Эх, миллион, миллион! — я с сожалением махнул рукой. — Тут можно сделать старый армейский финт.
— Какой?
— Поднять правую руку вверх, сказать: «Да, и хрен с ним!» и резко опустить руку вниз.
— Не жалей денег, Алексей.
— Я и не жалею. Если бы пожалел, то ты бы и не сидел здесь, а твои пальцы рассылали по всяким посольствам и гуманитарным организациям.
— Это точно. Спасибо.
— Что ты как попугай заладил. Спасибо, спасибо. Пожалуйста. Ты бы сделал точно так же для меня. Давай выпьем, — я опрокинул свою порцию спиртного в рот.
— Не знаю, не знаю, — Андрей задумчиво смотрел в стакан, медленно раскачивая его. — Честно говорю, Алексей, не знаю. Ладно, давай выпьем. Извини, я что-то действительно устал, — Рабинович-Коэн выпил, закусил.
Потом он пошел спать, а я стоял на кухне и курил у форточки. Стоял, сначала всматривался в сумерки, старался заметить какое-нибудь подозрительное движение. Но ничего не заметил. Хочется верить, очень хочется, что мне удалось оторваться от своих бывших коллег, но, зная их повадки и волчью хватку, сомневался.
Затем просто стоял и дышал воздухом на балконе. Осень отличается в различных регионах. Если, например, в Сибири нет осени и весны, то есть, снег сошел, вроде и листочки зазеленели, но все равно еще очень холодно, на 9 Мая может и снег пойти, и в июне бывает, что снег идет, а потом раз проснулся утром, а на улице чуть ли не тридцать градусов тепла. Лето очень короткое, месяц. Июнь дождливый, в июле жара — асфальт плавится, в августе по ночам заморозки на почве. Потом затяжные дожди, и в октябре ложится первый снег. Он, конечно, растает, но все — наступила зима.
В средней полосе России зима мягче, а весна очень затяжная. Каждое время года на Волге имеет свои четкие границы. Очень люблю осенью в Поволжье ходить по дубовым рощам, и, зарывшись по щиколотку в опавшую листву, бродить в ней, пиная и подбрасывая листья вверх.
Весна в средней полосе тоже быстрая, спорая. Снега за зиму выпадает ничуть не меньше чем в Сибири, но тепло приходит быстро. Снег тает, ледоход на Волге — замечателен. Огромные льдины, с пушечным грохотом наваливаясь друг на друга, плывут вниз по течению. Весь город выходит на набережную смотреть на начало ледохода. Целую неделю, а то и две, над городом стоит грохот, как будто на окраине идет бой.
Когда был пацаном, чтобы доказать, что ты не трус, с ребятами в заводях, затонах катались на огромных льдинах, отталкиваясь огромными жердинами-шестами от дна. Льдина как живая под тобой, пытается скинуть в ледяную воду, шевелится, наклоняется, колышется. Вспомнилось, как льдина подо мной раскололась. Она начала переворачиваться, становиться на торец. Сначала ужас сковал все тело, но уже через полсекунды я начал действовать, перебежал на другой край, шест использовал как балансир. Знал, что если упаду в воду, то намокшая одежда утянет на дно. И, несмотря на ледяной ветер я вспотел. Потом, когда причалил к берегу, я смотрел на льдину и Волгу, глубоко дышал и был удовлетворен. Я победил.
От нахлынувших воспоминаний бросило в жар. Я вытер пот со лба тыльной стороной ладони и расстегнул рубашку почти до пояса. Ветер начал остужать тело Хорошо!
А вот зима, весна и осень на юге отличаются и от Сибири и от Поволжья. Когда служил в Кишиневе, то зимой не надо было теплой одежды. Снег может выпасть только раз за зиму, был и такой Новый Год, когда лил проливной дождь. Весна тоже своеобразная. Цветет все, буквально все уже в марте, когда в Сибири еще сугробы и не начинают таять. И запах — опьяняющий, оглушающий запах плывет над землей. Воздух настолько пронизан, пропитан этими запахами цветения, что кажется ты не дышишь им, а пьешь божественный нектар. И хочется жить и любить. Эх, были времена!
Осень же на юге долгая, до ноября природа не желает засыпать, она борется. И трава зеленая. Когда уже и в Сибири и в Поволжье ложится снег, то на юге все только начинает готовиться к зимней спячке. И воздух здесь особенный. Есть в воздухе Ставрополья что-то неуловимое, какой-то флёр, какое-то очарование.
Я закурил, растер грудь. Хорошо. Может, когда сорву с евреев банк, стоит переехать сюда? Не обязательно именно сюда, а просто поближе к морю, купить домик с небольшим садиком, летом сдавать пристройки приезжим, зарабатывать деньги, а самому заняться писательством? Писать книги о войне, о своей жизни, о настоящей дружбе и настоящей любви.
Купить кресло-качалку, клетчатый плед — кутать ноги, курить сигару или трубку, потягивая вино или коньяк возле камина под чуть слышную музыку... Я даже представил эту картину...
А что? Дело почти сделано, осталось переправить Андрея к евреям, взять деньги, продать свою квартиру, помахать «дяде» ручкой и отбыть к морю, зимой как раз и цены на недвижимость упадут. Всех денег должно хватить и на мебель и машину поддержанную. Почему бы и нет?
Вот только летняя жара, которая сушит мои контуженные мозги. Но ведь можно спать на улице ночью, а днем сидеть в тени виноградника и пить разбавленное вино.
Меня в Молдавии научили. На стакан воды — холодной, ледяной, наливаешь тридцать-пятьдесят граммов сухого красного вина. И жажда отступает. Эх, хорошо! Хорошо, чтобы так все получилось!
За спиной раздались тихие шаги. Я обернулся. Андрей шел ко мне, потирая глаза.
— Чего не спишь? Во сне образуется гормон, который восстанавливает силы. Не подумай, что я такой умный, это в одной передаче случайно увидел. Иди спи, тебе поправляться надо.
— Я боюсь спать. Нам не давали спать. От этого сходишь с ума. Тебя не кормят, бьют почти постоянно, не дают спать. В яму, в которой мы сидели вываливали отходы — мы это ели, на нас опорожнялись, на нас просто гадили. Дай сигарету.
Мы молча стояли и курили. Андрей меня вырвал из моей мечты. Так хорошо было, а теперь надо возвращаться к реалиям. Бандиты, разведки, раненые, смерть. Очень хочется в этот домик к камину в кресле-качалке, и пусть все проносится мимо меня. Мой дом — моя крепость. Я понял только сейчас смысл этой фразы.
В принципе, по большому счету, какой ерундой мы занимаемся, и тратим всю свою жизнь на все эти погони, шпионаж, контршпионаж, жуликов, подставы, провокации. Онанизм, а не работа, а жизнь никуда не годится. Нужны лишь две вещи — здоровье и деньги. Все остальное — шелуха луковая. Ну и, конечно, друзья.
Хотя тебе, Леха, уже тридцать годов, а где твои друзья? Много ли ты их нажил за всю жизнь? Нет. Друзей нет, жены нет. Дочь считает тебя монстром. И квартира для тебя только место, где ты спишь, иногда приводишь к себе женщин, которых ты не любишь, и ждешь от них лишь одного.
Ну вот, сам себя загнал в угол. Дерьмо! Я со злостью выбросил сигарету на улицу и сплюнул вслед. А так хорошо начиналось! А потом пришел Рабинович и все испортил. Анекдот, да и только! Пришел поручик Ржевский и все опошлил!
Мы молча стояли. Андрей тоже молчал. С ним надо что-то делать. Без психического здоровья нет физического, а вот как подлечить его нервную систему? Можно попробовать тот курс, что мне прописывали. Название препаратов я помню. Сосудорасширяющие, успокаивающие. Проще всего посадить его на легкие наркотики типа марихуаны, но не хотелось. Тогда мозги вообще могут съехать. Не стоит. Завтра же схожу в аптеку и наберу всего, что вспомню. Уколы тоже неплохо, но я их делать не умею. Это же не тюбик с промедлом — в любую мышцу коли на здоровье, тут надо по-другому. Как — не знаю.
Можно было бы и не стараться, я же выполняю свою работу. Доставил Андрея — заработал деньги. Слупить бы с них еще тысяч тридцать долларов. Жадные, не дадут!
— Что делать, Андрей, будем? Так ты совсем с ума сойдешь. Посттравматический синдром, так, кажется, называется?
— Так. Не знаю. Меня всего как бы выворачивает наизнанку. Боюсь замкнутого пространства, боюсь темноты, боюсь всего. Прямо не человек, а затравленное животное.
— Это чеченцы умеют делать. У них это на конвейер поставлено, прямо как государственная политика. Рабовладение — государственная политика накануне 21 века. Все повторяется в этой жизни, истории, только на новом витке спирали.
— А ведь мы им привезли гуманитарную помощь! И вляпались во все это!.. — Андрей тяжело вздохнул. — Пойдем выпьем, коли я все равно не могу заснуть, так хоть отвлечься.
— Пойдем. Расскажи, как все было. И вообще про себя немного.
Мы сели за неубранный стол, я достал свою бутылку вина. Не убрал в холодильник, придется пить теплое. Понюхал, нормально, пойдет.
— Леха, давай молча выпьем. Помянем тех, кто не дошел со мной. Ты их не знал, но поверь, это были очень достойные люди. Тебе было бы интересно с ними пообщаться. Неординарные личности. Давай за них.
— Давай! — мы выпили молча, стоя.
— Рассказывай.
— Откуда начинать?
— С мая 1992. Тогда наши дороги разошлись, а сейчас вновь переплелись. Забавна человеческая судьба. Кстати, дети есть?
— Есть. Двое мальчишек. Иван и Сергей. В честь дедов назвали. В честь моего отца и отца жены. Правда, у них сейчас другие имена. Пойми правильно...
— Да хрен с ним. Понимаю, иначе нельзя было.
— Вот именно, нельзя.
— Как-то не по-еврейски.
— Что ты заладил — еврей, не еврей! Я — наполовину русский. Мать русская, отец тоже наполовину еврей. У жены батя украинец, а мать — еврейка. Девичья фамилия матери Хомайко. Так кто мои дети? Евреи? Мы их учим трем языкам: русскому, украинскому и ивриту. Там — Вавилон. Смешение рас и народностей. Как в России: от чисто нордической внешности до азиатской — и все русские. Там то же самое. От негров до норвежцев — все евреи. Так что мы во многом похожи. Россия и Израиль — братья навек! Смешно, правда?
— Ладно, рассказывай.
— Помнишь, как в мае 92-го мы все дружно драпали из Молдавии? — Андрей перестал глотать слезы и сопли, «дальние» воспоминания вытеснили «ближние».
— Нас тогда всех объявили военными преступниками, и оставаться в Кишиневе было бы глупо и самоубийственно, — я сделал большой глоток вина, затянулся сигаретой. — Я, как и многие, бросил там квартиру со всем нажитым барахлом. Потом начинал с нуля. Как после пожара.
— Ты эвакуировался куда?
— Сначала до Москвы, затем в Челябинск, потом — Новосибирск, Омск.
— А я сначала в Одессу, потом в Киев перевели. Поступил на службу в украинскую армию. Но там уровень антисемитизма был такой, что пришлось срочно увольняться.
— Ты что, серьезно? В хреновой Советской армии было всем все равно, какой ты национальности, главное, как служишь. Конечно, не без зубоскальства, но национализма не было. Помнишь старую песенку:
"Кто не знает пятый батальон?
По всему Союзу ездит он,
грузит ящики в вагоны, тормозит на перегонах,
водку пьет, ворует на ходу.
В нашем батальоне все равны:
Русские, евреи и хохлы!.."
— Помнишь, Андрей? По-моему эта пошлая курсантская полублатная песенка отражала всю суть национальной политики. Пофигу, кто ты, — будь настоящим мужиком!
— Помню. У нас в батальоне офицеры и прапорщики были и болгары и молдаване, и украинцы, гагаузы, грузин, турок, татарин, я — еврей, русские, конечно. Подтрунивали, не без этого, друг над другом. Часто называли наш коллектив «Ноевым ковчегом». Но никто не позволял оскорблять другого по национальному признаку. В украинской армии было совсем иначе. Кроме как «жид» я ничего другого не слышал. Помнишь же как я работал на аппаратуре? Или я хреновым командиром был, Андрей?
— Помню. По первому классу. На «мастера», конечно, не тянул, но рядом с ним был.
— Ну вот, прослужил я там месяц, потом мне было предложено уволиться. Уволится по профессиональной непригодности. Плевать, что я корпел над изучением украинского языка. Помнишь, как я быстро освоил молдавский? Украинский ближе к русскому, поэтому не составило большого труда. И разговаривал я гораздо лучше других «иностранцев». Но все равно — уволили за «профнепригодность».
— А потом?
— Предложили послужить в армии Азербайджана. Сначала инструктором, потом и штатным офицером. Там я сделал головокружительную карьеру. За год дослужился до подполковника.
— Сам что ли себе присваивал? Или звездочки каждую неделю прилеплял? Погоны не устал перешивать?
— Да нет, хорошо воевал. У них немного офицеров было. Тем более готовых лезть под пули.
— А ты лез?
— Старая привычка.
— Ранен?
— Так, разок — легко, ерунда, спину вскользь зацепило. За месяц все затянулось, только шрам на восемнадцать стежков остался.
— Семья-то где это время была?
— В Баку. Квартиру дали.
— Андрей, по-моему, ты просто врешь. Азербайджанцы мусульмане, а ты тут мне баки забиваешь, что тебя с не совсем, мягко говоря, мусульманской фамилией взяли в азербайджанскую армию.
— Фамилию я изменил. На Украине купил паспорт, сделал себе в строевой части новое удостоверение личности офицера. Личное дело никто не запрашивал, да оно у меня, в принципе, было готово...
— Все признаки агента-нелегала. М-да, в те времена можно было и не такое соорудить. Если простой офицер мог такое сделать, то про спецслужбы я уже и не говорю... В армии России, похоже, немало таких вот шпионов.
— Тебя это волнует?
— Да уже нет, просто привычка. Надо избавляться от нее. Хрен с этими шпионами, пусть хоть всю армию наводнят... Плевать.
— А ты как сам жил?
Я вкратце рассказал ему свою незатейливую историю.
— Жалеешь, что ушел?
— И да и нет. Я привык к системе. Привык к образу жизни, к образу мыслей. Образовался какой-то круг интересов, круг знакомых. Теперь я всего этого лишен. И что делать, честно говоря — не знаю. И теперь полжизни буду под «колпаком». Чую, что не подняться мне в этой жизни выше должности младшего помощника заместителя старшего дворника. Давай выпьем. И хватит из меня информацию вытягивать, морда иезуитская, рассказывай сам про себя. Чем в Азербайджане занимался еще?
— Ничем особенным. Война, она с любой стороны одинаковая. Пот, страх, слезы. Мне повезло, я подготовил своих бойцов. Бились отчаянно. С армянской стороны было много наемников. И русских и белорусов. Украинцев тоже много было.
— Наших не встречал?
— Не доводилось. Может кто-то и бился, но не попадался.
— Попался, отпустил бы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40