https://wodolei.ru/catalog/unitazy/bachki-dlya-unitazov/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


По машинному отделению сновали матросы. Молчаливые, озабоченные, они то в одном месте, то в другом прикладывали концы высоких стальных прутьев к вздрагивающим внутренней дрожью частям машин. Другой конец прута кончался небольшой, чуть шире человеческого уха, тарелочкой. Приникая к этим тарелочкам, матросы, пожалуй, с большей внимательностью, чем врач, проверяющий дыхание больного, слушали биение корабельного сердца.
Около металлических, большого диаметра колёс, напоминавших увеличенные баранки автомашин, стояли маневровщики. Стояли те, чьи руки сводят воедино мощь воздушных потоков, поданных в топки, энергию, таящуюся в чёрной маслянистой реке корабельного топлива, мощь пламени, силу котла, умение и технику кочегаров. Одно лишнее движение, неправильный поворот, одна оплошность машиниста маневрового клапана, и пар будет сорван, пар упадёт ниже марки. И все напряжение, вся энергия, все звонки и приказания сверху будут напрасными.
Но маневровщики стояли умелые, стояли испытанные.
Эсминцы шли, разбрасывая воду ножами форштевней, оставляя позади кипящие горбы бурунов. Катился над палубой тяжёлый ветер, полоскались вымпелы да флаг адмирала на головном, и больше никакого движения не виделось наверху.
На мостике, где стоял командующий эскадрой, было особенно тихо.
Уже давно скрылся последний маяк. Скрылась родная земля. Её продолжал ещё видеть только радиометрист, сидевший перед экраном локатора.
Затемнённая просторная рубка. Наглухо задраена дверь, опущены и крепко завинчены иллюминаторы. Сюда не проникает ни один звук снаружи. Только тихий шелест и изредка мягкое потрескивание: будто бы уши слышат, как по сложнейшим системам, по удивительно точным приборам проходит электрический ток.
Наверху, над мачтой, вращается плоская, изогнутая дугой, будто готовая захватить в объятия огромные просторы, антенна радиолокатора. Повторяя её движение, здесь, внизу, по бледному, цветом напоминающему морскую поверхность во время пасмурного дня кругу-экрану, бежит тонкая ярко-голубая горящая ниточка. Вот она встрескивает, в одном месте как бы вспыхивает желтоватым широким огоньком и оставляет этот огонёк на засветившейся поверхности экрана. Это береговой холм. Вот снова треск, снова желтовато-зелёное пятнышко, снова, снова — и береговая линия со всеми её изгибами, с прибрежными островами, с каким-то корабликом, идущим вдоль неё, вырисовывается на тёмном экране цепью желтовато-зелёных пятен, то более, то менее ярких. А ниточка, горящая голубым огнём, бежит уже дальше по кругу. Словно рука, внимательная, чуткая, ощупывает каждый сантиметр морских просторов.
Все более и более уползают желтовато-зелёные пятна за ободок экрана; катится кверху, все более и более сужаясь, линия берега. Земля Родины уходит назад. Вот вспыхивает ярко-жёлтою точкой последний из островов, что раскиданы вдоль берега. Вспыхивает и уползает под ободок. И вот уже поверхность всего экрана — серовато-тёмная, чуть-чуть с голубизной, как море наступающего дня.
На мостике тихо. На мостике ждут.
У правого борта, впереди прокладочного столика, около которого, иногда проводя корабль через узкость или другое опасное для плавания место, работает штурман, сейчас стоит адмирал. Положив руку на бортовую стенку, ограждающую мостик, он смотрит… не вдаль. Нет, он смотрит на игру воды около носа корабля. Ему не виден форштевень, и только «усы» — невысокие вспененные волны, которые тем выше и круче идут от скул корабельного корпуса, чем больше узлов развивает корабль, — кажется, поглотили все внимание, все думы адмирала. Он смотрит на эти вспененные волны, он не отрывает взгляда от них, но… вряд ли он видит их сейчас. Все мысли его сейчас там, около того судна, с борта которого получена неожиданная и необычная телеграмма. Необычная, да. Уж, кажется, в жизни все испытано, все пережито, и трудно назвать что-нибудь необычным. Но всё-таки… Да нет, что необычного! Это все то же.
Продолжение. Одно событие длинного ряда. В этом ряду: подводная лодка, неизвестная подводная лодка в нашем проливе. В мирные дни. И нужно отдать команду бомбить… Или… Или когда доносят: в перестрелке с группой диверсантов убит матрос с поста СНИС. Разве это не тот же ряд? И всё-таки… Нет, это уже не испытание нервов. Это уже не то, когда чувствуешь, как щупают твою душу и спрашивают — ну, как вы, господа русские? Может быть, на чем-нибудь сорвётесь? Может быть, оступитесь? Может быть, нервы ваши не выдержат и вы сделаете какую-нибудь глупость?
Нет, господа! Господа иностранные! Мы глупостей делать не будем. Но уж коли на то пошло!..
Эсминцы шли. Стремительные и напряжённые, оставляя за кормою широкую полосу кипящей воды.
А в башне тихо. Так тихо, как между двумя залпами, когда первый отгремел, орудия снова заряжены, но ревуны ещё молчат и молчание их затягивается.
Андрей смотрит на экраны наводки. «А зря Иван не познакомился с Женей. Она бы ему понравилась. Да она и так ему понравилась. Он всё-таки непонятный. Сначала испортил своими шуточками все утро, привязался и привязался — „покажи свою любовь“. А как подошли к тому месту, где ждала Женя… Она пришла раньше. Стояла такая печальная и немножко сердитая. А я из-за этих дурацких шуточек опоздал. Но Ванька… Он выглянул из-за кустика. Он иногда совсем как парнишка, а уж скоро двадцать пять стукнет. Он выглянул, взглянул на неё и даже крякнул: ого! И больше ни слова… А потом… Ему не хотелось расставаться так скоро. Нет, не хотелось. Это теперь я чувствую ясно. Он держал мою руку, он, как девичью, держал мою руку. И голос его стал сразу другим. Хоть он и говорил по-прежнему грубо… Где он теперь?»
— Сегодня все какие-то непроспавшиеся, — сказал командир орудия старшина первой статьи Быков.
Он стоял, положив руку на рычаг замка.
— Кто-нибудь пошутил бы, что ли!
Но голос его, звучавший в этой тишине неестественно, не был подхвачен и умолк.
В это время на мостике сигнальщик, наблюдавший за морем, прокричал:
— Курсовой тридцать три! Предмет!
Это не был предмет. На пологих широких волнах мёртвой зыби покачивалось вспомогательное судно «Ратник». И, может быть, это покачивание совсем не было бы заметно, если бы вода проходила вдоль борта, ласковая, похлопывая, поглаживая его деревянную обшивку. Но она плескалась в пробоине. В чёрной пробоине под полубаком. Серо-голубоватая, светлая, она, накатываясь на корабль, вливаясь в рваную его рану, становилась тёмной и угрожающе поблёскивала.
Расщеплённые концы брусьев обшивки торчали вокруг пробоины. Казалось, что кто-то запертый в носовом отсеке вдруг захотел вырваться на свободу и, разъярённый, выломав плечом борт, вывалился наружу. С полубака матросы «Ратника» спускали широкую полосу брезента — подводили под пробоину пластырь.
— Пусть доложат коротко, как было дело! — приказал адмирал.
Его приказ старший помощник командира эсминца прокричал в мегафон.
Адмирал слушал молча и лишь изредка взглядывал на второй эсминец, застопоривший ход неподалёку.
— Они предъявили основание, на котором требовали кораблю остановиться? — тихо спросил он.
Мегафон старпома прокричал его вопрос.
— Они не обвиняли вас, что вы в чужих водах? Они предъявляли какое-нибудь обвинение, дававшее повод задерживать корабль? Они… Вы собственным ходом дойдёте? — спросил он, взяв трубку мегафона в свои руки. — Вам нужна помощь? Ну, хорошо. Следуйте в главную базу. Сколько раненых на корабле? Как Курбатов? Как другие? Свяжитесь с оперативным. Моим именем вызовите торпедные катера. Пусть перебросят раненых в госпиталь. Следуйте в главную базу.
Адмирал отошёл от борта, остановился посреди мостика.
— Вперёд, самый полный! — тихо сказал он. Командир корабля, подойдя к машинному телеграфу, стал неторопливо переводить ручки аппарата. — На румб… — Адмирал чуть задумался. — На румб сто семьдесят семь!! Штурмана наверх! С картой! Радиолокацию включить на предельную дальность. Поднять сигнал «Ревущему»: следовать за мной!
Пройдя к прокладочному столику, адмирал попросил у командира лист бумаги. Лист принесли. Он написал что-то размашистым крупным почерком, свернул вдвое, опять повернулся к командиру:
— Пусть отнесут радистам. Пусть немедленно радируют.
Вращалась антенна локатора. Бежала по кругу голубоватая горящая ниточка. Но экран, голубовато-серый экран оставался пустым. Радиометрист, изредка поворачивая рычажки настройки, удерживал яркость экрана, напряжённое лицо его хмурилось, когда частые линии световых волн проскальзывали беспорядочно по экрану. Он ждал. И ловил себя на том, что напрасно трогает рычажки настройки, напрасно мешает работе своих чутких зорких приборов.
Треск. Чуть уловимый ухом, сухой, короткий, тот, который слышится, когда два оголённых провода с током не слишком большого напряжения заденут друг друга. Треск. И внизу, около самого ободка, ограничивающего экран, жёлтая вспышка.
Матрос замер. Снова треск, вспышка, и зеленоватое пятнышко осталось на тёмной поверхности экрана.
— Есть цель! — выкрикнул радиометрист в переговорную трубу, соединявшую его с мостиком.
Адмирал кивнул, когда ему доложили, что локатор обнаружил корабль. Корабль не наш.
— Ещё цель! — донеслось из рубки. — Ещё! — И через паузу: — Четыре корабля в кильватерной колонне. Курсом на юг.
— Штурман, — сказал адмирал, обернувшись к старшему лейтенанту, склонившемуся с карандашом в руке над прокладочным столиком. На столике лежала карта. — Где мы? Наше место? Где цель?
Штурман поставил острие карандаша на карту.
— Это наше место, товарищ контр-адмирал. Широта… долгота…
Перенёс карандаш ниже. Опять поставил его вертикально, воткнув тонкое острие в карту.
— Здесь цель. Следует курсом… — Он положил линейку, собираясь прочертить линию.
— Докладывайте наше место через каждые пять минут. — Адмирал сказал это сердито, отрывисто. Как будто бы он был недоволен штурманом. Тот вытянулся. Адмирал смотрел на карту.
Большой лист, во всю ширину и длину прокладочного столика. Большой лист, испещрённый множеством точек — отметки глубин, — и рядом с ними цифры, маленькие, частые, как мошкара, целой тучей упавшая с воздуха и оставшаяся здесь сидеть. Кое-где стрелка течения да линия параллелей, и больше ничего: ни красок, ни знаков.
Адмирал смотрел на серую рябь цифр, смотрел на точки, оставленные карандашом штурмана, и на лице его вдруг отразилось смущение. Как будто бы отголоски сильных чувств, взволновавших душу и удерживаемых волею, всё-таки вырвались наружу, проступили во взгляде, в нервном движении руки, чуть приподнявшейся и опущенной.
— Командир! — сказал адмирал, поворачиваясь к командиру эсминца. — Командир, — повторил он, и голос его звучал властно и несколько торжественно, — выжмите все из машин! Все!
И уже глуше, как бы успокаивая себя, он бросил отрывисто:
— Дать аварийный… «Ревущего» предупредить: пусть не отстаёт!
Когда волна, невысокая и пологая, которую отбрасывают в сторону корабельные скулы, становится похожей на вал, крутой и обрывистый, когда вспененные струи, бегущие вдоль бортов, вскипают и убегают к корме широкими пенными потоками, когда за кормой вода не бурлит и кипит, а ревёт и клокочет, когда с её дико крутящихся струй срываются брызги и будто водяной смерч начинает вставать за кормой, когда воздушный поток, шумящий от носа к корме, становится настолько тугим, что затрудняет движение, срывает с головы фуражки и офицерам приходится опускать под подбородок ремешки, когда корпус уже не дрожит, а вибрирует (ещё минуты — и, кажется, он начнёт разрываться по швам), когда корабельные трубы раскаляются и, как говорят моряки, начинают гореть, когда звук турбин похож на натруженный стон, когда машины работают на износ и о машинах уже никто не думает, — тогда ход корабля называется аварийным.
Адмирал стоял и смотрел на карту.
Старший лейтенант, прижав к карте линейку, проложил тонкую линию корабельного курса.
— Наше место, — начал штурман свой доклад, когда пять минут истекло, — широта…
— Не нужно! — оборвал его адмирал. — Ведите прокладку. Я сам увижу, где мы!
Адмирал положил руку на бортовую стенку, ограждавшую мостик. Теперь он не смотрел на волны, почти под прямым углом разбегавшиеся от скул корабля. Напряжённым взглядом, выдававшим его тяжёлое раздумье, осматривал он сумрачное небо, встававшее из серой воды всего лишь в нескольких кабельтовых от корабля.
— Самолёты? — тихо произнёс он, и чувствовалось, что этот вопрос вырвался вслух из десятка вопросов, которые были в его голове. Он прошёл к переговорной трубе, что вела в радиорубку. Но, взявшись за неё, стал снова смотреть на сумрачное, чуть-чуть светлевшее на востоке небо.
— Прицельное бомбометание?
— Встаёт туман, товарищ адмирал, — тихо подсказал командир эсминца, взглядом указывая на серую воду, которая начинала дымиться.
Адмирал посмотрел на командира, посмотрел на воду, опустил руку, стал спокоен, спросил:
— Сигнальщики! «Ревущий» не отстаёт?
— «Ревущий» следует на указанной дистанции!
— Хорошо! — И, остановившись около штурмана, он стал снова смотреть в одноцветную рябь морской карты.
6
— Ну что ж, ребята, — сказал строгий замполит, излишняя сухость которого иногда не нравилась матросам. — Кончились, видно, учения.
— Товарищ капитан-лейтенант, — спросил старшина первой статьи Быков, — а много они наших на «Ратнике» побили?
— Раненые есть. Очень тяжёлые есть. Курбатов, старшина рулевых… — Он осёкся, повернув голову в полусумрак башни, туда, где сидел орудийный наводчик. — Ковалёв, — позвал он. — У вас брат, кажется, на «Ратнике» служит?
— Да, — ответил Ковалёв.
— Он у вас?..
— Он старшина рулевых.
Капитан-лейтенант опустил глаза. Чуть отвернулись в сторону заряжающие, что стояли по левую руку. Стало тихо, хотя ни один из тех звуков, что доносились сюда, передаваемые через сталь и железо, не затих. Стало тихо, потому что человеческому голосу нужно было нарушить это гнетущее молчание.
1 2 3 4 5 6


А-П

П-Я