https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/tyulpan/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Но так ничего и не вспомнил.
— Вот эти фотографии. Вы ведь сами выберете, с какой удобнее работать? — спросила Ольга Васильевна, вынося из Петиной комнаты пачку цветных снимков.
Сверху лежал тот, который она показывала в ту первую страшную ночь Еве Захарьянц: двенадцать татуированных мальчишек и сам творец посередине. Савва не стал рыться в снимках, а сразу взял именно эту фотографию. Подержав с минуту её в руках, он бессильно опустился на стул.
— Ольга Васильевна, вам известно, что трети этих людей уже нет на свете?
— Савва, я же никого из них не знаю, кроме вот этого юноши, Петиного приятеля. — И она показала на Гошу Захарьянца.
— Его тоже нет среди живых.
— Но почему, Савва?!
— Не знаю, Ольга Васильевна, но это так. Мало того, жизнь остальных тоже под угрозой. — Он прикрыл глаза, руки его слегка дрожали. — По крайней мере, мне кажется, что я понял причину их смерти.
— Какая-нибудь болезнь? Да, я забыла сказать, что татуировка Петиного приятеля напечатана в журнале. Только она нанесена на манекен.
— Причина как раз в этих самых татуировках, ведь это — единственное, что их всех объединяет. И если вы позволите, я попробую убрать эти рисунки с тех, кто жив.
— Вы хотите сказать?..
— Если мне удастся убрать с их тел татуировки, то, думаю, опасность исчезнет, потому что не будет причины.
Савва вгляделся в фотографию, потом положил её на подоконник, откинулся на стул и прикрыл глаза. Ольга знала, что после подобных опытов он так теряет силы, что ему необходимо отлёживаться хотя бы день. Ещё, как она вспомнила, прежде помогало яблоко. И она, стараясь не мешать сосредоточению, тихо отправилась на кухню за яблоками.
А когда она вернулась, Савва уже сидел с открытыми глазами, но её едва ли заметил.
— Савва Тимофеевич, — сказала Ольга негромко, — я вам яблоко принесла.
— Спасибо, — с трудом выговорил он.
— Пойдёмте, я вам помогу лечь.
— Спасибо, постараюсь справиться сам.
Ольга увидела, как, нащупав спинку стула, он приподнялся и, мучительно медленно переставляя ноги, двинулся к дивану. Она все-таки поддержала его под локоть и почувствовала, что рука у него бьётся в мелкой дрожи.
— Мне кажется, получилось, — выговорил он, вытягиваясь на диване и закрывая глаза.
ДЕПИГМЕНТАЦИЯ
Петя готовился к смерти.
Ему пришла в голову безумная, страшная, но очень простая мысль: он понял, зачем его держат в этой странной одиночной камере — только для того, чтобы съесть. Зачем ещё человека насильно пичкают жирной пищей — то сметаной, то взбитыми сливками, ни разу не вызвав на допросы, даже не оформив документ на арест. Не мог же до такой степени измениться в России тюремный режим, что теперь обычных заключённых кормят как на убой. Вот именно — на убой! Да это и не тюрьма вовсе, а закуток среди бетонных стен, переделанный под камеру. Так сказать, хлев для откармливания человека. Иначе он слышал бы голоса других заключённых. Из тюремщиков к нему дважды заходил только стриженный под бандита мужик, что-то среднее между врачом и мясником.
В первый раз, заставив раздеться до пояса, он ткнул пальцем в грудь Петра, туда, где был центр татуировки, и пробурчал самому себе:
— Не готов.
А когда осматривал во второй раз, буркнул почти то же самое:
— Дня через два будет готов.
Пётр не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно бы не получил ответа. Он просто перестал есть, не объявляя ни какой голодовки. Но не пить-то в этой душной, жаркой камере было невозможно. И когда ему просунули в дверное оконце сок, по вкусу апельсиновый, Петя не удержался и выпил полную кружку. Не пить же, на самом деле, воду из унитаза. А часа через два после этого сока неудержимо захотел есть. Видимо, они растворили в кружке специальное снадобье.
Ещё час он представлял всевозможные завтраки, обеды и ужины — дома, в кафе, в самолёте. И даже пикник на берегу реки. И когда ему снова просунули пищу, съел её сразу, ощущая себя тупым изголодавшимся животным. С тех пор каждые два-три часа в нем снова вырастал мерзкий, страстный голод, и он ничего с собою не мог сделать.
Тогда Петя и стал готовиться к смерти.
Он понимал, что сходит с ума в этой камере. Но все же, пока человек жив, пока он осознает себя, жизнь — главная его собственность в этом мире. И он, Петя, не даст распорядиться своей жизнью так, как хотелось тюремщикам. Он не станет животным, которое откармливают в хлеве, чтобы зарезать к праздничным застольям. Не будет истошно визжать под ножом мясника, а распорядится собою по своей воле. То есть убьёт себя сам.
Оставалось найти способ умереть быстро и, по возможности, без мучений.
Орудием смерти могли стать бетонные стены, унитаз, эмалированная миска и кружка. Но лучше всего было попробовать убить себя ложкой.
— Где рисунок, гад?! Куда дел рисунок, сученыш?! Наконец он увидел лица своих тюремщиков.
Поднял тревогу тот, который уже дважды его осматривал. Тот вошёл в камеру, лениво взглянул на Петра, приготовив палец, чтоб снова ткнуть его в грудь, но вдруг замер и зло спросил:
— Ты чего пристебываешься? Чем рисунок замазал?
— Какой рисунок? — спросил растерянно Петя.
— Какой-какой, свой!
— Не знаю, — Петя, опустив голову, посмотрел себе на грудь и не увидел татуировки. Вместо неё на коже оставались едва заметные белые полоски.
— Ты что, гондон штопаный, с собой сделал?! — Стриженный под бандита мужик схватил его за плечи и тряхнул так, что голова у Пети несколько раз дёрнулась.
— Ничего я не делал. — Ему было противно слушать этот своей жалкий лепет.
— Мэйсон, иди сюда! — позвал мужик, приоткрыв дверь. — Сейчас такой ломешник увидишь!
— Чего ещё? — услышал Пётр недовольный голос тюремщика.
Вместе с ним в дверях камеры встал и второй.
— Депигментация, вот чего! Вы какую-нибудь маляву с воли ему передавали?
— Кончай парашу нести, какая малява?!
— Тату у него исчезла! Вы что, ослепли?! Была тату и нет! Где рисунок, гад? Куда дел рисунок, сученыш? — снова набросился врач-мясник на Петра.
— Надо к Чеченцу идти, — предложил один из тюремщиков.
— Вот ты и иди.
— А что я? Мне что сказано, я то и делал! Да, может, она снова вернётся, эта тату, а ты сразу базар гнать.
— Ладно, замкните его на хрен. Пусть так сидит, без микстуры. Все равно таксиста для него не нашли. Завтра посмотрим.
ИСКУССТВО ОПЯТЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
— Представляешь, Глебушка, у меня с души прямо тяжесть спала.
Агния успела поймать нужное мгновение и выключить газ под туркой именно тогда, когда кофейная пена, взбурлив, рванулась наверх. Что-что, а уж варить кофе она умела. Глеб по вечерам предпочитал фруктовый чай «Пиквик», кофе для него был напитком утренним, но в честь непозднего прихода жены он готов был пить любую взрывчатую смесь.
— Помнишь, я тебе рассказывала про бабку, соседку Шолохова по его последней квартире. Она тогда таких вещей наговорила про школьницу, которая будто бы ходила к Антону Шолохову, сам понимаешь зачем. Я даже писать чуть не передумала!
— Ну и что? — спросил нетерпеливо Глеб. — Бабка оказалась душевнобольной?
— Нет, бабка — нормальная. А вот школьница оказалась совсем не школьницей.
А заслуженной артисткой Нинелью Кривозубовой.
— Это к которой я тебя послал в Русский музей?
— Ну да! Только она не Нинель, а Ника Самофракийская!
— Да, одна фамилия лучше другой. Хотя Пушкин и Толстой — фамилии тоже так себе.
— Это у неё сценический псевдоним. И роль тоже такая — вечно юная девочка.
— То есть никаких извращений?
— Знаешь, у меня просто праздник на душе. Хотя, с другой стороны, какие-то странные смерти, уголовщина — и все вокруг его имени.
— Не говоря о том, что сам герой убит, а труп его украден. Тот случай, когда поговорка «искусство требует жертв» приобретает слишком буквальный смысл.
— Знаешь, мне последние недели просто страшно становится. — Агния порылась в сумочке и вынула отполированную металлическую пластинку шириной с ладонь. — Пощупай, предложила она мужу.
— Отличная полировка. Легированная сталь, хромованадиевый сплав.
Тугоплавкий и очень прочный.
— Господи! Откуда ты все знаешь?! — изумилась Агния.
То, что муж свободно разговаривал на основных европейских языках, её уже удивлять перестало. Хотя время от времени, рассказывая о жуткой истории их знакомства, она все-таки вставляла: «И такого человека под пытками заставляли признаться, что он — маньяк!»
— У меня же дядя был металлургом. И меня чуть не увлёк в свою область. Где ты её подобрала? — Глеб ещё раз взвесил на ладони пластинку.
— Я про неё и хочу сказать. У нас есть автор, доктор наук, приходит время от времени с разными идеями. Теперь у него крыша подвинулась на экстрасенсорике. Так вот, он сегодня пришёл, выложил эти пластинки и давай рассказывать, как они могут спасти от чужой энергетики. И из космоса. — от излучения чёрных дыр.
— Излучение чёрных дыр — очень интересно! — прервал Глеб ехидным замечанием. — Это все равно, что сияние темноты.
— Ну ты слушай. Он эти пластинки по пятьдесят долларов продавал! Сказал, что их заряжали все экстрасенсы и белые маги города. И, представляешь, мне вдруг так страшно стало, что я её купила. Все, что у меня было, потратила и ещё заняла.
— Бояться перестала?
— Не знаю, но стало как-то спокойнее. И все наши, глядя на меня, тоже стали покупать.
— Хороший доход! Сколько их было — десяток? Отлично у вас зарабатывают авторы. За статью-то вы бы ему ровно в сто раз меньше заплатили! Слушай, а Дмитрию Евгеньевичу ты всерьёз обо всем этом не рассказывала? Я имею в виду не пластинку, а крутню вокруг твоего Шолохова.
— Димке! Да он как глухой стал. Откликается только на слово «маньяки»!
Они уже допили кофе и собирались разойтись по комнатам, Агния даже успела вымыть турку и чашечки. Но как раз в это мгновение затренькал телефон.
— Тебя. — Глеб протянул ей трубку. — Мужчина какой-то.
— Да, — сказала Агния отстраненно-доброжелательным тоном. — я вас слушаю.
Чаще всего домой ей звонили завлиты театров, чтобы позвать на читку новой пьесы, рассказать о вводе в спектакль актёра, позвать на прогон.
— Здравствуй, моя милая, — услышала Агния незнакомый голос.
— Здравствуйте, — отозвалась она и подумала: скорей всего артист какой-нибудь спьяну.
— Что же это ты, дорогуша, все шастаешь: то в мастерские, то в цирк?
— Извините, я не поняла, с кем я разговариваю? — Агния постаралась спросить это строго.
Глеб, который отправился было к себе, замер в дверях и стал прислушиваться.
— С доброжелателем разговариваешь. С доброжелателем и гуманистом.
— Я сейчас положу трубку, если вы не представитесь. И вообще, я не понимаю, что вам нужно?
— Не надо сердиться, мадам! — Человек заюворил чуть серьёзнее. — Я беседую с вами исключительно в ваших интересах. Вы, говорят, собираетесь писать о художнике.
— Да. Об Антоне Шолохове.
— Не торопитесь. Подождите немного. Очень вам советую!
— Я все-таки не понимаю, чего вы хотите?
— Чтобы вы на время приостановили свои археологические раскопки. Только на время! Вы мне симпатичны, и я не хочу, чтобы вы отправились вдогонку за своим героем. Вы ведь этого тоже не хотите? Видите, наши желания сходятся.
— Вы меня разыгрываете, что ли?! Это у вас шутка такая?
— Какой может быть розыгрыш, Агния Евгеньевна! Разговор идёт о жизни и смерти. О вашей жизни и смерти!
— И что из этого следует? Я ведь должна представить свою работу к сроку…
— Представите. Задержитесь на несколько месяцев и представите. Сколько они вам должны за книгу?
— А какое это имеет значение?
— Мы вам заплатим в два раза больше… И вашу книгу можем издать.
— Кто это — мы? Вы так и не представились.
— Агния Евгеньевна! Неужели вы не поняли, что я всего-навсего опасаюсь за вашу жизнь. И очень хочу, чтобы вы жили со своим супругом долго и счастливо.
Будем считать, что мы договорились. Или как?
— Никак! — отозвалась холодно Агния. — Шантажом и угрозами вы меня не возьмёте. И книгу я все равно допишу, понятно?
— Агния Евгеньевна! — В голосе «доброжелателя» зазвучало искреннее сострадание. — Жалко мне вас. Такая элегантная женщина!
— Ну вот! — сказал Агния, положив трубку и повернувшись к Глебу, который продолжал стоять в дверях. — Что и требовалось доказать. Настаивают, чтобы я бросила работу над книгой.
Это с незнакомым «доброжелателем» она говорила спокойно и твёрдо, а сейчас от волнения руки её готовы были затрястись.
— Расскажи все, что он там тебе напел. — И Глеб снова сел за стол.
— Ничего особенного. Только повторял, что ему меня жалко, что если я не брошу книгу, то отправлюсь вдогонку за Шолоховым. Да, и ещё деньги обещая. В два раза больше. И заметь — сразу после похода в цирк, к этой Самофракийской.
Видишь, какая у них быстрая связь.
— Подожди. — Глеб сходил к себе за записной книжкой, порылся в ней и набрал номер. — Смотри, как повезло: соединился с первого раза! — обрадовался он и тут же заговорил с собеседником:
— Осаф Александрович! Точно, Глеб. Как вы здорово узнаете! Да, спасибо. Осаф Александрович, у нас есть необходимость посоветоваться. Не у меня, а у Агнии. Привет тебе передаёт, — проговорил он тихо, прикрыв ладонью трубку. — Да, серьёзный вопрос. Ой, там чего только нет: и убийства, и исчезновения трупов, и просто странные смерти… А теперь самой Агнии угрожают… Ну конечно, не по телефону. Все, передаю трубку.
Глеб передал трубку жене. И Агния уже через минуту записывала номер телефона, код, адрес.
— Очень серьёзная контора, — стал объяснять Глеб, когда она положила трубку. — Или разведка, или контрразведка, или и то и другое вместе. В общем, бойцы невидимого фронта.
— Глебушка, неужели ты забыл, что мы тебя вместе спасали? — удивилась Агния.
— В самом деле! Извини, вы же знакомились. Но все равно, я-то его знал с детства. Он и с мамой дружил, и отцу много помогал… Всегда был, знаешь, такой загадочной личностью. Молчаливый благородный герой. В общем, расскажи ему все, скорее всего, эти твои страхи — чушь собачья, а вдруг — серьёзно, и лучше тебе уйти в сторону, пока не поздно. Он-то уж профессионал.
Утро следующего дня было солнечное, тёплое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51


А-П

П-Я