарный ящик с песком, читал. Около часа он отводил Сашко не стройобъект — пообедать, потом приводил обратно и шел обедать сам. В это время чердачную дверь охранял другой солдат.
На чердак вела одна-единственная дверь, поэтому парень никогда не вылезал на крышу глянуть, не пропал ли заключенный. Несколько дней спустя Ромуальд услышал, что парень замыкает дверь. Значит, куда-то собрался. Вернулся он примерно через час, сунул голову в люк на крыше и с радостью удостоверился, что Ромуальд никуда не удрал. Потом он стал уходить все чаще и чаще, и каждый раз задерживался дольше. Ясное дело, читать книгу, оседлав пожарный ящик, занятие не из самых приятных. Отлучки караульного потребовали пересмотра прежнего плана побега. Ожидая, пока его пустят на чердак, Сашко внимательнейшим образом наблюдал, как запирается чердачная дверь. Ключ был простой, Сашко сделал такой же с первой попытки, он поворачивался, ни за что не цепляясь. Ну, значит, на лестницу можно попасть в любое время. На «черном рынке» в колонии Сашко продал свои часы, чтобы иметь при себе хоть сколько-то чистогана — денег не выдавали, весь заработок переводили на магазин, где у каждого была своя карточка, как в сберкассе. Здесь можно было получить продукты и подписаться на газеты, остаток же выдавался при освобождении. Однако на «черном рынке» деньги были в обращении. Здесь цена их была гораздо выше, чем обычных, потому что чистоганом расплачивались за водку и таблетки кодеина, которыми кое-кто пробавлялся, — такой товар порой попадал в колонию кружными тайными путями.
Времени для побега было достаточно: в распоряжении Сашко имелось два месяца, однако он боялся, что приставленного к нему солдатика могут подменить другим или же он сам заболеет. И Сашко начал понемногу переправлять из колонии и прятать на чердаке гражданскую одежду. Она должна была быть по возможности простой.
Сашко был уверен, что вниз по лестнице он спустится беспрепятственно. В конце концов это же госпиталь, где абсолютное большинство людей незнакомы между собою. Если уж кого и знают, то только врачей — их видят во время обхода, да еще тех сестер, у которых очень тонкая талия, на редкость густые и длинные волосы или соблазнительно высокая грудь. Остальных просто не замечают. Значит, не знают в лицо и подавляющее большинство обслуживающего персонала. Рассудив так, Ромуальд решил, что больных ему опасаться нечего. Даже тех, которым известно, что его привозят из колонии, и которые видели его в лицо. Никто из них его не остановит, потому что побоится свалять дурака и заработать какое-нибудь язвительное прозвище, которое как бы далеко отсюда ты не уехал, все равно догонит тебя, ведь можно убежать от чего угодно, только не от прозвища. И Сашко был уверен, что парни, если даже заподозрят неладное, ни словом об этом не заикнутся.
Единственно опасной могла быть такая ситуация: заподозривший натыкается вдруг на караульного и решает его подразнить. Конечно, он выдумает о бегстве Ромуальда что-нибудь сверхфантастическое и разукрасит свой рассказ невероятными подробностями, и все-таки в разговоре всплывет истина, и тотчас же зазвучит сигнал тревоги. По расчетам Сашко, это могло случиться не раньше, чем через десять минут после того, как он окажется за пределами госпиталя.
Самое трудное, конечно, выбраться из госпиталя. Забор довольно высокий, а через проходную или ворота без пропуска не пройдешь. Можно, правда махнуть и через забор, но это сразу вызовет подозрения: госпиталь — военный объект, а военные объекты всегда связаны в воображении людей с важной тайной. Никто ничего не скажет, увидев человека, перемахнувшего через заводской забор потому что каждому приблизительно ясны причины такого поступка: если лезет на территорию завода, значит, опоздал на работу, если наоборот — значит, человек спешит, возможно, в лавку за водкой. Заводского забора бояться нечего: там тебе еще и помогут, и подсадят, и руку подадут. Точно на такую же помощь может рассчитывать солдат, замеченный возле казармы или госпиталя, потому что каждому совершенно ясно, что парень направляется к любимой девушке. Его понимают, за него держат кулак и про себя упрекают офицеров в излишне педантичном соблюдении некоторых статей устава. Все побывали на армейской службе, случалось, бегали в самоволку к любимым девушкам и за это по лучали наряды, если только не были трусливыми мямлями, из которых никогда не выходят настоящие солдаты.
Но совсем иное отношение к человеку в штатском, который лезет через госпитальный забор. Штатский костюм и госпиталь никак не сочетаются. Человек в штатском, перелезающий через госпитальный забор, моментально вызовет подозрения и размышления, его начнут преследовать, постараются привлечь к преследованию еще каких-нибудь граждан и станут высматривать дружинников или милиционера или же просто зайдут в проходную и сообщат караульному.
Неизвестно, как Ромуальд Сашко разрешил бы эту проблему, если бы не заметил, что мимо госпиталя часто прогуливаются молоденькие девушки. Они были одеты так, будто собрались в театр. Солдатики голодными глазами наблюдали за ними из окон, потом одно из окон открывалось, следовал обмен репликами, девушка уходила, окно закрывалось. Ромуальд заметил, что все девушки уходили в одном направлении и потом сворачивали налево, в переулок. Стоило девушке уйти, как из дверей госпиталя появлялся солдат с мусорными ведрами и направлялся к бывшей конюшне в дальнем конце двора, где стояли мусорники.
Иногда солдат возвращался только через час, а го и через два. Должно быть, в заборе за конюшней была дыра, и отбросы выносили только для близира: кто же станет столько времени вытряхивать мусор из ведра! Значит, надо поторопиться, пока госпитальное начальство не узнало о дыре, хотя вполне возможно, что оно прекрасно о ней знало и просто закрывало глаза на эти самоволки ради поцелуя. Тем не менее Сашко решил поспешить. Даже если дыры в заборе нет, удобней места, чем за конюшней, не сыщешь; там даже можно попытаться перелезть. С этим районом города он был знаком очень поверхностно, но знал, на какую улочку выйдет и куда идти потом, чтобы поймать такси.
В то утро дул сильный ветер и, ожидая у ворот колонии посадки в машину, Сашко придумал себе алиби. Он отопрет дверь, возьмет куски старой жести и понесет их вниз по лестнице, хотя обычно он их просто сбрасывал прямо с крыши в специально огороженный угол двора. Если его задержат до того, как он дойдет до мусорника, он скажет, что боялся бросать жесть с крыши, потому что при таком сильном ветре листы вполне могут спланировать и угодить в какое-нибудь окно. Он поклянется, что дверь не была заперта и что он вовсе не знал, будто ее запирают, когда он работает.
Простоватость может выручить, если хватит мужества разыграть ее. Это и было его алиби. Он надеялся, что даже если его застигнут, когда он станет карабкаться через забор, он сумеет оправдаться, и дело не только не дойдет до суда, но даже в колонии ничего не будет известно.
Главный врач госпиталя полковник; он прошел не одну войну и воевал на разных фронтах, он определенно поймет искушение, охватывающее человека, когда он оказывается в двух шагах от прекраснейшей страны, имя которой Свобода. Скорее всего расхлебывать кашу придется караульному, потому что полковник не поймет, как можно оставить пост, и солдатику дней пять или десять придется довольствоваться жидкой похлебкой на гауптвахте.
Солдатик был веселый — ему обещали отпуск. В марте, когда у них в деревне начнется пахота. А Ромуальд видел вспаханную степь? Видел? Ну, тогда незачем рассказывать. Нет, невеста его не ждет, он не хочет, чтобы сразу после службы его захомутали. Если не надо будет хозяйствовать вместо отца, он попробует поступить в сельхозтехникум. Жаль, что со службой не повезло — был бы в технических частях, воротился бы домой с пятью профессиями, а здесь — кем был, тем и останешься — ни пава, ни ворона.
Попав на чердак, Ромуальд сразу же начал переодеваться. Чтобы не испортить прекрасное алиби, он натянул сверху на серое летнее пальто ватник. Потом он его где-нибудь бросит. Сменил брюки — по цвету они не очень отличались от рабочих. Караульный запер дверь, подергал за ручку, хорошо ли заперто, и Сашко услышал, как он спускается по лестнице. Ромуальду было жаль, что солдатик не попадет в марте в свои степи. Такой славный паренек!
Сапоги… Шапка… Перчатки, поверх — рабочие рукавицы… Шарф… Теперь дорога каждая минута, каждая секунда, надо спешить.
Придерживая на плече куски жести, острые края которых даже сквозь одежду резали плечо, он отпер дверь и прислушался. На лестнице никого не было, откуда-то из длинного коридора доносились голоса и звон посуды — там раскладывали завтрак.
Ромуальд начал спускаться. Куски жести он переложил на левое плечо — теперь они закрывали его лицо и разглядеть его мог только встречный, а для тех, кто находился в боковых коридорах, оно оставалось невидимым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28


А-П

П-Я