— спросил меня в один прекрасный день шеф.
— Никакого желания.
— Напрасно. Очень поучительно.
Будем слушать. Куда же я денусь? Всю информацию по делу я просматривал до последнего знака препинания.Шеф вставил кассету и включил воспроизведение… Резкий звук через шуршание эфира, Поцелуй, как тут ошибешься.Пыхтение, в котором можно угадать дыхание страсти. Опять резкие, как выстрелы, звуки поцелуев. Ух, молилась ли ты на ночь, Дездемона?.. Ревность — дремучий атавизм, пытался убедить я себя и даже ущипнул при этом за руку.Действительно, атавизм, но кто-то, сидевший в глубине меня, был не согласен с подобным утверждением и усиленно гнал по крови адреналин.
— Ты грустишь, родная? — послышался елейный воркующий голос Грасского. — Твоя звезда вошла в созвездие печали.Созвездие печали! Ну не придурок? Клара, змея, ты продаешь меня полностью свихнувшемуся, претенциозному, зациклившемуся на золоте маньяку.
— Мне страшно. Я что-то не то делаю. Еще бы, Кларочка. Совсем не то — захотелось воскликнуть мне.
? Я, наверное, глупая.Еще какая глупая.
— Ну что ты, родная.Все как-то не так. Эта штука в телефоне. Зачем? Мне даже неудобно перед Гошей.
Кто бы мог подумать. Неудобно! Что же тут неудобного, милая, — всего-навсего стучать на родного человека.
— Я же тебе все объяснил, звезда моя. Ты же не хочешь моей смерти.
— Нет.
А я хочу. Ох, Грасский…
— Но, Славичек, Гошу чуть не убили. Он попал в больницу. Я так испугалась за него. Еще раз поклянись, что ты не имеешь к этому отношения.
— Клянусь.
Ага, он тебе и на Коране, и на Библии поклянется, Иуда Искариотская.
— По-моему, ты врешь мне.
— Ну, вру, — с неожиданной злостью воскликнул Грасский. — Но ему никакого вреда не причинили! Совершенно никакого вреда.
— Так это все же ты!
— Забудь, звезда моя. С ним ничего не случится. Щелчки поцелуев. Шеф поспешно выключил магнитофон.
— Дальше ничего важного. Это для кого как.
— Буду брать Грасского один, — мечтательно протянул я.
— Он окажет мне сопротивление. При подавлении его задерживаемому будут сломаны обе ноги. И еще он упадет с полки в изоляторе временного содержания, в одиночной камере.
— Твоими бы устами… Ты сначала найди на него доказательства. Он невинен, как грудное дитя, пока ты не установишь на бумаге обратное.
— Установлю.
Ох, мечты, мечты. Вы воздушны и хрупки. Вас так легко разнести в пыль одним взмахом стального реализма бытия.
Ранним утром, часов в пять, на квартиру Грасского с Неустановленного телефонного аппарата позвонил неизвестный и скрипучим голосом сообщил:
— Температура в тени девятнадцать градусов.
— На солнце — тридцать шесть и семь, — последовал ответ режиссера.
Началось! Пароли. Явки. Джеймсбондовщина. Обожаю! Теперь не прошляпить, быть в готовности номер один.
Дело начинает раскручиваться.
Тем же вечером Грасский вместе с «мартокотами» отправился в Орехово-Зуевский район. Там в узком кругу — человек эдак пятьдесят-шестьдесят — должно было состояться празднование по поводу выхода в свет нового золотого диска всенародно обожаемого рок-светила Болдана Титомура. Действо продолжалось всю ночь. За высокий бетонный забор наши «топтуны», естественно, проникнуть не могли, а поэтому терпеливо ждали у моря погоды, взяв под контроль все ходы и выходы. Среди разъезжавшихся поутру гостей Грасского не оказалось. Дача опустела, но режиссер так и не объявился.
Куда он делся? Просочился через канализацию? Или ушел подземным ходом? Или просто ускользнул, как тень, во тьме ночной? Был вывезен в багажнике машины?.. Гадать можно долго, но зачем? Главного не изменишь — Грасский исчез…
Полвосьмого. Рабочий день усох и завял. Бывает в нашей конторе и по ночам кабинеты полны света, добрых дружеских голосов и трехэтажных ругательств. Это означает, что разгромлен очередной наркопритон или задержана бригада головорезов. Но такое счастье обламывается далеко не каждый день.
Полвосьмого (или полдвадцатого, а точнее девятнадцать тридцать). Я в печали. У меня не та пора, когда кипит по вечерам работа. Чем, спрашивается, заняться оперу, у которого исчезли все фигуранты по делу? Сидеть и вздыхать об упущенных возможностях? Мол, как бы хорошо . было вовремя взять Грасского за шкирман, да вывернуть его наизнанку, да выпытать, что ему известно о «Чистильщиках Христовых», и какое он имеет к ним отношение. Эх, если бы да кабы. Сегодня больше вероятность, что он меня возьмет за шкирман, вывернет наизнаку и задаст тот же вопрос — что тебе, брат, известно о «Чистильщиках Христовых»?.. Ничего мне о них неизвестно.
Даже то, существуют ли на белом свете «Чистильщики» или это клюква, которой из каких-то своих ученых резонов кормит меня профессор Дульсинский.
В моих планах работы черным по белому начертано:
«Изучение аналогичных преступлений, работа по связям подозреваемых и без вести пропавших»… И дальше в том же духе. Работать в этих направлениях можно долго, упорно. На меня теперь пахало несколько человек, и работой по моему плану я мог их обеспечить до пенсии.Швах мои дела. Даже если я найду Грасского, то не смогу его хотя бы задержать. По какому обвинению ? Самое большее, на что можно рассчитывать, — спровадить его на отдых в дурдом.
Но все-таки работа шла. Так как дело было на всех мыслимых видах контролей — ив ГУВД, и в ГУУР, и в ФСБ, — в средствах мы не стеснялись. У главного «мартокота» Куляба Мамазова, наиболее близкой связи беглого режиссера, отрос «хвост». Не сочли бы за использование служебного положения, но моей любимой я тоже навесил «хвост», и теперь я мог ежедневно читать рапорты наружного наблюдения и быть в курсе времяпровождения Клары. Вела она на удивление пристойный, прямо монашеский образ жизни. Целыми днями сидела у себя дома, принимала там подружек, иногда выползала на улицу, как правило, к тем же самым подружкам, в валютные магазины, где практически ничего не покупала, или в рекламную фирму, где подрабатывала сочинением рекламных стишков и реплик проснулся у нее пару лет назад такой талант.
Дело вязло, как семитонный самосвал в сентябрьской подмосковной грязи. Нужно срочно искать трактор, который его вытащит. Но где?..
В общем, в полдвадцатого (или все-таки в девятнадцать тридцать) я созрел для того, чтобы отправиться на вечерний отдых. Где мои котелок и тросточка? Нет, Никогда и не было.
Значит, надо просто спрятать в кобуру под мышкой пистолет Макарова, запереть сейф, обесточить электроприборы, запихать подальше кипятильник, который приводит в бешенство Коменданта здания, выключить свет. Все, готово. Можно откланяться (если б было кому)… Тут-то меня и достал выстрел из телефона.Дзинь — так противно могут дребезжать лишь наши казенные — стиль а-ля НКВД — телефоны.
— Слушаю, Ступин.
Ну вот, дождался. Голос с Шаболовки. Здравствуй, собрат из РУБОПа.
— Никак домой собрался, Гоша? У Донатаса там что, видеотелефон?
— Собрался. Чту трудовое законодательство.
— Напрасно. Я уже заяву на СОБР отослал.
— На что мне твой СОБР?..
— Приезжай, узнаешь.
— «Клондайк»?
— «Клондайк»…
Поеду. В принципе, не так уж и плохо. Где СОБР — там веселье. Все интереснее, чем провести вечер у телевизора.
В кабинете у Донатаса сидел командир отделения СОБРа подполковник Семен Арбатов. Невысокий и худой, меньше всего он походил на Рэмбо и не казался опасным на вид, естественно до той поры, пока не узнаешь о его серебряной медали по боксу на чемпионате Союза и не увидишь в деле. По коридору слонялись еще несколько закамуфлированных, вооруженных до зубов собровцев. Судя по хорошему настроению, работа предстояла с перспективой доброго мордобоя. Собровцы это дело любят.И еще любят тех, кто не скупится на такие заказы. Если же еще и пострелять дашь — на руках тебя носить будут. Донатас в глазах СОБРа выглядел надежным проверенным заказчиком. По его делам развлечение шло по первому разряду — штурмы, перестрелки, взрывы све-тошумовых устройств, автопогони…
— Освобождать заложника будем, — уведомил меня Донатас.
— А я при чем? Сами не справляетесь?
— Заложник — один из тех, кто взял общак у Миклу-хи-Маклая.
Мне оставалось только присвистнуть. Дела-а.
— Помнишь Змея? Того мерзавца, которому я в гостинице «Россия» подравнял физиономию.
— Всех, кому ты морду равнял, разве упомнишь… Но Змея помню.
— Совета моего из Москвы съезжать он не послушал. Стал с Миклухо-Маклаем общак искать. Ничего у них не получалось.
И тут совершенно случайно они на улице набрели на парня, который миклухиных качков выключил. Под стволы поставили, он руки вверх поднял, его в машину затолкали и увезли.
— Что теперь?
— Пытать будут, чтобы сообщников выдал. Потом, наверное, застрелят.
— Непорядок.
— Вот и я говорю. У Миклухо-Маклая секретная база в Мытищинском районе. Точнее, он считает, что она секретная…
Все, время выходит. По железным коням, друзья. Кавалькада машин свадебным кортежем, разве только без куколок и бантиков, отвалила от здания московского РУБОПа.
Донатас сидел за рулем. Подполковник Арбатов рядом с ним. Я развалился на заднем сиденье, стараясь выглядеть беззаботным, что давалось не так легко. Самое страшное в мероприятиях, проводимых СОБРом и оперотделами РУБОПа, — это не штурм, не стрельба, а езда по городу. Почему-то водители превращаются в бешеных мустангов с горящей паклей под хвостом.
— Донатас, потише, — взмолился я жалобно. — Это не «Формула-1».
— Не бойся, я с тобой, — вот и весь ответ.
— Ты хоть знаешь, как нам добраться до места?
— Адрес есть. Найдем, не бойся..
Искали мы секретную базу Миклухо-Маклая ровно два часа. Это было зрелище чаплинского накала. «Э, мамаша, как проехать до Озерного?» «Милки, вам в обратную сторону с десяток километров»… «Папаша, где тут Озерный?» «Сынки, а зачем вы возвращаетесь, вам вперед с полчаса, а там в лесочек, в лесочек»… В лесочек, по проселочкам — к ночи и дотрюхали до цели.
Остановились, не доезжая до поселка. Мы с Доната-сом пошли на разведку. Нашли пьяного деда, который тащил в темноте по околице самогонный аппарат и пустой бидон.
— Папаша, как нам тут дом девятнадцать по Ленина найти? — спросил Донатас.
— Да тут улиц сроду не было. Какого Ленина? — дедок пожал плечами и пьяно качнулся, он был явно не в ладах с земным притяжением. — Вам, наверное, схрон нужон, где бандеровцы собираются?
— Точно, — кивнул Донатас. Похоже, логово Миклухо-Маклая здесь пользуется популярностью.
— Так это за тракторным парком. Их там сегодня мно-ого. А нам чаво? Лишь бы нас не трогали. Бандеровец тоже человек. Ежели не трогает — то ладно. Пущай бандитствует…
Я — Благодарствую, — прервал я философские излияния насамогоненного дедка.
За заброшенным тракторным парком, в котором ржавели скелеты сельхозтехники и рушились перекрытия корпусов, тянулся бетонный забор. За ним скрывалось неказистое двухэтажное здание и пеналы сараев сельскохозяйственного назначения.
База выглядела не лучшим образом — шиком и отделкой не блистала. Но место для «бандеровского схрона» Миклухо-Маклай выбрал совсем неплохое. Отсюда не слышны крики безвинно замучиваемых в гестаповских подвалах. Кроме того, можно отстреляться от штурмующих, а при необходимости и отступить в лес под натиском превосходящих сил противника… Ну, этого удовольствия мы им не доставим.
Собровцы быстро и умело рассредоточились, прижимаясь к забору и окружая базу. На территории одиноко светил фонарь.
Перед воротами по колеса врос в подмосковную чавкающею грязюку «Мерседес», новенький, местами еще сияющий. Мы с Донатасом и Арбатовым скользнули к воротам. На плечи жал бронежилет «КОРА», серый, на липучках, тяжелый такой, зараза. Как в нем работать?
— Пустовато, — шепнул я. — И ворота отперты. Может, нет никого?
— Внутри еще три тачки, — прошептал Донатас.
Я глянул в щелку ворот. Действительно, около дома стояли еще две машины. Не пошли же бандюги отсюда" пешком.
Значит, таятся внутри, в здании. И еще не знают, что будут сейчас гулять по их ребрышкам спецназовс-кие ботинки.
— Захват! — произнес в микрофон Донатас. Бойцы со всех сторон рванули через забор. Благо делали это не раз. Их учили не один год прыгать через заборы, а потом растекаться по местности, по укрытиям, проскальзывать, как тени, к зданиям, накрывать огневые точки, жестоко подавлять сопротивление, освобождать одних и нейтрализовывать других. Вот они уже под окнами дома. Мы преодолеваем смертельно опасные полсотни метров и тоже в укрытии, у стенки здания. Два окна рядом над нами выбиты…
Ох, что-то все-таки здесь не то.
Раз — бойцы уже внутри. Два — звучат крики: «Ложись», потом грохот светошумовой гранаты, мерцанье осветительных пакетов. Хуже нет, чем брать ночью темные помещения. Но это тоже бывало не раз. Привычно… Вскоре дверь распахивается, и на пороге появляется переводящий дыхание боец.
— Тут до нас побывали, — сообщает он. Вот и все.
Операция закончена.
— Жмурики там? — у меня подвело живот.
— Живые, — успокоил собровец. — Но слабо.
Лучи фонариков метались по чернильно темным помещениям.
Я нашарил выключатель и зажег свет. Спартанская обстановка выдавала сугубо утилитарное назначение здания. Единственным украшением здесь были развешанные на стенах яркие порнографические плакаты. Уж в этом миклухо-маклаевские маньяки себе отказать не могли.
Простая мебель, казенные стулья, табуретки. Чистота, порядок, который, впрочем, был слегка нарушен — то тут, то там валялись тела «спартаковцев».
Сам Миклухо-Маклай сидел, прислонившись спиной к холодной мокрой ржавой стене в подвале. Его руки были закованы в браслеты, но для надежности кто-то еще опутал его веревками и привязал к вентиляционной трубе. Рядом с паханом лежали изогнутые скрученные наручники. Так же по полу были в беспорядке разбросаны щипцы, зажимы, ножи, в которых было нетрудно опознать пыточный арсенал. В печке-буржуйке дотлевали угли — налет на базу произошел недавно.
Миклухо-Маклай пыхтел, иногда жалобно поскуливал, тяжело дышал.
— Отдыхаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25